Камень второй. Горящий обсидиан

— Ты сам говорил, что им со мной справиться — плюнуть и растереть.

— И не беру своих слов назад! Но на каждого монстра найдется свой монстр. Оставь Серега и Владиславу их собственным врагам: тем самым, которые так встретили тебя в Провале… — Гердон помедлил с продолжением, словно надеясь, что Макс догадается, но тот лишь пристально смотрел старому магу в глаза. — Изначальный план Сайнара — сблизить стабилизаторы без оправ и открыть Провал. Следуй этому плану: пусть Орден и Советы думают, что все идет как надо. Когда они спохватятся, будет уже поздно.

— …Зачем тебе все это, Гердон? — спросил Макс через некоторое время.

— Я тебе уже говорил, — вновь лучезарно улыбнулся маг. — Это моя мечта. Омнис без Влады и Серега, без Хор, с чистым Провалом, доступным каждому. Новый, лучший мир… Лучший из известных миров…

«Есть люди, ослепленные мечтой…» — кажется, так говорил молодой Малконемершгхан Сайдонатгарлын…

Максимилиан чинил свою старую одежду; он проводил за этим занятием уже пятый вечер.

Новый донгорвый посох стоял рядом, прислоненный к стене у кровати; при холодном свете Северного Лихта Макс подгонял лоскуток к лоскутку, терпеливо заглаживая прорехи и выводя кровавые пятна заклинанием ресторации — таким «пропахли» все старые книги в резиденции Зонара Йариха… Эх, вот если бы и человеческую плоть чинить было так же просто, как ткань и бумагу!..

Гердон Лориан, мастер редчайших в Омнисе направлений магии, на свою беду (и беду Максимилиана) никогда не занимался магической медициной. Потому и сделать для раненого мальчишки сумел не больше, чем когда-то для самого себя…

Но если с уродливыми, уже побелевшими, а не багровыми, как раньше, шрамами Макс еще кое-как смирился, то потеря ловкости и гибкости удручала его все сильнее. Сколько месяцев ежедневной жестокой растяжки и раскачки еще потребуется для того, чтобы просто нормально сгибались и разгибались ноги?!. А правая рука… пальцы стали настолько неуклюжими, что уже не управлялись с пером; теперь если Максимилиан и брал в руки чудом уцелевшее после битвы перо дрекавака, чтобы записать что-нибудь, то писал он левой рукой.

Что же до навечно закостеневшего мизинца, то бог бы с ним, но он тянул за собой и безымянный палец — палец очень важный при обращении с мечом и посохом: в момент замаха перед ударом указательный палец и мизинец отпускают, чтобы оружие двигалось свободнее, и держат его только большим, средним и безымянным пальцами, так что это большая беда, если безымянный слушается плохо.

…Вновь с усилием распрямив все оставшиеся подвижными четыре пальца на правой руке, Макс обреченно вздохнул и вернулся к работе. До ночи он восстановил фарховый плащ Лайнувера, пострадавший сильнее всего, и почистил ботинки для мягкого шага от собственной засохшей крови.

Всё. Теперь он готов исследовать мир за пределами отшельничьего сухого островка, чего ни за что бы не попытался сделать босым и в тонкой домотканой одежде.

День шестой был ознаменован выходом на свободу, в большой, кишащий дикой неизведанной жизнью мир. В этот день Гердон провел своего гостя по ближним к островку «тропам» — надежным участкам, ведомым лишь ему одному и абсолютно неразличимым для постороннего взгляда.

Двум знахарям было о чем поговорить. Максимилиан даже забыл на время о том, что тревожило его предыдущие пять дней и пять ночей не давало спать спокойно: научный интерес и детское любопытство заглушили все темные мысли разом.

Гердон же встретил благодарного слушателя. Заскучавший по простому человеческому общению, отшельник говорил и говорил; сыпал терминами или рассказывал простые истории, вновь став тем «чертовски обаятельным молодым негодяем с лучезарной улыбкой», каким его запомнила Владислава. Временами Максимилиану каким-то мистическим образом казалось, что рядом идет восторженный юноша, если не самоуверенный, то явно с непростым характером; видимо, не только дрекавакам, но и людям порой свойственно видеть истинный облик, независимый от телесной оболочки…

…Из всех диковинок, увиденных Максом в этот день, его особенно поразило одно растение, на которое указал ему Гердон.

— Это Puer unoculus, или одноглазый мальчик, — сказал он, отведя рукой густую поросль донгорового молодняка и указав концом посоха в сторону участка предательской топи.

Из зеленого ковра растительности, покрывавшего здесь топь так хитро, что внешне она ничем не отличалась от сухой земли, торчали тонкие упругие стебли; на верхушке каждый чуть сгибался под тяжестью единственного плода. Плод представлял собой прозрачную кожистую сферу, заполненную студенистым веществом. Вещество было белого цвета, и в нем, лепясь к прозрачным стенкам, плавало что-то темное, отчего плод тревожно напоминал посматривающий по сторонам глаз.

— Это годовалые проростки, — объяснил Гердон Лориан. — Сейчас пройдем еще немного, и я тебе покажу взрослое растение.

Максимилиан не ожидал от этого показа чего-то особенного. Более того, день клонился к вечеру, и голова, под завязку загруженная новой информацией, настойчиво требовала отдыха. К сильным впечатлением юный миродержец готов не был совершенно. Потому, увидев пятилетнюю форму Puer unoculus, испытал самый настоящий шок.

Он смотрел на происходящее, не моргая; на макушке неприятно зашевелились волосы. И было отчего…

— Смотри-ка, чмару поймал, — без особого удивления произнес Гердон.

…В объятиях одноглазого мальчика слабо трепыхалось огромное грузное существо с непропорционально маленькими для такой туши кожистыми крыльями.

Чмара, по всей видимости, была при смерти; маленькие узкие глазки ее закатились, голова свесилась набок, и короткий хобот, похожий на обрубок змеиного хвоста, беспомощно пускал пузыри в хлипкой жиже…

Животное обвивали сотни тонких прозрачных стеблей. Каждый заканчивался длинной иглой, глубоко вгрызавшейся в тело. Чудовищное растение пульсировало, вздрагивало, шевелилось, расширяло и вновь схлопывало вздутия на стеблях, закачивая по ним, как по трубкам, теплую кровь в свое ненасытное нутро.

— Вспомнил? — своим вопросом Гердон Лориан, похоже, решил поторопить ошеломленного Макса, который вдруг стал не более разговорчивым, чем каменный истукан.

— Да уж… — с трудом выдавил пару слов тот.

— Растение уникальное, — подхватил Гердон; в его глазах, всегда таких ярких и выразительных, появился особый «научный» блеск. — У меня давно появилась мысль, что эти хищные трубки можно использовать для переливания крови. А когда я понял, что без переливания ты не выживешь, то решил, что пора попробовать, благо, много времени это не заняло. Я просто соединил вместе два полых стебля, один со вздутием, другой без. Вздутие я магическим полем заставил сокращаться, как сердце. Замечу, что вздутия хитро устроены: в них есть особые клапаны, которые не пропускают выпитое обратно. Так и моя кровь не возвращалась ко мне, а шла в твою вену… Кстати, в вену эти иголки заползают сами, стоит их только приложить к коже.

В ответ на последнюю фразу у Макса тоскливо заныл левый локоть, на сгибе которого до сих пор красовалась вспухшая алая отметина от хищной иглы. Она не особо поддавалась даже всемогущему аноку меллеосу — видимо, потому, что «анок» — экстракт плодов Puer unoculus входил в его состав…

…Пока человек и миродержец восторгались кровожадным чудом природы, болотная чмара испустила дух. Испив свою чашу до дна, прозрачные стебли оставили бездыханное тело в покое и аккуратно свернулись в тугие спирали, образовав красивый и совершенно безобидный на вид кустик.

Макс и Гердон молча переглянулись. День шестой исчерпал себя.