Похороны ведьмы

– Здоров ты болтать, – буркнул Ольрик. – Волколак-то ты, может, и не волколак, но за порог я тебя все равно не пущу. Ни один приличный человек в декабре по лесу нагишом не бегает, вот что я тебе скажу.

– Разве что в бане перепьет и прошляется по дороге домой до переохлаждения.

– Об этом я не подумал, – признался подмастерье.

– Или с паракатом из летящего веретена выскочит.

– С чем?

Дебрен мысленно выругался. Вот, чума и мор, до чего доводит специализация.

– Не знаешь, что такое паракат? Ты же в Ганзе служишь!

– Я у мэтра Гануса в подчинении, – гордо сообщил Ольрик. – Зеркала как надо устанавливаю, а все остальное мне до свечки! Но я знаю, что веретена в четырех милях над землей летают, едва полосы видно. И никто меня не убедит, что из этого самого что ни на есть неба голые люди вываливаются, а потом как ни в чем не бывало по лесу бегают, голые и здоровые. Возвращайся той же дорогой, думаец. К полуночи, если с пути не собьешься, дотянешь до деревни. Маленькая она, но парочка деревенских дурачков найдутся, которые охотно послушают твои байки. Только смотри не наткнись на княжеских кордонеров пограничных, у них пост рядом с деревней. Эти не бездельничают. Морватских шпиков с ходу вешают.

– Я тебе уже сказал, что прибыл сюда из Фрицфурда. Трансфером. Напрямую.

– Ну так тебя к воздушной разведке причислят и немного выше подвесят. Еще, не приведи Господь, здесь, у нас под носом. Потому как это самая высокая гора в округе. Будешь воздух портить мирным людям, которые ни в чем перед тобой не провинились. Тебе это нравится?

– А это порядок, человека, нуждающегося в помощи, за дверями на морозе держать? Голого?

– Голого – непорядок, – по существу ответил подмастерье. – Послушай, Дебрен, или как там тебя по правде звать. Я с поста сюда ради тебя слез, потому как я порядочный человек и знаю хорошие манеры. Оцени и вали отсюда. Станцию разбило, но мне за думанье не платят. Я должен сидеть наверху и зеркала сторожить, иначе с работы вылечу. Так что позволь с тобой попрощаться и пойти на трудовой пост. Потому что – а вдруг станция настолько-то уж не разрушена и надо будет в небо нацелиться, силу через зеркало пустить? Кто знает?

– Что здесь вообще-то случилось? – спросил Дебрен, подпрыгивая для разогрева.

– А я знаю? Шел трансфер, поэтому я в башне сидел у прицельника. А потом Бамбош в трубу заорал, чтобы я был внимателен, потому что курс будут когра… когрег… ну, поправлять. Вот я и был внимательным. Ну и они так рекогроковали, что зеркало у меня разогрелось, да так, что я удержать штурвал не мог, даже через тряпку. Что-то ударило по крыше, а в комнате диспозитора ка-а-ак гукнет! Окна – вдребезги, из мебели – сплошная каша. Мэтр Ганус двери спиной выбил, да так, что его в тот конец спальни швырнуло. Я тебе говорю, Дебрен, это было страшно. Чудо, что никто не погиб!

– Но что случилось?

– Не знаю. Бамбош говорить не хотел, с Крбликом я вообще не разговаривал, потому что он был мужелюб извращенный, а мэтра Гануса крепко побило. Он головой обо что-то хряпнулся и вроде бы как поглупел здорово. А прежде чем он в себя пришел, сюда заявилась твоя…

– Я из Телепортганзы, Ольрик. Кто бы сюда ни заявился, со мной у него, могу спорить, нет ничего общего. – Дебрен ненадолго замолчал, оглянулся, посмотрел на заросли, поискал следы босых ног. Но снег был слежавшийся, нестоптанный, как бывает на дворе перед входом в дом. И было слишком темно. – Когда я шел сюда, то видел человеческие следы. Ноги большие, без башмаков. Не женские. Больно велики. Кто это был, Ольрик?

– Ты меня спрашиваешь?

– Тебя.

Парень плюнул. Неудачно, прямо в решетку.

– Сирена, – буркнул он после короткого колебания. -Си… Что?!

– Теперь, когда я поостыл, то ясно вижу, что ты был прав. Никакая она не волколачица. Морда совершенно человечья, маленькая, хотя какая-то страшная. Но без клыков. И сисястая была, ого-го. Волколачицы не сисястые, верно?

– Н-нет. Погоди, Ольрик… Сирена? Ты сказал: сирена?

– Точь-в-точь, – заверил спец по установке зеркал. – Полубаба-полурыба. То есть сверху баба, а рыба…

– Я знаю, как выглядят сирены, – прервал его довольно мягко Дебрен. – Одну даже собственными глазами видел. На море это было. А те, кто со мной на галере плыл, старые морские волки, уверяли, что это очень редкое зрелище. На море. Не хочу сомневаться в твоих словах, парень, но шанс встретить в горном лесу живую…

– А иди ты! – рявкнул обиженный Ольрик. И с яростью захлопнул смотровое оконце.

Дебрен окликнул его раз, другой. Больше драть горло не стал. Знал, что только время сумеет остудить юношеский пыл. Он не мог дать Ольрику много этого времени, но немного – пускай. Тем более что его визит на станцию начался погано. Башня – это только башня, способ поместить зеркала там, где ничто не заслоняет видимости. Сердцем станции была комната диспозитора.

Что бы ни случилось с главным строением, все оказалось серьезнее, чем он полагал вначале. Двери открыть не удалось, хоть никто их не запирал. Ни одна дверь не поддастся, если дверная рама перекосится на пол-локтя. Трудно поверить, но походило на то, что весь дом, солидный, сложенный из горных камней, напоминающий небольшую крепость, – покосился и пошел трещинами.

Ясный перец! Что тут произошло?

Ставни тоже заказывали у какого-то строителя крепостей. Если б не то, что один был вырван из рамы, Дебрен, вероятно, никогда бы не попал внутрь.

Он на четвереньках перелез через обгоревший деревянный подоконник и осторожно спустился на ноги. Парень нисколько не преувеличивал. То, что здесь произошло, действительно было страшно.

Комнаты – все без исключения – выглядели так, словно по ним пронесся ураган с молниями. Собственно, не было смысла бродить среди разбитых горшков, разломанных столов и стульев, рассыпанных гвоздей и осколков стекла, которых здесь было в избытке, хоть и неизвестно, откуда они взялись. Он мог здорово изрезать ноги и все равно не найти ничего полезного. Все доступные помещения опустошены. Все недоступные такими и останутся. Без отмычки он даже не пытался мериться силой с запертыми наглухо дверями. Здание прекрасно защитили, даже хорошо вооруженным агентам конкурентов здесь, пожалуй, нечего было искать.

Он начинал понимать, что случилось. После катастрофы, которую защитная система восприняла как нападение, дом захлопнул все, что мог. И поджег остальное. Магически, постепенно усиливающимся огнем, который позволял выбраться людям, но неизбежно уничтожал все, что надлежало уничтожить в случае нападения шпионов. Дебрен знал, что существуют методы, позволяющие превратить в пепел не только секретные книги, палочки, амулеты и чаропроводы, но и слитки металла. Здесь, к счастью, не было необходимости мучиться над уничтожением каких-либо слитков. Хватило обычного холодного огня, который не сжег до конца даже деревянные щепки. Поэтому дом сохранился. Дом – и тепло.

Тепла было немного, но все равно приятно бродить меж струек дыма и кучек свежего пепла. Дебрен перестал мерзнуть. Дрожал и щелкал зубами, но не замерзал.

Потом он нашел котелок. Небольшой, размером со шлем. Котелок провалился в отверстие суперсовременной кафельной печи, покрытой металлическим листом, благодаря чему его содержимое не вылилось, а вихрь взрыва не выдул из печи жара. Под крышкой оказалась теплая каша со шкварками и мясом.

Дебрен проглотил почти три кватерки ^[17], прежде чем понял, что делает. Если бы в котелке булькал жидкий свинец, он выпил бы жидкий свинец. Он вообще сделал бы все, лишь бы почувствовать тепло в желудке.

Печь все еще держала жар. Дебрен засунул котелок внутрь, залез на лист и свернулся клубком. Ему захотелось мурлыкать от удовольствия.

Он выжил. Поглощал тепло и возвращался в мир.

* * *

Труп был пробит навылет черенком от грабель. Кажется. Он лежал там, где когда-то находились ворота от овина, поэтому обгорел довольно сильно. И труп, и черенок. Впрочем, не настолько сильно, чтобы оставить возможность сомнения. То, что вылезло около позвоночника, не было ни сломано, ни крепко обожжено, а выглядело почти точно так же, как в тот момент, когда его всадили в кишки жертвы. Никакого острия, округлый, не заточенный конец. У кого-то была немалая сила, чтобы так…