Просто солги

На перроне полно народу: туда-сюда снуют опаздывающие-прибывающие, а между ними лениво проскальзывают мелкие воришки. Здесь и запах какой-то особенный, неповторимый: аромат прощальных слез, обещаний как-то по-особенному смешивается с железным запахом рельсов. И эта смесь чем-то отдаленно напоминает ржавый запах крови. Но я стараюсь об этом не думать.

Я ставлю свой чемодан на землю, сажусь на него верхом и непринужденно подпираю подбородок кулаком. Как будто я всегда только и делала, что протирала штаны на полупустом чемодане в самом центре перрона.

Сквозь мутный купол, под которым и гнездится станция, плохо видно серое небо и тусклое солнце. Но мне не обязательно видеть — можно просто почувствовать. Небо кажется низким, до купола же можно достать, лишь потянув вверх руку. Я уже представляю, как осторожно постучу по стеклянному своду, и в ответ услышу пластмассовое эхо.

Привокзальные часы, они, наоборот, вытягиваются, упираются куда-то в купол, но даже на таком расстоянии я могу видеть, как бешено несется секундная стрелка. Промаргавшись, я вновь устремляю свой взгляд на светло-бежевый циферблат, заключенный в аккуратный круг. Но понимаю — секундной стрелки на часах и вовсе нет, а это мне все опять. Кажется.

В реальной жизни все оказывается совсем не так, как я себе это представляю. Вижу только то, что хочу. Свой маленький нерушимый мирок.

Как только стрелка цепляется за верхнее деление, по-видимому, обозначающее не что иное, как полдень, точно по сигналу, где-то вдалеке появляется поезд. Он приближается неслышно, но настолько стремительно, что мне начинает казаться, что он едет прямо на меня.

Пыхтя и недовольно фырча, поезд наконец останавливается. Ждет. А я не могу сдвинуться с места. Не могу оторвать свое мягкое место от жесткого чемодана и заставить себя прокатиться до Чикаго. Всего лишь очередное путешествие. Тебе ли не привыкать, Кесси?

Только услышав пронзительный свисток, я резво вскакиваю с места и одним рывком оказываюсь в уже начинающем набирать скорость поезде.

— Вам помочь? — В тамбуре курит парень, чуть младше меня. Лицо чуть круглее, черты чуть мягче, волосы чуть светлее, а еще он курит. Не знаю, почему я сравниваю его с собой. Наверное, в нем есть что-то такое, что напоминает мне о себе.

Я кривлю лицо.

— Что? — Он непонимающе разводит руками. Небрежный. Рубашка в темно-зеленую клетку заправлена в брюки только наполовину, джинсовая куртка застегнута всего на одну пуговицу и то неверно. Волосы в полнейшем беспорядке. Как, впрочем, и у меня.

— Ты куришь, — безапелляционно заявляю я, хватаясь за ручку неподъемного чемодана. Поезд набирает обороты.

Только теперь осознаю — обратного пути нет.

— Ну да, — хмыкает он. Не знаю, на кого он похож. Не на меня. Нет.

Снова ложь.

— Нет, давай помогу, — наконец, решается он и выхватывает у меня из рук полупустой чемодан. Забирает все, что у меня осталось.

Оказавшись совсем рядом, парень обдает меня порывом ментолово-табачного запаха. Свежие нотки, смешанные с удушающим никотином.

Когда его рука ненароком касается моей кожи, я вздрагиваю. Понимаю, насколько давно не видела таких, как он. Не видела настоящих людей. Не наркоманов, не проституток, не сошедших с ума судей, не девушек с изуродованной судьбой, — просто людей.

От этого парня не пахнет ни кокаином, ни еще какой-либо дрянью. От него пахнет Чикаго. Тем Чикаго, который я запомнила, побывав там больше года назад.

— Ты из Чикаго, да? — спрашиваю я не потому, что мне интересно. Лишь бы вообще что-нибудь сказать. Давно, очень давно я разучилась заводить дружеские беседы.

Его дыхание — обычное. Такое же ненавязчивое, невыбивающееся из общего ритма, как и сотни, тысячи других, похожих дыханий.

Мы направляемся в купе, и, как это ни странно, мое место как раз рядом с его.

— Ты выглядишь какой-то помятой, — то ли в шутку, то ли всерьез заявляет парень, а затем добавляет, — расскажешь?

И я рассказываю. Выкладываю ему все, что знаю, что помню. Рассказываю про Кима, про наркотики. Сейчас мне уже откровенно плевать, верит ли он тому, что я говорю. Но слушает он, во всяком случае, очень внимательно. Впитывает каждое слово.

Мне даже не важно его имя. Покидая поезд, я забываю лицо этого парня, оказавшегося обыкновенным попутчиком (Шону бы следовало у него поучиться).

Покидая поезд, я растворяюсь в толпе людей. В толпе обычных, самых обычных людей.

…

Все мы рождены для того, чтобы умереть. Едва появившись на свет, мы начинаем медленно, но верно угасать, таять, точно одинокая восковая свеча. У кого-то эта свеча длиннее, у кого-то короче, а чей-то огонек просто внезапно задувает ветром.

— Все мы рождены для того, чтобы жить, — возражает моим мыслям девушка, сидящая за барной стойкой подле меня.

Я смотрю на нее непонимающе. Наверное, с ее стороны я тоже выгляжу странно: зубы зажимают трубочку со слабоалкогольным коктейлем, куртка небрежно скомкана и крепко зажата под мышкой, ноги — на чемодане, благо стулья здесь высокие.

Девушка же, напротив, расслаблена. В приглушенной тьме ее глаза светятся ультрафиолетом. Вдоль стены от нее расходятся сотни разноцветных теней, разделенных, как в спектре, веерообразно. Но о своих тенях — своих материальных отражениях — девушка, похоже, даже не подозревает.

Я не отвечаю. Мой лимит на откровения был исчерпан сегодня в поезде.

— Все люди — цветы. Им нужно вырасти, окрепнуть, показать себя во всей своей красе, — продолжает она. Эта девушка того рода, которые обыкновенно не встречаются в барах — какая-то излишне спокойная; я бы даже сказала, равнодушная. И мне кажется, что она — всего лишь неуместная фантазия моего больного воображения. Мне кажется, ее нет. Как и меня, впрочем.

— Бред, — не удерживаюсь я. Отлично, спорю уже со своим внутренним голосом.

На этих словах соломинка в моих руках трескается и разваливается на две части. Куртка валится куда-то на заваленный окурками пол. Приходится лезть.

Когда же я вновь выпрямляюсь, девушки уже нет. Не исключено, что это ее и вовсе не было. Я даже лица ее не успела запомнить.

— Нет, люди — это птицы. Ненасытные перелетные падальщики, — ворчу я и залпом осушаю стакан. Доза алкоголя слишком маленькая, но я с трудом позволяю себе находиться в здравом рассудке.

— Птицы? Хмм… Интересное сравнение, — встревает в мой внутренний диалог протирающий подле меня стаканы бармен. Я гадаю: настоящий ли?

— Птичкам еще нужно гнездо, — не очень удачно шучу полупьяным голосом. — Не знаете, где здесь можно остановиться?

— Надолго?