Вурди

Она не хотела. Когда-нибудь. Так. Уснуть.

Поэтому она в третий раз обошла вокруг норы, приглядывая местечко, где снег, которым занесло стены этой человеческой норы, не так глубок. Какое-то странное сосущее чувство в груди подсказывало ей — единственное спасение там. Внутри.

Потом она стала копать.

Наступила ночь.

Время от времени она останавливалась, чтобы отдышаться. Слизывала горячим языком сверкающие в лунном свете снежинки. Трясла лохматой головой, отгоняя дурманящие сознание сны. Снова копала. Снова останавливалась. Это продолжалось долго. Она уже не чувствовала ни голода, ни усталости — все заменило одно-единственное желание — быть там. Внутри человеческой норы. Зачем? Для чего? Это было не важно. И одновременно важнее всего, что до сих пор окружало ее, заставляло сутками напролет загонять упрямого лесного зверя, пить из холодных лесных родников обжигающую глотку живительную влагу.

Радоваться, когда по весне в норах раздавалось потешное потявкивание слепых волчат. В конце концов — вцепиться в бок того самого молодого волчишки, который принес ей радость и боль, а потом первый отвернулся от нее, ибо первым из всех почувствовал ту перемену, которая привела ее сюда.

К человеческой норе.

Когда узкий лаз был наконец готов, ей не хватило сил даже на то, чтобы обрадоваться этому. Она лежала в ямке, сунув узкую морду в выкопанную под бревнами щель, вдыхала пахнущий подгнившим сеном теплый воздух, она бы так и уснула здесь навсегда, если бы не слабое попискивание внутри — это была еда. Счастье. Жизнь… Потом она пробралась внутрь…

Да, это была не нора.

Девочка неловко скинула укрывавшее ее тщедушное тельце одеяло. Свет зажженной на стене масляной плошки на мгновение ослепил ее, она зажмурилась. Потом открыла глаза, в который уже раз с удивлением осмотрела свое белое безволосое тело. Поднесла к лицу пятипалую лапу, лизнула языком кончик пальца. Гладкий, противный, сухой. С плоским розовым когтем — разве таким можно вцепиться в крыло внезапно выпорхнувшей из-под снега куропатки? Разве таким можно причинить боль?

Впрочем, она уже привыкла к этим новым когтям.

Она спрыгнула с лежанки, ловко приземлившись на четыре лапы. Новое тело слушалось неплохо. Куда лучше, чем вчера. В другой человеческой норе, где были испуганные человеческие детеныши и ласковая женщина, которая одновременно и любила, и боялась ее. Очень боялась. Иначе зачем было привязывать ее? Она ведь никуда не хотела убегать. Она пришла сама.

Пришла и ушла.

Ибо была сыта и свободна, а глупая веревка легко поддалась под напором новых, вовсе не таких острых, как волчьи, зубов…

Пфф!

Костер выплеснул в небо ворох сверкающих звезд, и огонь опал, смятый порывом ветра, к самой земле.

Лай ухватил тело мертвого Тисса, попытался оттащить его в сторону. Он чувствовал — там, за спиной, на него смотрят десятки горящих, жадных до его добычи глаз…

Она и сама не знала, почему покинула ту женщину. Красивую и немного напуганную ее появлением. С капельками влаги на кончиках ресниц. Пахнущую человеком, чьи следы привели ее к людям. Может быть, потому, что и здесь, как в стае, почувствовала себя чужой.

Только один человек обрадовался ей по-настоящему.

В новой норе, куда принес девочку поймавший ее охотник…

— К-куда?

Таисья брезгливо поглядывала на потерявшего человеческий облик Лая, который жадно вцепился в лодыжку ее мужа, невесть куда оттаскивал его от крыльца, путался в полах обвисшего на волчьем теле полушубка. Смешно приволакивал задние лапы, обутые в добротные меховые сапоги…

— А вы? — скользнула насмешливым взглядом по темным фигурам односельчан.

Они еще молчали.

Но где-то внутри, в их душах (о! она-то знала) разрастался томительный и страстный.

Волчий.

Вой.

Десять лет назад.

Десять лет назад в старом Поселке, когда еще гуляла по его пустынным улицам неведомая хворь, когда уже были изгнаны из Поселка Гвирнус и Ай-я. Когда Таисья, как и все, боялась леса, тем более что только-только лесное оно погубило семейство Керков — маленькую Рину и троих ее детей… Десять лет назад…

Она помнила этот день так, будто и не было после десяти бесконечных лет. Одиночества. Страха. Томительного желания поддаться неведомым доселе чувствам. И глухой ненависти к себе, ибо так хотелось остаться прежней. Всего-навсего женщиной. Женой.

Было утро. Обычное утро обычного дня. Тисс на охоте, дел по горло. Она проснулась, умылась, вышла на крыльцо. Оглядела двор. И увидела его.

Это был Керк.

Он тихо крался вдоль забора и всеми повадками напоминал зверя. Он показался Таисье странным, впрочем, он всем казался странным с тех самых пор, как погибла его семья… Было что-то угрожающее в том, как горбилась его спина, как развевались на ветру длинные волосы, как хищно принюхивался к чему-то большой, облезший от жаркого солнца нос.

Он не заметил Таисью, она же поспешила юркнуть обратно в дом. Задвинула щеколду. Прильнула к окну. Увидела, как, перемахнув через низенький заборчик, Керк направился к ее сараюшке, в которой похрюкивала некормленая свинья… В руке охотника блеснул нож. «Ах ты гадина! Вон что удумал!» — мелькнуло в голове женщины, и она, забыв о страхе, не помня себя от злости, выскочила во двор:

— Эй!

Керк, который был уже в двух шагах от сараюхи, обернулся на звук ее голоса, невидящими глазами уставился на хозяйку двора.

— Совсем спятил, да?

Он не сказал ни слова. Лишь снова повел носом, будто лесной зверь, тряхнул лохматой головой. Усмехнулся:

— А… соседка!

Шагнул к ней.

Она испуганно отступила:

— Не подходи!

— Это почему же? — хрипло сказал он.

— Зачем заявился-то?

— Свинья, говорят, у тебя опоросилась.

— Ну? Что с того? Моя свинья — не твоя.

— Верно, соседка! — Керк ухмыльнулся. Вдруг странно взмахнул руками, при этом ноги его подогнулись, он упал на колени, потом и вовсе встал на четвереньки… Шумно втянул носом воздух. — Пахнет от тебя хорошо, — неожиданно сказал он, даже не думая подниматься, и по-звериному на четвереньках заковылял к женщине…

— Пахнет?! — Таисья, опешив, замерла, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой…

— А что? — Голос Керка завораживал женщину. — Не в лес же мне за этим идти, а?

«Зачем же в лес? Вон их сколько», — подумала Таисья, глядя на тех, кто стоял сейчас возле отбрасывающего последние всполохи искр костра…

Тогда она не знала ничего.

Она дрожала от омерзения и в то же время подпустила его. Позволила ему обнюхать ее голые коленки. Позволила потереться небритой щекой о бедро (это было приятно и омерзительно одновременно), позволила его губам коснуться загорелой кожи, его языку скользнуть от бедра выше — при этом колючий подбородок приятно щекотал ногу, а похожий на птичий клюв нос охотника нагло задирал подол платья…

«Что же я делаю?» — с ужасом думала Таисья.

— Керк, не надо… Хочешь… Хочешь, я подарю тебе…

— Чего? — Он на мгновение отстранился.

— Ну, поросенка… Ты же за этим пришел, да?

— Потом. — Его небритый подбородок снова ткнулся ей в ногу.

— Не надо. — Она попыталась отстраниться, однако левая рука охотника жадно обвилась вокруг лодыжки женщины, с силой потянула на себя… Таисья едва удержалась на ногах.

— Отстань, дурак! Закричу!

— Не закричишь, — хрипло выдохнул охотник. — Это я! Я! Понимаешь, я вернулся вовсе не утром… Я вернулся ночью…

— Не понимаю…

— Ну, домой… А она порезалась…

— Кто?

— Жена.

— Ну и что?

— Дура! — Керк с силой рванул ее ногу, и Таисья, потеряв равновесие, полетела в траву. Больно ударилась лопаткой о камень. Уже открыла рот, чтобы закричать на весь Поселок, но шершавая ладонь охотника больно стиснула ее губы. Тяжелое тело вдавило Таисью в землю…