Пыль дорог и стали звон (СИ)

— А все они? Их жизнь ты не сохранил.

— Эти люди давно мертвы. А некоторые из них, несмотря на живую плоть, были мертвы внутри. Лишь подумай! Мёртвые, которые строят лучший мир для живых! Энгата станет величайшей страной! Падут лишь те, кто встанет на пути её становления.

— Это кощунственно…

— Когда у церковников заканчиваются доводы, они говорят о кощунственности. — Вздохнул маг. — Полагаю, это означает, что ты отвергаешь моё предложение, инквизитор?

Грегорион лишь злобно посмотрел на архимага. В его взгляде, отчаянном и свирепом, читалась лишь непреклонная воля и готовность стоять до конца. Он тяжело дышал и был готов встретить судьбу.

— Что ж. — Тихо произнёс Вингевельд, взмахнул рукой и выросший прямо перед инквизитором ледяной шип вонзился в его грудь. Грегорион ощутил ужасную, всепоглощающую боль, кровь хлынула изо рта. Ноги больше не слушались, он начал падать.

— Я уважаю подобных тебе и не позволю пасть на колени. Ты заслуживаешь иной смерти. — Голос архимага звучал для инквизитора словно издалека. Падать он перестал, ощутив, как толща льда сковала его тело до пояса. Кровь стекала изо рта, окрашивая ледяную глыбу в красный цвет. Холод словно расползался по телу. Он уже не чувствовал ни ног, ни рук, ни даже боли.

Сознание медленно угасало, растворяясь в холодной темноте. Последняя мысль Грегориона Нокса была о девушке, оставшейся в далёком Энгатаре. Он знал, что она молилась за него каждый день. Он знал, что никогда больше её не увидит.

Глава 24

Тяжёлые, похожие на огромные синяки, тучи заволокли небо над предместьями Энгатара, но Таринор наотрез отказался идти обратно. Вместо этого он сказал, что лучше побыстрее дойти до постоялого двора или таверны, коих в этих краях в избытке. Дождя ещё не было, но мощные порывы ветра уже говорили о его скором приближении, а лошади шли с неохотой. Когда отряд увидел вдалеке здание, которому полагалось быть таверной, потому как никто не станет селиться у самой дороги, раздался первый гром. Драм вздрогнул.

— Словно сами боги гневаются на жителей поверхности… — Проговорил он. — И как вам не страшно жить здесь?

— А я думал, ты уже убедился, что есть на поверхности вещи и пострашнее, чем погода. — Мрачно усмехнулся Таринор. — Меня больше беспокоит мысль о том, что нас могут увидеть те, кто нас видеть не должен. Конечно, мы теперь птицы важные, но об осторожности забывать не следует.

— Я соскучился по хорошей драке. — Сказал Дунгар, ёрзая на коне. — А ты нас мимо самого интересного провести хочешь?

— Дядя Дунгар, — Укоризненно проговорила Рия. — Для нас действительно будет лучше лишний раз не попадаться на глаза. Кто знает, кого Рейнар может отправить за нами. Вдруг это будет какой-нибудь эльф охотник за головами, который продырявит нам шеи из арбалета быстрее, чем мы успеем опомниться.

— Ну-ну! Я ведь тоже не пальцем деланный! — Подмигнул гном. — Тем более, эльфов нынче на равнине не сыскать. Разве только Аккалантирских, но им до нас и дела нет. У нас, видите ли, навоз на дорогах недостаточно изысканно пахнет и мухи не так вдохновенно летают.

— Много знаете об эльфах? — С интересом спросил Игнат.

— Ну, много не много, а знаю. Как-никак, старый Дунгар Велендгрим пятнадцатый десяток на свете живёт. — Он улыбнулся в усы. — Те, что в Аккалантире, про них и говорить нечего. Представь нашего любого самого надменного и чванливого лорда, который с тобой одним воздухом дышать не станет, если у тебя нет хотя бы рыцарского титула. А теперь представь такого же, только в десять раз хуже. Вот это и будет примерно половина от эльфа из Аккалантира. Вы, люди, для них что-то среднее между помойной крысой и грязью под ногтями. Мы, гномы, для них извечные противники и конкуренты.

— Неужели всё так мерзко? — Поморщился Драм. — Я думал, это для этельдиар все иные — враги и паразиты, но то, что вы говорите…

— Ну, может я и слегка преувеличил, но суть ясна. Будь их воля, они б людей поистребляли. А беда в том, что их мало. Считают себя наследниками древних эльфийских империй. А по мне так они не наследники, а ошмётки. Прошлое нельзя забывать, но будешь за него цепляться, и оно не пустит тебя в будущее. — С этими словами гном хитро посмотрел на наёмника. — Поэтому они постапают по-эльфийски, хитро. Сталкивают людские страны лбами и смотрят, что получится. По мне так низко и подло, но это политика. И она работает.

— А что же лесные эльфы? — Спросил Игнат.

— Лесные… — Проворчал гном. — Эти совсем другие, конечно. Для них люди и гномы — это что-то вроде волков для фермера. Да только вместо овец у них деревья. Уловил суть, парень? Свёл меня как-то Гвиннбальдр с одним таким. Был я в отряде наёмничьем…

— Неужели. — Оживился Таринор. — Наёмником?

— Нет, ездовой собакой. — Проворчал Дунгар. — Ну, а кем же ещё? Не перебивай! Так вот, компания у нас собралась тогда разношёрстная. Отщепенец на отщепенце. Лорды меж собой воевали, наёмники были в чести, да и платили прилично. В общем, на хлеб с маслом заработать было можно, а если ещё и руки из правильного места, то можно на этот хлеб ещё смело кусок ветчины положить. Я именно таким был, рукастым, мастеровитым. Не хочу хвастаться, но весь отряд моей заточке мечей нарадоваться не мог, а уж как я доспехи чинил! Но, как я уже говорил, шайка у нас набралась знатная. И был у нас один, которому мои доспехи ну вообще не сдались. Эльф, лесной. Натурально из лесу вышел как-то и в отряд попросился. Мол, следил за нами несколько дней, вот и решил попроситься. А говорил, знаешь, на ломаном-ломаном имперском. Чего ему в лесах не сиделось, спросите? Вот тут и начинается самое интересное. Нам он рассказал, что нарушил чего-то, то ли обет, то ли закон лесной какой-то. И теперь, значится, ему вину искупить надобно. А сделать это надлежит только через славные битвы. Я так и не понял, то ли ему умереть нужно было, то ли сколько-то врагов нарубить…

— Предлагаю продолжить внутри. — Прервал Таринор, указав на приближающийся постоялый двор. Отдав лошадей на конюшни, компания отправилась вовнутрь, где Дунгар поспешил занять самый широкий стол.

— Короче говоря, — продолжал гном. — Когда начался бой, у нас глаза на лоб полезли. Этот эльф сбрасывает с себя всю одёжку, даже портки, и остаётся в чём мать родила. Хватает свой меч и несётся в самую мясорубку. Те разбойники, псы шелудивые, рты поразевали, опешили, мы их и порезали без труда. А тот ушастый принялся после боя у трупов уши отрезать. Причём не у всех, а только кого сам зарубил. Как он потом объяснил, это у них вроде как обычай такой. Он голышом подрался, уши отрезал, на верёвку нанизал. Ту верёвку с ушами он как ожерелье потом носил и вообще никогда не снимал. Даже когда в бою с себя всё скидывал, верёвка та была при нём. И даже когда ушей стало много, а вонища от них по всему лагерю была, да такая, что ему наш командир велел спать поодаль, даже тогда он её не снимал. Такой вот был лесной эльф. Странный, конечно. У общего костра не сидел, всегда в сторонке что-то жевал, бормотал чего-то. Но рубился за троих. И говорил ещё, что его боги хранят или духи леса, не помню уже, потому он и невридимый выходит всегда. Но я-то знал, что это противников от его голой задницы оторопь брала, хехе. Но, стоит отдать ему должное, боец был ценный. Звали его как-то мудрёно и длинно, так что мы называли его Чудилой.

— И что же с ним стало? — Спросил Таринор.

— А что с ним могло стать? Стрелу арбалетную получил. И не одну: в пузо, грудь и горло. Уж не знаю, какая из них его убила, но нашли мы его уже мёртвым. Похоронили, конечно, как он и завещал, с ушами его драгоценными. Да, видать, тот арбалетчик Скайнов про лесных богов слыхом не слыхивал, вот и продырявил бедолагу, наплевав на них.

К столу подскочил румяный невысокий трактирщик.

— Чего изволите, добрые господа?

— Для начала, мил человек, принеси нам похлёбки из раков. Слышал я, в этих краях её готовят преотличнейше. — Гном облизнулся. — А ещё, думаю, никто не откажется от рёбрышек бараньих. Остальное пусть сами выбирают, а то на вкус и цвет, как говорится…