Время и боги: рассказы

И вот они приготовили кусок масла размером с мужскую ладонь, только толще (это было масло от их лучшей коровы Златоликой), и бережно завернули его в шкуру козленка; потом Хаарволд поел и выпил немного меда, бросил в сумку полоску копченой оленины и, взяв масло, отправился на север.

Папа ушел по делам, сказала Идрунга детям, но они догадались, что Хаарволд идет повидаться с богами, ибо к северу от их дома не жил ни один человек, к которому у их отца могло быть сколько-нибудь важное дело.

Кроме оленины в сумке и масла, которое он держал в руке, Хаарволд взял с собой в дорогу топор, который когда-то давно благословил один тролль. Во всяком случае, как-то с севера появился некто в черном костюме и очень приличной шляпе, однако для Скавангура подобная одежда была чересчур аккуратной (а если говорить откровенно, в тех диких северных краях она выглядела и вовсе нелепо); словом, кто бы это ни был, он явно пытался изменить свой облик, а кто, как не тролли, больше других любят пародировать человеческое стремление к респектабельности, проделывая это с отменной дерзостью и бесстыдством? Словом, как только Хаарволд понял, что перед ним тролль, он тотчас потребовал: «Благослови мой топор!» И тролль благословил его на своем руническом языке, а Хаарволд угостил пришельца медом.

Чтобы взять с собой топор, у Хаарволда имелись веские причины, ибо из дома он вышел уже под вечер; приближалась ночь, и не исключена была встреча с волками. И как только начало темнеть, Хаарволд несколько раз взмахнул над головой топором — не столько для защиты, какую со свистом рассекшее воздух лезвие могло дать ему против тех, кто крался на четырех ногах вдоль лесной опушки, сколько ради безопасности, которую способны были обеспечить тролличьи заклинания, которые, вращаясь вместе с топором, окружали путника со всех сторон, отгоняя тех обитающих во мраке тварей, каких ни один человек никогда не видел и о чьем существовании мог только догадываться, а защититься от них можно было только с помощью колдовства.

И пока Хаарволд шел, справа от него тянулся лес; с северной же стороны долина постепенно повышалась, и чем дальше он заходил, тем выше становились горы вокруг. Если какие-то звезды и были крайне не расположены к Скавангуру, то этой ночью ни одна из них не появилась, ибо с севера дул пронизывающий ветер, с огромной скоростью гнавший перед собой причудливой формы темные облака, которые, смыкаясь все теснее, затянули собой все небо.

Уже давно стемнело, когда в кромешном мраке Хаарволд вдруг услышал приближающийся с севера частый стук копыт — такой частый, что сразу было понятно: животное мчится во весь дух. Хаарволд встал как вкопанный, и тут же мимо него — почти вплотную — пронесся обезумевший от страха огромный олень. В том, что оленя кто-то преследует, Хаарволд ни секунды не сомневался. Потом над самыми вершинами утесов он увидел огромные облачные тени, мчавшиеся вслед за оленем под рев ветра, и понял, что это боги вышли на свою вечную охоту.

Разобрать, где были облака, а где — недоступные нашему знанию существа, в такой темноте было немыслимо. И все же страх оленя, его отчаянный галоп и то, что бежал он с севера, были признаками, по которым можно было безошибочно угадать истину. Правда, довольно скоро Хаарволд встретил волка, который, высунув язык, трусил по оленьим следам, однако он ни на миг не усомнился в своих первоначальных выводах, зная, что никакому волку не под силу внушить добыче столь сильный ужас и заставить ее мчаться с такой невероятной скоростью. И кроме этого Хаарволд так толком ничего и не рассмотрел, однако несколько лет спустя он очень подробно и обстоятельно рассказывал, как видел божественную охоту. Должно быть, то, что не разглядел в темноте человеческий глаз, живой ум смог различить даже сквозь дымку лет.

Больше Хаарволд не мешкал. Убедившись, что дела обстоят именно так, как говорила Идрунга, он двинулся дальше, шагая в ту сторону, откуда прискакал олень, так быстро, как только мог, и в руках он крепко держал сверток с маслом. Так, борясь с сильным встречным ветром, Хаарволд шел час или, может быть, два, и когда место, где он повстречался с оленем и волком, осталось далеко позади, он, наконец, добрался туда, где кончалась земля. Ошибки быть не могло, ибо справа от него громоздились высокие, тонущие во тьме скалы; местность слева тоже круто уходила вверх, стремясь сравняться с вершинами справа, а прямо перед Хаарволдом долина упиралась в черный неприступный утес невероятной высоты. Дальше пути не было. Это был Готтенкрейг.

Подойдя к нему вплотную, Хаарволд встал на цыпочки и принялся шарить рукой по холодному камню, пока пальцы его не нащупали на гладком боку Готтенкрейга широкий уступ. Тогда он осторожно положил на него кусок отличного масла, который Идрунга приготовила из молока Златоликой.

И, сделав это, Хаарволд трижды позвал Хаала по имени, а потом рассказал ему и о злых звездах, что висели низко над Скавангуром, и о том, что бродячий торговец со своими бусами вот уже пять недель не приходит из Фордхольма, и о курах, которые перестали нестись, о блохах в шкуре волкодава, о козах, которые не плодятся как должно, а также о том, что из шести коров молоко дают только две.

Закончив свой рассказ, Хаарволд повернулся и, оставив драгоценное масло на каменной полке, зашагал по долине в обратную сторону, и поскольку ветер теперь был попутным, уже к рассвету вступил в Скавангур.

И Хаал наверняка услышал его, ибо пока остальные боги охотились, ему было совершенно нечего делать, кроме как следить за звездами да слушать молитвы людей. Тот, кто правил звездами над Норроуэем, исполнил молитву Хаарволда, ибо в тот же день, когда он вернулся домой, из Фордхольма явился торговец с полной корзиной лент, пуговиц, бус и других важных мелочей, которых не было при нем в прошлый раз, и среди них оказались и куриные яйца — такие крупные, каких никогда прежде не видели в Скавангуре, и даже надежное средство от блох.

Опаловый наконечник стрелы

Перевод В. Гришечкина

Однажды на Янтарной реке… — промолвил Локильтон.

И тотчас все, кто сидел с ним за большим столом, замолчали и затаили дыхание. Кроме Локильтона, нас было пятеро за покрытым пятнами столом в низком зале старой таверны, и очаг за его спиной тоже был старым и таким большим, что, казалось, его можно топить целыми бревнами. Угли в очаге еще тлели, но пламя почти погасло; снаружи уже стемнело, и зал освещали несколько свечей. Почти все пространство под потолком заполнял серо-голубой сигарный дым. И поныне я как наяву вижу этот серо-голубой дым, темно-синее ночное небо за окнами без занавесок, огромный красновато-коричневый стол и слегка склоненную вперед фигуру Локильтона, и голос его звучит в моих ушах так же отчетливо, как тогда. «Однажды на Янтарной реке…» — сказал он, внезапно прервав молчание.

Мы все знали, каким Локильтон был путешественником; вернее сказать, мы этого не знали — этого вообще не знал никто. Бывало, он отсутствовал по многу лет; мы не видели его очень долго и не получали о нем никаких известий, а потом он вдруг возвращался. Возвращался и молчал. И тогда… тогда мир сам принимался сочинять сказки и легенды о нем — об удивительных реках и неведомых землях, где он побывал. Сам Локильтон никогда ничего не рассказывал; никто не знал, чем он занимается, никто не догадывался, куда он ездит и зачем. И вдруг, когда мы вместе курили в таверне за большим старым столом, он сказал: «Однажды на Янтарной реке…» Эти слова нас просто заворожили. И тут, — а было это довольно давно, — он поведал нам удивительную историю. Никто из нас раньше не слышал, чтобы Локильтон рассказывал о своих приключениях, а вскоре после этого произошли еще кое-какие события, и эта история, насколько всем известно, так и осталась единственной.

Не могу поручиться, насколько эта история правдива, — и никто не может. Я знал Локильтона не лучше, чем другие; знал, что он — человек, начисто лишенный воображения. «Однажды на Янтарной реке…» — из всего его рассказа я запомнил только эти слова, которые он произнес в самом начале. Все остальное, — по прошествии, впрочем, изрядного времени, — представляется мне как сменяющие друг друга картины, которые плыли вместе с сигарным дымом перед нашими внимательными и сосредоточенными лицами и исчезали, утекая через дымоход очага. История эта, кстати, не проливает ни малейшего света на личность самого Локильтона, ибо она столь же необычна, как и он сам; пожалуй, ничего более странного я в жизни не слышал, но об этом, — если я все правильно запомнил, — судить читателю.