Хирургическое вмешательство (СИ)

- Чтоб тебя! – яростно сказала красотка, устав буянить. – Только что ведь отпустил, сказал, все на сегодня! Я только кремом намазалась!

- Ну сорри, бэби, прости подлеца, - взмолился Гена, жалобно моргая. – Больше не буду.

- Тьфу! – передернула плечами мелированная и с достоинством растаяла в воздухе.

- Гы-ы! – радовался Даниль, чувствуя себя питекантропом.

А потом помрачнел.

- Ты чего это? – удивился Гена, наливая новый стакан взамен выплеснутого.

- У некоторых, - сказал Сергиевский со вздохом, - тоже есть чувство юмора. Но оно совсем другое…

- Да почему же? – оптимистично спросил Гена и уселся в кресло, грея ладони о стакан. – Придумал чудовище и радуешься как дитя – это у нас общее. Скажешь, Эльдрат не чудовище? Стерва та еще. В свое время Анатольич, йопт, обещал лично убить тяпкой того, кто расскажет Эрику про Ктулху. Боялся, что сотворит. Это ж международный скандал!..

Даниль аж подавился:

- И…

Гена расхохотался.

- Да скучно ж это, - сказал он, - чего там интересного. Есть идейки и побогаче. Я вообще вчера пришел к нему, статью одну обсудить хотел… потом валерьянку пил! Не вру!

«Соврет, - понял Даниль, но только ухмыльнулся, отправляясь наливать себе чашку: от вида Гены, тетешкавшегося с чаем, пересохло во рту. – Пускай, а я потом спрошу – навравшись, чего-нибудь толковое скажет». Гена был, конечно, профи и спец, но болтун страшеннейший. Если задавать ему вопрос в лоб, потом минут десять приходилось выслушивать различные соображения, философствования и просто чушь, которую тот находил забавной. Если события не торопить, Гена рассказывал истории позанятней, а выговорившись, мог действительно дать внятный ответ.

- Прихожу это я, - вещал он, развалившись в кресле и поигрывая чаем в стакане, - а Лаунхоффер сидит, йопт, довольный, будто косячок забил, и улыбается. А перед ним – такое! Такое! блин... во сне увидишь – не проснешься. Я говорю – ой, что это? Он этак щурится на свой лад и спрашивает: «Нравится?» Я, признаюсь, присел слегка, но отвечаю твердо: «Хорош!» А он умиленно так: «Красавец!» Я так бочком-бочком обошел и спрашиваю деликатно: «А что это он у тебя такой неласковый?» Ящер прямо расцвел: «Весь в меня», - говорит. Тут я ему и говорю: «Эрик Юрьевич, скажите пожалуйста, где вы такую траву берете?» Но это я из вежливости говорю, потому что тут не трава, тут явно что-то потяжелей в организм положить надо было. Он и отвечает: «Где брал, там больше нет»…

«Да он никак про боевую систему, - заподозрил Даниль. – Но… функциональный аналог бога войны, пусть даже усиленный – чего там пугаться? Врет, и даже не смешно».

- И что это было? – скептически усмехнулся аспирант.

- Да почем я знаю? – отмахнулся Гена. – Произведение искусства, йопт. И… того, в общем.

- Чего?

- Ну… - Гена призадумался и скорчил неописуемую рожу, - как по-твоему, что родится от ящера и вороны?

Даниль икнул от неожиданности, а потом рассмеялся.

- Крылатое, - сказал он, - чешуйчатое. Вестимо, дракончик.

- Ну и то.

- Так ты ж вроде говорил – он генезисом сансары занимается, тонкое тело хомо сапиенс искусственным образом создать хочет…

- А он многозадачный, - ухмылялся Гена. – Впрочем, если хочешь знать мое мнение – человека создать нельзя. Люди заводятся сами. Как плесень.

Смеркалось.

Под темно-сиреневым куполом небосвода, заполненным тишиной, тускло блеснула молния – первая из многих; она истаяла, но беззвучия вечера не нарушил гром – ему неоткуда было взяться, на небе не было туч… вспышка повторилась, на этот раз ярче и продолжительней, и ровный ковер снега отразил ее свет.

Потом все стихло.

В огромном уснувшем доме, который, точно айсберг над океанской гладью, плыл над заснеженным полем, у все еще светлого окна сидел неприметной внешности молодой мужчина. Лицо его было спокойным и мирным, и даже узкий темный кинжал, который он почему-то держал за лезвие, казался в его руках не оружием, а всего лишь красивой вещицей наподобие веера или статуэтки.

Он осторожно, без звука опустил нож на стол, и светловолосый подросток, замерший на полу у его ног, поднял голову.

Мужчина, покопавшись в карманах, достал коробок спичек и зажег одну. Аккуратно держа ее за самый конец, он сидел, пристально глядя на крохотный язычок пламени, и обонял чистый запах горящего дерева; спичка горела долго. Мальчик смотрел на огонь; глаза его странно, не по-людски фосфоресцировали, в глубине расширенных зрачков плясали отражения пламени – и померкли, когда лазурное сияние их затмило.

Спичка погасла.

За сотни километров от погруженного в сновидения дома, в темном кабинете роскошного офисного здания, расположенного в центре столицы, подняла голову громадная рыжая собака. Кроваво-алая муть заплескалась в глазах кане-корсо, тяжелая голова мотнулась, широкий язык прошелся по морде. Собака поднялась и села на своей бархатной подушке; отблески потустороннего огня заполняли пустой кабинет, золото-багровая шерсть вздыбилась и казалась уже не шерстью вовсе, но пылающим пламенем, окутавшим пса. Кобель припал на передние лапы и вздернул губу, грозя невидимому противнику, эхо громового рыка затрепетало в могучей груди.

Но внезапно пес повернул голову, успокаиваясь, точно услышав властный хозяйский оклик. Глаза его стали яснее, а потом собака без заминки прыгнула прямо в облицованную деревянными панелями стену.

И растаяла в ней.

В подвале флигеля МГИТТ, в комнате с пустыми стеллажами и выключенными компьютерами забил крыльями ворон. Снялся с края пыльного монитора, каркнул и посреди комнаты исчез, оставив ее без присмотра: дела его здесь были завершены.

Белая кошка, сидевшая на столе в лаборатории, повела ушами и стала вылизываться.

Над неоновыми огнями вывесок, над озаренными автострадами, над подсвеченными шпилями сталинских высоток и башнями небоскребов парил ястреб.

- Ну молодец, - с усмешкой сказал Даниль, отпивая из чашки, и небрежно продолжил. – Слушай, Гена…

- Ого! – вдруг сказал Гена и глянул в сторону.

- Что? – машинально спросил Даниль, хотя и сам почувствовал в тот же миг.

- Как стихию-то тряхнуло, - пробормотал руководитель практики. – Мать моя женщина честная… Слушай, Дань, - сказал он, непривычно посерьезнев, - рад был тебя видеть, честно, потом еще как-нибудь пару тем перетрем. А сейчас мне к Анатольичу завалиться надо.

- А что случилось? – встревожился аспирант; мысли и опасения сменялись бешеным калейдоскопом. Где-то далеко – но все же недостаточно далеко отсюда – великие стихийные божества сотряс страшный удар; волна от него все еще катилась по Матьземле, заставляя богиню вздыбливаться и кричать, точно отведавшая кнута лошадь. Даниль немедленно вспомнил Женя и Ксе, аномалию, нкераиз, эксперименты Ящера и перепугался всерьез.

Гена молчал, глядя в окно так, будто что-то мог в нем увидеть.

- Что случилось? – громче повторил Сергиевский, поднимаясь со стула. – Слушай, может, мне с тобой тоже к ректору? Как-никак…

Раскосые темные глаза Гены сузились, лицо его стало жестким и непроницаемым, как у древнего восточного воина.

- Иди домой, - сухо сказал он; это звучало почти приказом. – Надо будет – позовем.

- Ген…

- Данька, я не шучу.

Даниль заморгал, отступая. Мрачный Гена – это было что-то ужасающе неправильное и пугало больше, чем проблемы со стихийными божествами.

- Гена… - начал Сергиевский, понимая, что в ближайшее время расспрашивать его по поводу загадочных программ не сможет, а эксперименты Ящера к происходящему могут иметь отношение самое прямое, - а…

- Я тороплюсь, - отрезал Гена почти зло. – Закрой кабинет, ключи на столе.

И ушел через точки.

Даниль выругался и упал на стул.

Он знал, что однажды интуиция его подведет, и следовало ожидать, что подведет она, по закону подлости, в самый неподходящий момент, но что этот момент окажется настолько неподходящим… Исходя из логики и опыта, аспирант решил сначала дать Гене наболтаться, а потом уже перейти к важным вещам – и вот, пожалуйста, случилось непонятно что, главный практик института рванул разбираться, и ни спросить, ни предупредить Даниль не успел… Сергиевский почувствовал себя беспомощным и разозлился.