Билет в 1812 (СИ)

Все эти «прелести» армейской жизни захватили меня и на некоторое время оторвали от грустных размышлений. Войско Бонапарта постоянно находилось в движении, и вскоре наша бригада расквартировалась вблизи Дрездена. Шарль, как мог, отвлекал меня от хандры. Через три дня после прибытия в город случилось событие, показавшее, как тесен мир. Во время посещения оперного театра я увидел знакомое лицо. После окончания представления судьба свела меня с мужем Мари.

— Поль, рад, очень рад тебя видеть. Я искал встречи и ужё потерял всякую надежду, а ты вот он предо мной живой, здоровый, энергичный, но слегка грустный. Поверь, я способен разогнать чёрную тоску в твоём сердце.

— Продолжайте, месье, не томите. Как там, матушка, что с сестрой?

— Молодой человек, не все вопросы сразу. Однако, как мне показалось, вы не задали самого главного вопроса.

Я густо покраснел, но сделал вид, что не совсем понимаю собеседника.

— Не хорошо забывать друзей, которые помнят о вас. Не проходит и дня как нарочный из их имения прибывает узнать, нет ли от вас каких новостей. Вы всё ещё пребываете в недоумении, мой юный друг?

— Месье, извольте объясниться.

— О, юность, юность. Поль, вам письмо.

Мне протянули конверт, перехваченный лентой.

— Это от ваших родителей, а вот это…

Мне был вручён ещё один конверт.

— Не хочу называть имени отправителя, думаю, вы догадаетесь сами, а сейчас разрешите проститься. Увидимся завтра. Извините, меня ждёт император.

На этом мы расстались. Письма буквально прожигали мне руки, но я решил прочитать их чуть позже. Наняв извозчика, вернулся в расположение своей бригады. Как мне не терпелось распечатать конверты!

Наконец, наступил долгожданный момент. Первым было письмо от моих родителей. В нём они сообщали, что у них всё по-прежнему. Сестра помолвлена с сыном барона, проживающим по соседству. Дело идёт к свадьбе, и ждут только меня, просят возвратиться поскорее и обрадовать их внуками, истинными продолжателями рода. Слёзы навернулись на глаза и тут я, пожалуй, впервые пожалел о своём опрометчивом поступке. Вернулся Шарль, и временно пришлось отложить знакомство с новостями из дома: мне не хотелось, чтобы кто-то мог видеть проявления моей слабости и поэтому я поспешно спрятал письмо. Мой друг предложил пройтись по расположению лагеря и слегка развеяться, но я, отказавшись от предложения, предпочёл остаться один и продолжить чтение. Отец сообщил, что семейство де Обинь вернулось из своей поездки на юг. Женевьева нигде не показывается. Только несколько раз в наш замок приезжал её слуга узнать, нет ли известий от меня.

В конце письма родители выражали надежду на скорую встречу и просили беречь себя.

С волнением, переполнявшим меня, я вскрыл второй конверт с посланием от Женевьевы. В нём моя невеста сообщала, что любит меня, и по-прежнему будет ждать возвращения. Далее шли рассказы о мелочах, понятных только нам. Как я был рад читать всё то, что написала моя любимая. В конце письма была непонятная приписка, в которой говорилось, что к моему возвращению домой меня будет ждать сюрприз, но какой, я смогу узнать, лишь вернувшись на родину.

Я тут же решил написать письма моим родителям и Женевьеве, а завтра попросить мужа Мари переправить их как можно скорее моим адресантам.

В письмах я описал всё, что со мной происходило в последние недели и дни.

Особо объёмным получилось письмо Женевьеве.

На следующий день, выполнив свои обязанности, связанные с военной службой, я отправился разыскивать своего родственника, но меня ждало горькое разочарование: рано утром он отбыл с депешей в Париж. У меня опустились руки. Я попытался найти какую-то возможность переслать письма, но, снующим мимо людям, было не до меня. Появился Шарль и, задыхаясь, сообщил, что ищет меня уже второй час. Объявлены сборы, вскоре мы должны покинуть предместья Дрездена и выступить походным маршем на Россию.

Мои письма так и остались неотправленными. Позднее я вспоминал, а мог бы каким-то образом переправить их на родину и останавливался на мысли, что мог, не будь таким упрямым глупцом, когда муж Мари намекнул, что знает от кого второе письмо, а я, как последний идиот, решил проявить свой юношеский гонор. Поступи иначе, возможно, что-то изменилось в моей судьбе. Однако прошлого не вернуть. Остаётся одно, следовать со всеми в далёкую Россию и ждать окончания военной компании. Мысли о дезертирстве у меня никогда не возникало. Мужчина рода де Турмон не может покрыть себя позором, скрываясь от трудностей. Война вскоре закончится, и я вернусь к своей семье, благословлю сестру на брак с соседом и наступит моя очередь идти под венец. Одна эта мысль придавала мне сил и терпения.

Лето 1812 года выдалось на редкость благоприятным: редкие дожди чередовались с приятным бризом. Наше войско подошло к Неману. Дальше, за мостом, расстилается такая непонятная и загадочная варварская страна. Я всматриваюсь вдаль и думаю, что же приготовила мне судьба там, за мостом.

Подъезжает император, и отовсюду раздаются приветственные крики.

— Да здравствует император!

— Франции виват!

Начинается переправа и вот мы уже на вражеской территории. Теперь дело только за временем. Не хочу утомлять свой дневник описанием нашего дальнейшего продвижения по бесконечным просторам России. Меня поразили необъятная ширина русских земель, громадные поля, дремучие леса и сами русские люди так не похожие на тех, с кем мне приходилось общаться ранее.

Наступил август. Наши войска с незначительными потерями продвигались вглубь российской территории, а по мере приближения к Москве, стали сталкиваться с усиливающимся сопротивлением русских войск и населения.

В нашей бригаде появились первые раненые и убитые. Впрочем, господь берёг меня и моего друга Шарля. С боями был взят Смоленск, и мы двинулись дальше, направляясь ко второму по величине и богатству городу на Руси — Москве. Август подходил к концу, когда наши войска остановились для принятия решающей битвы где-то под деревушкой со смешным названием Бородино. Дни стояли на редкость ясные и солнечные. Казалось, в такое время нужно любить, а не убивать друг друга. Мы с Шарлем старались не думать о предстоящей битве и всё свободное время, а его было не так уж и много, проводили вместе, вспоминая нашу далёкую родину. В ночь с 25 на 26 августа небо разрывали малиновые всполохи. Сама природа говорила, что вскоре прольётся большая кровь и многим придётся остаться здесь, на поле битвы. Практически никто не спал. Нами овладела какая-то неясная тревога, усиленная ожиданиями предстоящей битвы. Наступило утро 26 августа, которое изменило всю мою жизнь и показало, как была права мадам Ленорман. В этой битве был ранен Шарль, но мне удалось разыскать его и вынести с поля боя в наш лазарет.

Время для меня будто бы замедлило свой ход. Всё происходящее со мной как бы застыло на месте. Окруженные вязким маревом фигуры солдат, что-то кричали, но их слов я не слышал.

Вернул меня в реальность голос полкового лекаря:

— Месье, ваш друг жив. С ним всё в порядке, но ему нужен покой. Какое-то время он будет спать, и я посоветовал бы увезти его подальше от этого страшного места. Месье, что с вами?

Я наконец-то очнулся.

— Да, да, доктор, большое спасибо. Я не забуду о том, что вы сделали для меня.

С большим трудом мне удалось достать подводу и с помощью санитаров, уложив Шарля на телегу, сам взялся управлять повозкой. Не учёл одного: передо мной была совершенно незнакомая местность и дорога в неизвестность. Мной владела лишь одна мысль: спасти Шарля. Наугад направив лошадей, мне удалось выехать к какой-то деревушке, и я не знал, кого там встречу, друзей или врагов. Впрочем, судьба не отвернулась от нас и на сей раз. На дороге показалась девушка в сарафане. Увидев нашу повозку, она растерялась и попыталась убежать. Мне пришлось остановить лошадей и, показав, что в руках у меня ничего нет, попросил девушку подойти к нам.

Жестами объяснив, что мой друг ранен и нуждается в помощи, я был поражён, услышав ответ по-французски. Девушка согласилась нам помочь и доставить в деревню к своим родственникам, которые бежали из Москвы, спасаясь от войск Наполеона. Далеко уехать им не удалось: все лошади и повозки были конфискованы для нужд армии. Я поинтересовался тем, кто же находится в деревне и мне ответили, что только беженцы из Москвы.