Лавондисс

Появился шестой член группы, и Таллис едва не улыбнулась, узнав тип.

Никакого плаща из перьев, но кожа-плащ из всех возможных листьев. На голове широкие ветки лайма, борода из остролиста, хохолок из груш, плечи из рябины, грудь из коричневатого дуба и вяза, живот из плюща и блестящего осеннего явора.

Вокруг рук был обернут шиповник, с которого свисали пышные гроздья красных ягод. Ноги протыкали тысячи иголок сосны и тсуги. К поясу привязаны шишки тсуги и дикие яблоки, а из головы рос остроконечный тростник.

К удивлению Таллис, чей взгляд проникли за маску из листьев и дерева, шаман был молод, не старше Ивы или Орешника. В руке он нес заостренный посох, на который нанизал пять гниющих деревянных голов. Он взмахнул посохом, и загремели мертвые ветки-клыки на отрубленных головах. 

— Он известен как Дух Дерева, — прошептал Уинн-Джонс. — Что-то вроде шамана.

Таллис опять улыбнулась. — Я заметила, — прошептала она в ответ.

— Скоген имитирует эту древнюю форму. Твоя маска. Мой тотем...

— Все старше, чем мы думаем.

Группа даурогов села на землю на почтительном расстоянии от огня. Старший открыл мешок и бросил на землю самые разные ягоды, орехи и желуди. Он вопросительно посмотрел на Таллис. Таллис срезала несколько ломтей с обжигающе горячего окорока дикой свиньи и пододвинула их поближе к даурогам. Дух Дерева, не вставая, неловко пододвинулся вперед, подозрительно глядя на людей. Он поднял куски свинины, обнюхал их и презрительно отбросил. Потом указал на две выброшенные кости, и Скатах передал их ему. Шаман голыми руками сломал кости и заостренными концами почесал свою кору. Потом отдал один кусок Дубу, старейшему.

Таллис встала и подошла к куче орехов и ягод. Здесь было все: ягоды кизила, падуба, крушины, терновника; немного вишен и даже земляника. Она выбрала кое-что, зная, что сможет съесть очень мало из предложенных лесных блюд.

Обмен состоялся, и обе группы стали есть, демонстрируя свои добрые намерения. Зеленых Джеков беспокоил огонь, но Уинн-Джонс положил несколько кусков кремня между ними и костром. Этот символический жест успокоил их.

Стемнело, взошла яркая луна. Очень сверкал, и Уинн-Джонс продолжал кормить его. Только он и старый даурог остались бодрствовать, поглядывая друг на друга.

В какой-то момент более полнотелая из женщин — Падуба — подошла к Дубу-старейшине, села на землю и посмотрела на Таллис, очнувшуюся от полусна. И о чем-то защебетала с предводителем. Потом подошла к Таллис, наклонилась над ней и уставилась на человека. На девушку обрушился гнилой мерзкий запах, но она видела и сок, стекавший по веткам-клыкам, юные глаза, молодую силу. Женщина-даурог вдохнула воздух и прошептала несколько слов. Наклонившись ниже, она издала звук, что-то вроде смеха, коснулась пальцем Таллис, а потом себя, пытаясь как-то пообщаться.

Таллис сама коснулась пальцами острых листьев падуба, росших на животе у женщины, и что-то затрепетало в дереве-теле, быть может ей стало больно. Черная грибная масса ее полового органа задрожала, из полого рта раздались странные звуки, похожие на свистящие выдохи.

И в ее теле боролись крылья...

Падуба отступила, лунный свет играл на ее вечнозеленых листьях, выделяя из увядших товарищей. 

В ночной тишине Уинн-Джонс прошептал Таллис, что он сразу узнал этих мифаго по рассказам о них. Они были намного старше тутханахов; вероятно легенды о них появились в первых послеледниковых лесах неолита, где-то за десять тысяч лет до рождения Христа. Ко времени бронзового века «зеленый человек» — Зеленый Джек или средневековый Робин Гуд из веселого леса — стал одинокой лесной фигурой, в которой частично отразились и смешались такие основные формы как Пан, Дионис и полузабытые дриады. Но для охотников-кочевников из мезолита они образовывали лесное королевство, являясь соперниками в охоте, спасителями, оракулами и мучителями в одно и то же время; они проникли и в мифогенетическое подсознание, объясняя враждебность природы к действиям человека, а также выражая надежду на выживание в борьбе с неведомым.

Уинн-Джонс знал только один миф даурогов — миф о создании — и рассказал его Таллис:

Как только на небе появилось Солнце, во льду открылась пещера, спускавшаяся вплоть до замерзшей земли. На застывшей почве ледяной пещеры лежали кости, человеческие кости. И Солнце начало согревать их.

Человек съел волка, прежде чем умер; все остальные звери убежали от зимы. Кости волка легли рядом с костями человека.

Волк съел птицу, прежде чем человек смог поймать и убить его. Сова оказалась медленной и холодной, и не насытила волка. Кости совы смешались с костями волка и человека. 

Сова съела полевку. Крошечные кости мыши тоже легли к остальным.

Полевка съела семена и орехи; она чувствовала, что приближается долгая зима и съела немного от всего: желуди, ягоды терновника и боярышника, сладкие вербные сережки, кислые яблоки, мягкую ежевику. Кости леса легли среди костей полевки, совы, волка и человека. 

Солнце согрело кости, но именно семена начали расти и наполнили собой внутренности костей, потрескавшихся от мороза. И появилась новая жизнь, полудерево, получеловек. Он бегал также быстро, как волк. Он был такой же хитрый, как мышь. Он мог спрятаться в лесу, как сова.

Весной его тело покрывалось белыми цветами. Летом на нем трепетали листья дуба. Осенью из него вырастали ягоды. А зимой он сбрасывал листья и ягоды, и питался соком деревьев или кровью зверей. Потом опять приходила весна, природа зеленела и он давал жизнь птицам; а потом забирался в самую густую чащу и слушал крики Людей, охотившихся и собиравших дрова. Весной, летом и осенью он смеялся над ними из зеленого леса. Только зимой он ломал им шеи, что выпить их теплый сок.

Болезненное рождение птиц приносило в лес еще больше семян и костей, и еще больше волков. Скоро даурогов стало много. Они подражали форме и путям Человека, но видели, как Человек уничтожает лес и как из-за этого из земли высвобождаются когда-то замерзшие духи элементалей. 

Так дауроги распространились до границ сердца леса. Ни одному Человеку не разрешено входить в сердце и там жить. Но за пределами сердца Зеленые Люди приносят ягоды, плодородие и птиц в деревни и фермы.

Только зимой появляется волк и рыщет по снежным пустошам и голому лесу в поисках добычи. Люди называют его скарагом.

Таким образом Люди и Дауроги живут в гармонии много поколений, каждый в своем мире, каждый ищет силу в другом, каждый распознает другого в себе...

— Есть и другие легенды, — продолжал Уинн-Джонс, отдышавшись и подумав, — но только в отрывках.

— Мы, в конце в концов, идем в сердце леса. Не собираются ли они убить нас? — поинтересовалась Таллис.

Уинн-Джонс так не думал. Эти дауроги идут на север, у них свое приключение. Среди медленно преобразующихся в скарагов даурогов есть Падуба — вечнозеленая женщина; он слышал рассказы о ней, но не помнит детали. За следующие дни они узнают больше.

Ночью Таллис проснулась от звука ветра, стонавшего в ветвях. Скатах спал, свернувшись клубком. Она села, смущенная и растерянная, голова все еще кружилась, но тут протянулась рука и закрыла ей рот. Уинн-Джонс не спал. Он указал на дальнюю сторону поляны, едва видную в серебряном свете луны, и Таллис на мгновение содрогнулась, увидев, что происходит там. Падуба сидела верхом на одном из лежащих молодых самцов, трудно было сказать на каком. Выгнув спину, она дрожала всем телом, держась руками за голову, как если бы хотела остановить боль. И слегка раскачивалась. Листья Падубы дергались и подпрыгивали, когда шипы терновника входили в ее мягкое лоно. Именно она стонала. От удовольствия.

Самец молчал, глядя на свою любовницу со странным безразличием.

Спустя несколько мгновений Падуба спрыгнула с груди любовника. Потом встала и медленно повернулась; из того места, куда проникали шипы, сочился блестящий сок. Заметив Таллис, она коснулась рукой рта и пробежала пальчиками по раздваивающихся ветвям клыков. И убежала в ночной лес, в сторону реки.