Манускрипт всевластия

— Ты же сам в это не веришь. — Я прижала его ладонь к своей щеке. Контраст тепла и холода пронизал меня восхитительным трепетом, сердце отозвалось гулким ударом. — То, что мы чувствуем друг к другу, не может быть дурно.

— Диана, — начал он, отняв руку.

Я повернула ее ладонью вверх, провела пальцами по длинной, гладкой линии жизни. Вены под белой кожей казались черными. Мэтью вздрогнул, когда я коснулась их — страдание еще тлело в его глазах, но ярость почти прошла.

— Не правда ли? Ты знаешь, что мы ничего дурного не делаем — осталось научиться мне доверять. — Я переплела его пальцы со своими и дала ему время подумать.

— Хорошо, — помолчав, сказал он. — Я возьму тебя на охоту, если пообещаешь не приближаться ко мне и не слезать с Ракасы. Как только увидишь, что я смотрю на тебя — почувствуешь, что я о тебе думаю, — поворачивай лошадь и скачи домой к Марте.

Приняв решение, он тут же двинулся вниз, стараясь не слишком меня обгонять. Изабо, сидевшая в гостиной, поднялась с места, но Мэтью взял меня за локоть и направил дальше, в подвал.

Изабо шла по пятам за нами, Марта стояла в дверях кладовой — все происходящее, похоже, заменяло ей дневной сериал. Ощущение угрозы висело в воздухе.

— Когда вернемся, не знаю, — бросил через плечо Мэтью. Я только и успела, что оглянуться и одними губами сказать Изабо: «Извини».

— Elle a plus de courage que j'ai pens, [54] — заметила она Марте.

Мэтью, резко остановившись, оскалил зубы.

— Да, мать, мужества у Дианы больше, чем мы заслуживаем. Если вздумаешь еще раз его испытать, больше нас не увидишь, ясно?

— Вполне, — кратко ответила та.

По дороге Мэтью раз пять порывался вернуться назад. У самой конюшни он взял меня за плечи и осмотрел с головы до ног, ища признаки страха.

— Пойдем? — спросила я, задрав подбородок.

С тяжким вздохом он кликнул Жоржа. Бальтазар раскатисто заржал и поймал на лету брошенное мной яблоко. С сапогами мне, к счастью, помощи больше не требовалось, хотя натягивала я их дольше, чем Мэтью свои. Проследив, чтобы я застегнула камзол и ремешок шлема, он подал мне плеть.

— Не нужно.

— Возьми плетку, Диана.

Я взяла, решив при первой возможности закинуть ее в кусты.

— Выбросишь — сразу домой.

Он что, всерьез полагает, что я смогу хлестнуть его плетью? Я сунула ее за голенище и вышла в паддок.

Лошади нервно заплясали, увидев нас: они не хуже Изабо чувствовали, как наэлектризована атмосфера. Я дала Ракасе яблоко, огладила ее, пошептала ей. Дар от своего всадника таких нежностей не дождался: Мэтью молниеносно проверил сбрую и столь же быстро подкинул меня в седло, не желая, чтобы на нем оставался мой запах.

В лесу он проверил, торчит ли плетка из моего сапога, и сказал, что правое стремя надо укоротить. Все это делалось на случай моего бегства. Я хмуро придержала Ракасу и подтянула стремя.

Перед нами открылось знакомое поле. Мэтью, все еще гневный, понюхал воздух и взял под уздцы Ракасу.

— Там кролик, — показал он.

— Кролик для меня — пройденный этап, — спокойно сказала я. — А также сурок, коза и олень.

Мэтью произнес нечто явно ругательное — я понадеялась, что Изабо на таком расстоянии нас не слышит.

— Ату его — так ведь принято говорить?

— Я охочусь на оленя не так, как это делает мать. Не загоняю его до полусмерти. Кролика и даже козу я могу убить, но оленя при тебе скрадывать не намерен.

— Доверься мне наконец. — Я похлопала по сумке с припасами. — Я могу ждать, сколько нужно.

— Не при тебе, — упрямо повторил он.

— Все приятные стороны вампирской жизни ты мне продемонстрировал. Все съестное для тебя играет утонченнейшими оттенками вкуса. Ты помнишь то, о чем я только читала в исторических книгах. Носом чувствуешь, когда я меняю о чем-то мнение или собираюсь поцеловать тебя. Ты открыл мне мир ощущений, о которых я и мечтать не могла.

Я сделала паузу, чтобы проверить, добилась ли чего-нибудь своей речью. Увидела, что не добилась, и продолжила:

— Возьмем теперь меня. Я только и делаю, что блюю, поджигаю твои ковры и разваливаюсь на части, получая неприятные письма. Еще фонтанирую, но это ты как раз пропустил. Взамен я прошу одного: посмотреть, как ты ешь. Без этого нельзя, Мэтью. Если ты категорически не согласен, нам лучше осчастливить Конгрегацию и прекратить все это.

— Dieu. Перестанешь ли ты когда-нибудь меня удивлять? — Взгляд Мэтью устремился вдаль, где пасся на холме молодой олень. Ветер дул в нашу сторону, и он нас еще не учуял.

«Благодарю», — произнесла я мысленно. Не иначе как сами боги послали оленя именно в этот момент. Мэтью не сводил глаз с добычи — его гнев прошел, уступив место сверхъестественно сильным инстинктам охотника. Я пыталась разгадать, что он сейчас думает или чувствует, но не находила почти никаких подсказок.

Не шевелись, приказала я норовившей взбрыкнуть Ракасе. Она послушно уперлась копытами в землю.

Видя, что ветер вот-вот переменится, Мэтью взял ее под уздцы и направил вместе с Даром вправо. Олень поднял голову, посмотрел вниз и снова принялся щипать травку. Мэтью оглядывал местность, замечая все: кролика, выглянувшую из норы лису, сокола, ныряющего в небе, как серфер на волнах. Я начинала понимать, почему все иные в Бодли подчинялись ему: вокруг не было ни единой живой твари, которую он не засек бы, не опознал, не приговорил к смерти. Лошадей он увел в лес, пряча меня среди разнообразных звериных запахов.

К соколу присоединилась еще одна птица. Кролик скрылся в норке, но вместо него вылез другой. Мы вспугнули пятнистого зверя вроде кошки, с длинным полосатым хвостом. Мэтью, как мне показалось, хотел погнаться за ним — и погнался бы, не будь здесь меня.

Мы двигались по опушке вдоль поля не меньше часа. В самой верхней точке Мэтью перекинул ногу через шею коня, спрыгнул, хлопнул Дара по крупу, и тот затрусил домой.

Ракасу, чьи поводья он не отпускал во время всех этих маневров, Мэтью подвел к самому краю леса, хорошенько принюхался и молча завел ее в низкий березнячок.

Сам он часа на два замер на полусогнутых — человек в такой позе и пяти минут бы не выдержал. Я разминала затекшие ноги, крутя лодыжками в стременах.

Мэтью ничего не преувеличивал: он и впрямь охотился совсем не так, как его мать. Изабо в первую очередь удовлетворяла чисто биологическую потребность. Ей нужна была кровь, и она забирала ее у животных, не испытывая никаких угрызений совести по этому поводу. Для ее сына все явно обстояло куда сложнее. Он тоже нуждался в живой крови, но чувствовал себя сродни ее носителям — это напомнило мне его статьи о волках, написанные, можно сказать, с уважением. Для Мэтью охота была прежде всего стратегией, противопоставлением собственного хищного разума тем, кто думал и воспринимал мир в одном с ним ключе.

Вспомнив о наших утренних играх, я закрыла глаза от внезапно нахлынувшего желания. Здесь, в лесу, когда он готовился кого-то убить, я хотела его не меньше, чем утром в постели. Мне становилось ясно, почему он так не желал брать меня на охоту. Только теперь я открыла, как тесно связаны смертельная опасность и секс.

Мэтью тихо выдохнул, отошел от меня и без предупреждения понесся на холм. Олень поднял голову.

Исходящую от Мэтью угрозу он понял не сразу — я и то сообразила бы раньше. Я сочувствовала ему не меньше, чем убитой Изабо оленихе. Олень поскакал вниз, но Мэтью перехватил его, не дав добежать до меня, и снова погнал наверх. Страх, охвативший животного, нарастал с каждым мгновением.

Я знаю, тебе страшно, говорила я мысленно, надеясь, что он услышит меня. Но пойми и его — он делает это не для забавы, не для того, чтобы сделать тебе больно. Ему это необходимо для выживания.

Ракаса, нервно повернув голову, посмотрела мне прямо в глаза. Я потрепала ее по шее, продолжая взывать к оленю:

Успокойся. Не убегай. От этого создания даже тебе, быстроногому, не уйти.