Лесная обитель

– Моя мать звала меня Гауэн, – вымолвил он наконец. В этом, по крайней мере, он не солгал: римское имя Гай было чуждо ее языку. – Я родился в Венте Силуров. Это к югу отсюда, вряд ли ты знаком с кем-либо из моего рода.

Синрик какое-то время размышлял над услышанным, покручивая кольцо на мизинце. Вдруг глаза британца странно заблестели – его осенила какая-то догадка. Он впился напряженным взглядом в лицо Гая и спросил:

– Вороны летают в полночь?

Гай был одинаково изумлен загадочными словами Синрика и его странным поведением. У него мелькнула мысль, что, возможно, молодой британец не совсем в своем уме, однако он как ни в чем не бывало ответил:

– Боюсь, ты лучше меня разбираешься в жизни лесных обитателей. Воронов, летающих в полночь, мне видеть не приходилось.

Гай бросил взгляд на руки Синрика; его пальцы были как-то по-особому переплетены, и тут римлянин, кажется, начал понимать, в чем дело. Это, должно быть, условный знак одного из тайных обществ, каких немало в Британии. Вероятнее всего, это религиозная община, поклоняющаяся Митре или Назорею. Может быть, эти люди христиане? Да нет, не похоже. Те избрали своим символом рыбу или что-то в этом роде, но не ворона, это уж точно.

В принципе, Гая подобные вещи мало интересовали, и, очевидно, он каким-то образом выказал свое равнодушие. Выражение лица молодого британца несколько изменилось, и он поспешно проговорил:

– Похоже, я ошибся… – Синрик отвернулся. – Вот, думаю, этот наряд придется тебе впору. Я позаимствовал его у своей сестры Маири. Это одежда ее мужа. Пойдем, я помогу тебе искупаться. Если хочешь побриться, я принесу тебе бритву отца. Хотя, мне кажется, в твоем возрасте можно уже отращивать бороду. Осторожно, не наступай на больную ногу, а то упадешь.

Гай искупался, побрился, с помощью Синрика облачился в чистую тунику и широкие штаны, в каких ходили британцы, и только после этого почувствовал, что способен ковылять самостоятельно. Боль в руке была мучительной, нога тоже ныла в нескольких местах, но ведь могло быть и хуже. Гай понимал, что ему не следует все время лежать, иначе занемеют мышцы. Состояние у римлянина было отвратительное, но он, с благодарностью опираясь на плечо рослого британца, пересек двор усадьбы и ступил в трапезную.

В центре просторного помещения Гай увидел сколоченный из обтесанных досок длинный стол с массивными лавками по обеим сторонам. У ближней и у дальней стены пылали два очага. Возле огня кучками толпились мужчины и женщины. Среди них юноша заметил также нескольких ребятишек. Бородатые мужчины в грубых домотканых длинных рубахах вели между собой разговор на каком-то непонятном диалекте, так что Гай не мог различить ни одного знакомого слова.

У римлян не было в обычае делить с прислугой досуг или трапезу, хотя от своего наставника Гай знал, что исконное значение латинского слова familia [2] – это все люди, живущие под одной крышей. Он чуть поморщился при виде представившегося его взору зрелища, но Синрик истолковал выражение лица римлянина иначе. Он решил, что Гай утомился, и поспешил проводить его в дальний конец зала, где усадил его на скамью с подушками.

Здесь, в некотором отдалении от разношерстной кучки людей, на большом стуле во главе стола восседала хозяйка дома. Рядом стоял еще один стул, покрытый медвежьей шкурой, – очевидно, это место предназначалось для хозяина дома. На широких деревянных скамьях с высокими спинками и на лавках сидели несколько молодых мужчин и женщин. Они были одеты более нарядно и опрятно, обладали хорошими манерами, и Гай предположил, что эти молодые люди – дети хозяев или их воспитанники, а может быть, приближенные слуги. Хозяйка дома кивнула юношам и продолжила разговор с пожилым мужчиной, сидевшим у очага. Это был высокий сухопарый старик с вьющимися седыми волосами, которые, как показалось Гаю, были подстрижены чуть ли не по последней моде. Всем своим видом он напоминал стареющий призрак. Седая борода уложена аккуратными завитками. На морщинистом лице огоньками светятся зеленые глаза. Длинная белоснежная туника щедро расшита узорами. У его ног стояла небольшая арфа, украшенная золотым орнаментом.

Так это же бард! Но ведь в жилище друида это обычное явление. Сюда бы еще прорицателя, тогда можно считать, что он воочию видел представителей всех трех сословий друидов, о которых писал Цезарь. Однако прорицатель мог бы распознать в Гае римлянина. Да и этот старый бард почтил его долгим взглядом, так что у Гая по спине побежали мурашки. Но старик снова переключил свое внимание на хозяйку.

– С моей кормилицей Реей ты знаком, а это Арданос, бард, – вполголоса объяснил Синрик. – Я зову его дедушкой, потому что он отец моей приемной матери. Я ведь сирота.

При этих словах Гай лишился дара речи. Имя Арданоса не раз упоминалось в штабе легиона. Его считали могущественным друидом, поговаривали даже, будто он главный над всеми друидами, которые еще оставались на Британских островах. На первый взгляд Арданос ничем не отличался от обычного музыканта, который вот-вот ударит по струнам арфы и начнет сказание. Однако каждым своим жестом он приковывал к себе внимание. И Гай снова задался вопросом, удастся ли ему уйти отсюда целым и невредимым.

Он был рад примоститься на скамье у очага, где его не тревожили любопытные взоры. На улице еще светило солнце, но Гая бил озноб, и он наслаждался теплом пылающего рядом огня. Много лет прошло с тех пор, когда он последний раз гостил у родственников матери, где должен был следовать их обычаям. Гай надеялся, что ему удастся избежать неверного поведения, которое выдаст в нем римлянина.

– С моей сестрой Эйлан ты знаком, – продолжал Синрик. – Рядом с ней сидит сестра моей матери, Дида. – Эйлан занимала место подле Реи. Синрик расхохотался, увидев, как изменился в лице Гай, когда его взгляд остановился на девушке в зеленом льняном платье, сидевшей возле Эйлан. Откинувшись на спинку стула, она слушала старого барда. Поначалу Гаю показалось, что они с Эйлан совсем одинаковые, как два дубовых листочка, но приглядевшись, он заметил, что девушка, которую Синрик назвал Дидой, несколько старше и у нее голубые глаза, а у Эйлан – почти серые. Ему смутно припомнились два лица, смотревшие на него сверху, когда он лежал на дне ямы, – тогда он подумал, что просто бредит.

– Их и в самом деле двое. Похожи друг на друга больше, чем близнецы, правда?

Это верно, подумал Гай, и вдруг ясно осознал, что сам-то он точно определил, какая из двух девушек Эйлан, и теперь уж никогда не спутает ее с Дидой. До конца своей жизни он будет одним из немногих, кто интуитивно всегда сумеет различить этих двух женщин. В его памяти всплыли отблески огня, мучительная боль… и еще слова Эйлан о том, что она видела его во сне.

Гай внимательно разглядывал девушек, сравнивая их. Они во многом были не похожи, хотя различия между ними казались несущественными, почти незаметными. Дида была чуть выше ростом, и волосы у нее были прямые и гладкие; а волосы Эйлан выбивались из-под ленты едва заметным ореолом пушистых завитков. У Диды было бледное с правильными чертами лицо, оно дышало спокойствием, казалось торжественно серьезным; а Эйлан была розовощекая; словно притягивала к себе лучи солнца. И голоса у них тоже отличались. Дида небрежно бросила какую-то учтивую фразу – голос у нее был музыкальный, густой, в нем не слышалось робости, присущей Эйлан, не переливались смешливые нотки.

– Так это ты и есть тот самый недотепа, который свалился в кабанью яму? – серьезно поинтересовалась Дида. – По рассказу Синрика я представляла тебя неотесанным придурком, а ты на вид вполне цивилизованное существо.

Гай уклончиво кивнул. Странно было видеть, что совсем еще юная девушка держится так самоуверенно, с равнодушной холодностью. К Эйлан он сразу почувствовал какую-то привязанность. А эта, похоже, непонятно почему невзлюбила его.

Синрик обратился к полной молодой женщине, которая проходила мимо, неся в руках кувшин молока: