Если ты индиго

— Поприличней у тебя ничего нет?

Янка бросила на нее в высшей степени презрительный взгляд из-под своей гигантской кепки и вывернулась прямо из рук, не удосужилась ответить. Отошла подальше, насколько позволяла теснота кухни, и устроилась на подоконнике с любимой ярко-лимонной чашкой в руках, в задумчивости изучая раскинувшийся внизу город. Да еще и мизинец элегантно оттопырила, ох уж эти Вишневские! Хотя оттопырила, скорей всего, бессознательно, потому как посудину свою держала под сильным наклоном. Вот уже из нее полились оранжевые струйки сока… Хорошо, что на пол, а не на брюки! Или наоборот — плохо, что не на брюки?

Дочка очнулась, с удивлением покосилась на растекшуюся по линолеуму желтоватую лужицу и поставила чашку на стол — наверно, чтоб лишний раз перестраховаться. Это у нее еще детская привычка — держать на весу полную чашку под наклоном. Марина когда-то всерьез переживала: а вдруг что-то не то с координацией?.. (Для того и на гимнастику отдала, кстати сказать, — чтоб поднатаскали.) Но Володька на ее беспокойство лишь посмеивался и отпускал свои дурацкие шуточки, со временем и Слава подключился, подражая отцу, давнему кумиру… Расслышав, что ли, своим десятым чувством нечто предосудительное, Янка с неодобрением взглянула на мать исподлобья. Марина в который раз тяжело вздохнула: ну вот, уже опять что-то не устраивает!

— Что ты на меня смотришь, как Ленин на буржуазию?

Дочь в ответ снисходительно улыбнулась накрашенными розовой помадой губами (вероятно, в цвет кепки). И заявила с видом нешуточного умственного превосходства:

— Так уже давно никто не говорит!

Из кухни на всю квартиру разносился голос Марины — судя по звуковому сопровождению, жена читала Янке очередную нотацию. Володя без слов махнул Ярику рукой, приглашая присоединиться, и оба пристроились у кухонной двери, навострив по обыкновению уши. Там же происходило что-то весьма и весьма любопытное: Марина достаточно мирно (хоть и громко) вещала, как государственная радиостанция. Сам этот привычный повышенный тон до смешного не вязался со смыслом ее слов:

— Не понимаю, какие ко мне могут быть претензии? Ты ведь сама говорила, что дети еще до рождения выбирают себе родителей! Бачылы очи, що купувалы!.. Знаешь пословицу?

Янка, по всей видимости, не смогла достойно отреагировать и прибегла к старому испытанному способу, то есть бегству: с силой толкнула кухонную дверь и угодила Ярику прямо по лбу. Но от конфуза этого нисколько не стушевалась, торжествующе расхохоталась брату в лицо и помчалась в свою комнату, придерживая обеими руками на бедрах широчайшие рэпперские штаны.

На полпути все же надумала, что ответить, и отчаянно в сторону кухни закричала:

— Если бы я знала, что ты такая будешь, ни за что бы не выбрала!

"Наши мужчины", как Марина с незапамятных времен называла мужа и сына, еще минуту-другую помялись на пороге, по-перемигивались с таинственным видом, и зашли всё же внутрь. Она окинула их с ног до головы подозрительным цепким взглядом: хоть не смеются, по своей-то старой привычке?..

— Вот! Пробую на ее языке!

Они только лыбились до ушей и с нечеловеческой скоростью поглощали намазанные ею для всех бутерброды со шпротным паштетом, поминутно облизываясь, как коты. Сам Гаврюха растерялся от такого диковинного зрелища, смотрел на них снизу с недоумением и озадаченно чесал за ухом.

— А что, неправильно? — продолжала допытываться Марина.

— Нет, почему же? Всё правильно! — утешил Володька, но глаза оставались хитрющими, точно у старого лиса.

— Очень хорошо сказала! — подпел ему второй скрипкой Ярик, потирая ушибленный лоб с назревающей крупной шишкой.

По дороге на занятия, трясясь в старенькой, воняющей бензином маршрутке, Янка с напряжением старалась ухватить едва мелькнувшее утром воспоминание. Что-то из детства, связанное с Ярославом, и очень, невероятно важное, именно сегодня важное… Кажется, еще со времен общежития — следовательно, ей было года три-четыре, не больше… Точно, вот оно! По вечерам папа выключал в комнате свет, в уютном полумраке вставал на фоне белой стены рядом с репродукцией картины Рериха — как же она называлась?.. — и просил посмотреть на ауру. Но Янка и без того четко видела яркое голубоватое свечение вокруг его головы, и Ярик тоже видел, потому как дополнял ее описание всякими уточняющими подробностями.

Ну и ну-у!.. Она примерно так же сейчас различает — не всегда, конечно, а когда настроится — светящиеся кастенедовские коконы. (Но теперь уже на всё тело, не только у головы.) Почему же папа тогда в пиццерии, когда загуляли на полночи, воспринял ее рассказ о вИдении откровенно в штыки, чуть ли не на смех поднял? "Пой, ласточка, пой…" Если сам когда-то точно такими же вещами интересовался и больше того, специально с ними обоими занимался. А теперь отмежевывается, открещивается что есть мочи: чур меня, чур!

И, главное, Ярик, вполне обычный приземленный брателло, неунывающий остряк с бритвой вместо языка — неужели он в детстве тоже ВИДЕЛ? Вот это уже ни на что не похоже: Ярослав с одной стороны, а всякая эзотерика — с другой! Две параллельные прямые, которые никогда не пересекутся, известная аксиома. Но если ее смутные воспоминания — правда, если именно так всё и было, то брательник тоже не из простых! Хоть как бы Янку ни высмеивал с ее новыми увлечениями — третий глаз там, пятое, десятое…

"Ну и семейка подобралась!" — Яна до того распереживалась, что проехала свою пред-конечную остановку на улице Мира, пришлось вылезать у черта на куличках и топать пешкарусом лишние два квартала. Да плюс ко всему на конкретной платформе, ежеминутно поддергивая сползающие брюки и натягивая курточку на мерзнущий живот — полный экстрим.

В лицее девочки встретили ее бурными возгласами и почти что овацией, как заблудшую овцу, вернувшуюся в стадо. А насупленный еще круче обычного Капля прожег издали недружелюбным колким взглядом — ну что ж, всё возвращается на круги своя…

— Явление в коробочке, — иронично заметила Зая, сидя по-турецки прямо на парте, на своей половине (иначе кто бы ей позволил!). А Алинка обрадованно закричала, едва завидев Яну на пороге:

— Эх ты, прогульщица!

Но прозвучало совершенно беззлобно и даже с любовью, по-другому-то Алька и не умеет… Зато Галя была под стать Капле, бывшему инквизитору: подчеркнуто равнодушна и холодна до официальности, будто ее всю ночь напролет продержали в морозилке. Явный признак, что обиделась из-за Янкиного самовольного ухода не по-детски, так что первую пару, а то и две, будет подчеркнуто ее игнорировать. А потом выскажет всё накипевшее на душе, просклоняет по падежам и, дай-то Бог, успокоится… (Вот потому, наверно, Галька вчера вечером и не позвонила, как у них обычно заведено — решила Яну проучить.)

А дальше начался какой-то нелепый фильм ужасов: Юлька возбужденно ей в самое ухо завопила, да так, что барабанные перепонки с натуги затрещали:

— Угадай, что вчера было!!!

— Приходили Андрей с Богданом, — упавшим голосом промямлила Янка, еще до конца себе не веря.

— А откуда ты зна-а-ешь? — разочарованно протянула Юля. — Тебе что, кто-то сказал? Мы ж договорились не рассказывать!..

Но Яна уже ничего не слышала. Сердце предательски колотилось в груди, как трусливый маленький заяц, и из самой глубины ее существа вырывались оглушительные беззвучные слова: "Пожалуйста, не надо! Прекратите, я так не хочу, я еще не готова… Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ ВИДЕТЬ СВОЕ БУДУЩЕЕ, НЕ НАДО МНЕ ТАКИХ СНОВ!!!"

…Откуда же ей было знать, что этот беззвучный вопль о помощи будет сразу услышан и учтен где-то наверху в небесной канцелярии, и сны уже на следующую ночь прекратятся. И возможно, что навсегда. Что поначалу она обрадуется, но скоро начнет по ним скучать и умолять, чтоб вернули обратно, что она теперь ко всему готова… И плакать оттого, что которую ночь ничего не происходит, словно к ней после долгих лет слепоты на несколько дней вернулось зрение, но теперь исчезло без следа. И что пройдет еще немало времени, пока первые, поначалу слабые отголоски тех видений появятся снова, Яна будет им безумно рада. Но такого, как в эти летящие осенние дни, никогда больше не случится.