Подменный князь. Дилогия (СИ)

Из школьных уроков географии я довольно хорошо представлял себе, как далеко от Киева находится полуостров Крым. В десятом веке он не был ближе, чем в двадцать первом…

Но недаром ведь Тюштя — Василий Иванович говорил мне на прощание в Священной роще, что я должен непременно пойти походом на Корсунь? Он говорил о том, что, согласно истории, князь Владимир взял приступом Корсунь, а потом там крестился. Что ж, как выяснялось, Василий Иванович оказался прав — он знал историю крещения Руси куда лучше, чем я…

— Куда ты собираешься отправиться, если я отпущу тебя? — спросил я Канателеня.

Тот неопределенно пожал плечами и ответил:

— Думал к себе домой вернуться. Дома родители остались, если живы до сих пор.

— А что ты будешь делать дома? Руки у тебя считай, что нет. Глаза — тоже. Ты не можешь пахать землю, не можешь ходить на охоту…

— Могу ходить за скотом, — оживился пленник. — У священника в доме я хорошо с этим справлялся.

— Много ли скота у твоего отца?

Парень мгновенно сник. Конечно, мало. Откуда у финского землепашца в деревушке на берегу Оки будет много скота? Там же не привольные крымские степи, как в Корсуни.

Я встал с лавки, чтобы размять ноги, и подошел к оконцу. Внизу во дворе слышался шум. Была середина дня, несмотря на осень, солнце светило вовсю, и много народу высыпало из дома и прилегающих построек. Тут были мои дружинники, женщины-наложницы и поварихи, слуги и прочий люд, оказавшийся по делу и без дела на княжеском дворе. Сейчас там царило оживленное веселье: кто-то из работников неловко распахнул дверцу курятника, и куры разбежались по всему двору. Они бешено метались из стороны в сторону, а несколько дружинников, томящихся от безделья, пытались ловить их под смех и одобрительные крики столпившихся зрителей.

— Знаешь что, — после недолгого раздумия обернулся я к Канателеню, — незачем тебе торопиться домой. Никто тебя там наверняка не ждет и никому ты в деревне не нужен без руки и без глаза. Пойди в дом к воеводе Свенельду и скажи, чтобы он взял тебя к себе. Я решил, что ты нам еще пригодишься.

Парень недоверчиво взглянул на меня. Видно, князь киевский действительно стал немного не в себе. Кому нужен калека?

— Пойди, — повторил я. — Ты ведь хорошо знаешь теперь дорогу в Корсунь? Туда вы плыли на стругах, а обратно ты пробирался пешком. Ведь так? А если так, то ты пригодишься нам во время похода. Нам наверняка понадобится надежный проводник.

Высоко над Днепром, на круче, где привольно гулял ветер, принося запахи окрестных лесов и полей, был разложен погребальный костер. Поленья складывались крест-накрест, чтобы обеспечивался свободный доступ воздуха и огонь хорошо горел. Получившиеся квадраты прокладывались сухими ветками, присохшими лапами хвойных деревьев. Сам костер был высотой два с лишним метра, а наверху лежало тело боярина Блуда, наряженное в самую лучшую соболью шубу, в такую же шапку. Рядом была положена острая секира на длинной рукоятке: как говорили, Блуд в молодости любил сражаться именно этим оружием.

При всем желании мне не слишком верилось в то, что Блуд когда-либо вообще любил сражаться. Этот человек был прирожденным политиком, дипломатом. Можно сказать, что он был интеллектуалом, хоть слово это вряд ли применимо к стране, где не знают грамоты. Но все же, пожалуй, можно сказать, что Блуд был умником. А такие во все века не любят размахивать оружием…

Народу на погребение сошлось довольно много — Блуда знали все в Киеве. Да и всю прошлую ночь народ с опаской обходил стороной дом умершего боярина: оттуда явственно доносились душераздирающие крики и женские рыдания — это Жеривол с другими жрецами душили жен, наложниц и любимых рабов покойного.

Всего задушили шестнадцать человек: одиннадцать женщин и пять мужчин. Среди женщин была как самая старая жена Блуда, с которой он прожил много лет, так и самая молодая — совсем почти еще девочка. Блуд женился на ней всего год назад. Жены и наложницы должны были ублажать боярина в царстве мертвых, а задушенные слуги — исполнять его повеления.

Помешать всему этому ужасу я никак не мог. Так было принято, таковы были обычаи, и запретить погребать Блуда вместе с его домашними было бы с моей стороны явным неуважением к покойному.

Тела убитых были также обряжены в лучшие, самые дорогие одежды. На женщинах — шитые золотой нитью наряды, привезенные из Византии, украшенные жемчугом кокошники дивной красоты. Тяжелые серьги из золота и серебра, мониста, бусы скрывали черные следы пальцев жестоких рук жрецов, которые душили несчастных прошлой ночью…

Трупы были сложены в две волокуши, на которых их и привезли из дома Блуда, где они жили и который стал их домом смерти. В соседних, стоявших рядом волокушах было привезено все необходимое для тризны.

Зажигать погребальный костер должен был самый старший из присутствующих. Старше князя киевского тут никого не было, так что именно мне торжествующий и исполненный важности от собственной миссии Жеривол вручил горящий факел.

Держа факел перед собой, я шагнул вперед и поднес пламя к сухим веткам, лежавшим с краю. Они занялись, затрещали, а затем огонек пополз вверх, и вскоре костер разгорелся.

Отступив назад, чтобы не опалило огнем, я услышал, как Жеривол пронзительным голосом закричал хвалу богам. Он просил Перуна, Чернобога, Мокошь и всех остальных не заграждать умершему боярину путь в край изобилия и богатства, куда он теперь направляется.

Вслед за Жериволом закричали остальные жрецы. Каждый из них громко перечислял заслуги покойного, восхвалял его, как бы представляя богам этого человека, рекомендуя его.

Когда костер разгорелся на славу и огненные языки стали лизать тело Блуда, жрецы подтащили волокуши и принялись кидать в огонь трупы задушенных блудовых домочадцев. Теперь жрецы уже не кричали, стояла тишина, нарушаемая только ревом пламени, все сильнее раздуваемого налетевшим с Днепра свежим ветром.

Каждое тело вынимали из волокуши и громко называли по имени. Затем брали за руки, за ноги и, раскачав, кидали в пылающий костер.

— Малуша, любимая жена боярина Блуда! — кричали жрецы, раскачивая тело, обряженное в дорогие сверкающие наряды.

— Лупята, постельничий боярина Блуда! — и следующее тело летело в огонь.

Все эти люди еще вчера были живыми, они надеялись на чудо — на то, что страшная участь минует их. Но кто же мог надеяться на жалость, если речь шла о древних обычаях, о заветах седой старины? В особенности если обычаями и седой стариной заправлял Жеривол с подручными жрецами?

«Интересно, они изнасиловали женщин перед тем, как задушить?» — вдруг пришла мне в голову совершенно несвоевременная мысль.

Мысль эту я тотчас попытался отогнать, но она упорно возвращалась, как только я видел масленисто блестевшие от пота накачанные торсы жрецов, их выражения лиц — смесь благоговения и сладострастия.

А впрочем, какая мне разница? Что думать о той вакханалии, том несказанном ужасе, который царил прошлой ночью в доме умершего боярина? В доме, где оставались лишь запертые обреченные жертвы и их убийцы, знавшие заранее о своей безнаказанности?

Да что там безнаказанности: жрецы ведь были убеждены в том, что творят священное дело, исполняют старинные обычаи, угождают богам.

Послышался сильный запах горящей человеческой плоти — все трупы уже находились в огне. Некоторые тела от сильного жара зашевелились — мышцы стали непроизвольно сокращаться.

Тело молоденькой наложницы Блуда, которую бросили в огонь последней, вдруг дернулось и резко село. Голова в обгоревшем кокошнике, лицо с выгоревшими глазницами — девушка будто собралась встать и идти на нас прямо из пылающего костра.

Горящие дрова рухнули, рассыпавшись снопами искр. Столпившиеся вокруг люди отступили. Я отвернулся. В конце концов, если князь и обязан присутствовать при чем-то, то вовсе не обязан смотреть до конца.

Я смотрел на Днепр, который далеко внизу нес свои воды на юг, и думал о том, как вскоре мне предстоит плыть туда же — на Корсунь-Херсонес. Как удачно все сложилось: один к одному, словно в пазле. Сначала Тюштя сообщил, что мне предстоит взять Корсунь и крестить Русь, а потом как будто специально появился Канателень с известием о том, что Любава жива. Жива и ждет меня, потому что иначе зачем было бы ей просить финского парня найти меня в Киеве…