Пять имен. Часть 2

— Взгляните, маэстро Орландо: мы одного роста, ваше запястье так же тонко, как и мое, ваши локоны светлы, так же как и мои и столь же нежно завиваются на висках и шее, будто виноградные лозы, можно вообразить, что мы единоутробные брат и сестра. Отчего, отчего я не ваша сестра?

Отрок Орландо, стоя за плечом девицы, отвечал, опустив голову.

— Оттого, Мадоннина, что я не знаю, кто матерь и сестры мои…

Так как Мадоннина жила в доме Медичи, беспутный мессер Лоренцо ежедневно навещал ее, прикидываясь любезным и безобидным кавалером. Ему, конечно же, хотелось первым надкусить сладкий пирожок — ибо монахини-надзирательницы подтверждали девственность Мадоннины, но Лоренцо помнил о трещотке прокаженного и боялся отцовского гнева. Потому разжигался впустую и копил досаду.

Однажды, застав Мадоннину в слезах, мессер Лоренцо ласково утешил ее и спросил, в чем причина ее слез.

Простодушная поселянка отвечала прямо:

— Я плачу оттого, что хочу увидеть мессера Орландо обнаженным.

Тем же вечером мессер Лоренцо пришел к старшему брату своему, мессеру Козимо и со смехом передал ему ответ простушки. Орландо, бывший при этом, стыдливо зарделся, а мессер Козимо весело сказал ему, желая подтрунить:

— Грешно отказывать красавице в такой малости. Разве ты не видишь, что она влюблена в тебя.

— Я не питаю пристрастия к женщинам, — отвечал Орландо — моя единственная возлюбленная — донна Мистерия. Я ее вечный жених и храню верность.

Когда он ушел, мессер Козимо посмеялся над братом:

— Вот у кого бы тебе поучиться целомудрию, Лоренцо.

— Любезный брат, на всякого строптивого осла находится дюжий погонщик — возразил мессер Лоренцо — если бы ты усыпил бдительность отца и не выдавал меня, я бы за три дня привел упрямца в постель к Мадоннине.

— Бьюсь об заклад, у тебя ничего не выйдет, мальчишка холоден, как мраморная статуя, — сказал мессер Козимо.

— Заклад четыреста пятьдесят флоринов золотом! — сказал мессер Лоренцо и знай — ты уже проиграл.

Так братья расстались, ударив по рукам. Срок был определен — до представления богоугодного действа оставалось трое суток.

В первый день мессер Лоренцо пригласил Орландо прогуляться по саду и, словно невзначай, начал рассказывать о женской красе, о повадках красивых флорентиек, о том, как прекрасны полные бедра давильщиц винограда, когда они, подоткнув до пояса юбки, томно переминаются по колено в сочных гроздьях и думая о губах любовников, смешивают истечения из тайного места с молодым винным соком, а так же о прочих нескромных и желанных вещах.

Вроде бы не слушая искусителя, Орландо покусывал губы и молчал, сжимая маленькие слабые кулаки, но мессер Лоренцо подметил на щеках его страстный румянец, но что за страсть изобразилась на ясном лице отрока, мессер Лоренцо так и не понял — любовная ли страсть, или иная.

На второй день мессер Лоренцо пригласил Орландо в спальню Мадоннины, в то время, как сама Мадоннина отлучилась. Отрок не смел ослушаться сына мессера Медичи и пошел.

Мессер Лоренцо стал показывать ему простыни на ложе, примятые и словно хранившие формы спящей, а потом давал ему в руки нижние сорочки Мадоннины, ленту, которую она повязывала под груди, а так же прочие великолепные вещи.

Орландо вдыхал запах плоти Мадоннины, разглаживал батист, и мессер Лоренцо заметил, как вспотели ладони отрока и как участилось дыхание его от любовных ли соков, прихлынувших к становой сердечной жиле, или по иной причине.

На третий день, вечером, мессер Лоренцо привел Орландо в купальню, оба скрылись за ширмой, и вскоре в купальню вошла Мадоннина и прислужницы, которые раздели ее и стали омывать прекрасное тело девицы лавандовой водою.

Мессер Лоренцо устроил так, что из-за ширмы Орландо видел все в совершенстве. Потом подкупленные служанки вышли и Мадоннина осталась одна, изнывая от любовной тоски, она сжимала свои груди в ладонях, прикусывала губы, запрокидывала голову так, что волосы ее истекая ароматной влагой, струились прекрасно и щедро по ложбинке меж лопаток.

— Ну же, упрямый осленок, ступай к ней. Глупые девки не вернутся, пока я не подам знак, делай с нею все, что пожелаешь, она покорится тебе, как ярочка — овну, как Ветхий завет Новому, иди же! Она еще мужа не знала! — прошептал мессер Лоренцо, дрожа от похоти и желания выиграть спор, но Орландо закрыл лицо рукавом павлиньей куртки и спросил:

— За что вы мучаете меня? Я обещал отцу.

И отрок опрометью выбежал из купальни, перепугав Мадоннину, которая даже не поняла, что произошло.

Стоит ли передавать, как обозлился мессер Лоренцо, срок истек и он проиграл споре, но не о деньгах он сокрушался — заключая пари, мессер Лоренцо преследовал иную бесчестную цель: он надеялся после того, как неопытный мальчик лишит красавицу девственности, побаловаться с красавицей самому, не оставив следа своего пребывания.

Пришел день Мистерии. Церковь Сан-Феличе снаружи и внутри была прекрасно убрана тканями и гирляндами первоцветов. В тот день посередине ее был сделан помост, в одном конце его — комната Пречистой, занавешенная до поры драгоценными тканями, в другом — беседка, способная вместить многих, но до поры пустая. А купол церкви был, затянут полотном, так что ничего нельзя было различить.

Богатейшие семьи Флоренции пришли, чтобы насладиться искусством труппы маэстро Иннаморато и дивной машинерией маэстро Филиппо Брунеллески.

Церковь вместила множество людей, мессеры Козимо и Лоренцо вместе с другими участниками стояли незримые покуда для зрителей.

Братья были наряжены в облачения пророков и мессер Козимо то и дело дразнил брата показывая ему попеременно четыре и пять пальцев, тем он напоминал ему о выигранных четырехстах пятидесяти флоринах. Несмотря на это, мессер Лоренцо улыбался.

Послышалась сладостная музыка и на темном помосте возникли укутанные фигуры с огнями на шестах и стройный хор пел, как с небес. Появились, блистая белизной, шитьем парчи и яхонтами Пророки и Сивиллы, и каждый выход их зрители встречали с восторгом. Были там и иные фигуры — Язычество в медвежьей шкуре и Синагога с завязанными глазами в знак заблуждения, в руках она держала сломанное копье в знак поражения.

Пророки возвестили рождение Христа и разошлись по ярусам над помостом.

Тут зрители были ошеломлены пуще прежнего — полотняная завеса единым духом разорвалась и над их головами стали отворяться врата небес, и свод их, казалось, был неизъяснимо высок.

В вышине было различимо, как вращается небосвод, населенный живыми фигурами среди бесконечно дробящихся светочей, которые словно молнии то вспыхивали, то вновь потухали.

Купол небес поражал сиянием лазури и золота, набегали облака, сотканные из хлопка и золотых нитей, и сквозь них видны были колеса — ярусы небосвода, вращавшиеся в разных направлениях, соприкасаясь, они издавали музыку сфер, подобную органу, только нежнее.

На каждом из ярусов махины стояли невинные дети в белых одеждах с золотыми крыльями за спиной — на самом нижнем круге — помещались мальчики лет шести, а выше — более старшие, снизу небо, созданное маэстро Брунеллески напоминало гигантский цветок о восьми лепестках, каждый из которых был сам по себе — букетом танцующих и поющих ангелов в трепете огней и лебединых воскрилий.