Орёл, несущий копьё (СИ)

— Собственный опыт или работа Семёрки?.. — задумчиво проговорил он. — Что скажете, дедушка?

— Дай Гриндевальду то, что он хочет, — ответил дух Райнхарда Тодлера, прочно обосновавшийся в скелете, в который когда-то давно Аларикус его призвал. — После он оставит тебя в покое на время, и ты сможешь провести эксперимент.

Аларикус коротко кивнул. Этому совету смело можно было следовать — у деда был опыт общения с другим Гриндевальдом длиной в несколько десятилетий, а Адлер, как он говорил, во многом похож на молодого Геллерта.

Именно Райнхард был, как ни странно, наиболее частым и доверенным собеседником Аларикуса, хотя при его жизни они виделись лишь только раз. Как один из наиболее опасных сторонников Геллерта Гриндевальда, после падения предводителя Райнхард Тодлер был заключён в тюрьму — в сибирскую Белую цитадель, которая по своей надежности уступала разве только Нурменгарду в дни, когда его содержали лучшие палачи Геллерта. В этом замке среди бескрайних лесов, скованный Светлой магией и более примитивной, дикой и мощной магией природы, которой русские волшебники, в отличие от чародеев Западной Европы, ещё не разучились пользоваться, Райнхард доживал свой век — он и попал-то в заточение уже глубоким старцем. На сто тридцать втором году жизни его организм сдался и начал погибать; чувствуя это, Райнхард в качестве последнего желания, на которое имел право, захотел увидеть семью. Всю семью.

Как Аларикус убедился ещё в детстве, разглядывая генеалогическое древо Тодлеров, их род никогда не был многочислен, однако брал начало в девятом веке и мог похвастаться кровным родством, хотя теперь уже и дальним, с другими чистокровными семьями германских земель: Дрезднерами, Лихтенбергами, Баумхауэрами и некоторыми другими. Однако нередко бывало и так, что женили двоюродных и троюродных братьев и сестёр — для сохранения чистоты крови, в которой был ключ к умению, благодаря которому семья Тодлер просуществовала так долго: исключительному таланту к некромантии, которая, если ею не кичиться бездумно, всегда была ценной ставкой на любых переговорах с сильными и отличным пугалом для слабых и глупых. Ну а неприступный замок, построенный в двенадцатом веке, стал отличной цитаделью и убежищем для Тодлеров.

Обычно в поколении рождалось немного детей, но после всех войн и потрясений первой половины двадцатого века их род, как и многие другие европейские рода, в особенности чистокровные, постиг настоящий демографический кризис. Кузены Райнхарда встали в своё время на сторону противников Геллерта и были уничтожены (как потом Аларикус выяснил, самим дедом), а его младший брат, которого женили на троюродной сестре, оказался неспособен завести детей. Брат отца Аларикуса погиб в ходе войны, и когда пришло письмо из Белой цитадели, в Сибирь на прощание с бывшим главой рода отправились только его младший брат, Панкрациус, без жены, которую к тому времени уже похоронил, и родители Аларикуса вместе с ним и двумя его сёстрами.

Аларикусу тогда было пять, и он вполне осознавал, в отличие от сестёр, происходящее вокруг. Его поразило холодное, устрашающее величие Белой цитадели, мощь её магии, а также немощная старость, которая предстала перед ним в облике деда. «Неудивительно, что он при смерти — такие-то условия, — подумал тогда Аларикус, ёжась при взгляде на ледяные стены. — Удивительно, что старик протянул здесь так долго». В разговоре тогда Аларикус, конечно же, не участвовал, был только представлен деду, но по возвращении домой попросил отца рассказать, за что Райнхарда заключили в тюрьму — раньше это упоминалось лишь как факт. Подумав немного и решив, что мальчик дорос, отец рассказал про восстание Геллерта Гриндевальда, его путь к власти и то, как дед поддержал Геллерта, а затем вместе с ним проиграл. «Нам повезло, что мало кто в массах знает имя моего отца и то, что он был некромантом в армии Гриндевальда, — сказал отец. — Наш род получил куда меньше ударов после войны, чем мог бы и чем получили семьи других сторонников Гриндевальда, включая его собственную. И мы должны такое положение вещей сохранить, затаившись и переждав…»

Эту часть рассказа Аларикус уже почти не слушал — думал о том, что эта самая «некромантия», о которой он пока ещё мало знал, должно быть, очень необычная и мощная отрасль знания, если отец говорит так серьёзно о том, что семье повезло, что занятия дедушки Райнхарда остались в тени. С тех пор Аларикус стал скрупулёзно собирать информацию и вникать в смысл области магии, в которой были одарены многие представители его рода. Ему стала интересна Смерть, поэтому мальчик начал тащить в дом мёртвых зверушек, которых находил в окрестностях, и изучать их в силу своих возможностей пятилетнего ребёнка. Его занятия раскрылись, когда в комнату стало невозможно зайти из-за вони разложения — так утверждала мать, хотя сам Аларикус запаха вовсе не чувствовал. После этого отец поговорил с ним вновь, строго запретив продолжать «исследования».

Аларикуса это остановило ровно на две недели, понадобившиеся на то, чтобы найти в старой части замка, которой пользовались редко, удобную комнату, где он мог продолжить свои изыскания, и обустроить её втайне от родителей и сестёр. Там он внимательно наблюдал за тем, как окоченевшие пташки, мыши, редкие змеи день за днём разлагаются, превращаясь в крайне неаппетитные на вид кучки испортившегося мяса, кожи, зубов, костей и перьев. Также он много читал — это стало возможным отчасти благодаря тому, что он пошёл в начальную школу Дурмстранга, куда при отъезде успел умыкнуть из дома несколько старых семейных книг. Некромантия в частности была хороша тем, что часть её заклинаний для исполнения не требовала волшебной палочки, которую иметь ученикам младшей школы и не полагалось, так что после долгих месяцев изучения литературы Аларикус смог начать практиковаться. Это было сложно и тяжело для ребёнка, но любопытство не давало отступить; кроме того, как видно, в игру вступила кровь, обуславливавшая предрасположенность именно в этой отрасли магии.

Приехав домой на летние каникулы, Аларикус почти не общался с семьёй, читая и упражняясь в своей комнате. Однако же только заниматься всё время было скучно, поэтому он решил разыграть сестёр: пробравшись на кухню, он выкрал двух кур, которых домовики ощипали, но ещё не успели разделать, и временно вернул их к жизни, после чего пустил бегать по внутреннему двору замка, где Урсула и Лора как раз играли. И хотя сёстры юмор явно не оценили, принявшись с воплями убегать от восставших ощипанных кур, как и родители, вновь принявшиеся «серьёзно» с ним разговаривать, сам Аларикус внутренне давился от смеха, пока с постным видом выслушивал нотации. С тех пор он порой разыгрывал кого-нибудь из членов семьи, хотя смешно отчего-то было по-прежнему только ему.

Так как шутки его не понимал никто, Аларикус стал шутить исключительно для самого себя. Вот и сейчас, выйдя из своей обители в небольшой холл, в который также выходили лаборатории Влада и Макса, он не мог не замереть, заметив, что дверь в лабораторию зельевара приоткрыта. Оттуда доносились голоса; тихо подойдя ближе и заглянув, Аларикус увидел, что Влад читает из книги:

— Пред сторожем в полночь рядами могил

Погост распростёрся в молчанье,

И месяц на плитах холодных застыл

В холодном и чистом сиянье.

Но вот под крестом оживает мертвец…

Где муж, где жена, где старик, где юнец

Встают в одеяниях длинных.

И тянутся, силясь друг друга найти,

И в круг — посредине дороги,

Всем хочется пляску скорей завести,

Да саваном стянуты ноги.

Но кто ж здесь давно от стыда не отвык?

Стряхнуть одеянья недолго — и вмиг

Все саваны сброшены в кучу…*

«Как заунывно, — расстроился Аларикус. — А ведь баллада весёлая». Впрочем, в исполнении Влад практически всё звучало либо как нравоучение, либо, что в последнее время бывало чаще, как надгробная речь. Однако его слушатель не перебивал; Георг сидел лицом к двери, хотя и не смотрел сейчас на неё, и Аларикус видел его внимание и скепсис. По окончании Георг готовился не то высказать недовольство выбором произведения для чтения, не то сделать замечание чтецу — но тут он непроизвольно посмотрел в сторону двери и выпрямился на стуле так резко, словно его прошибло током. Влад, как раз дочитавший, посмотрел на Георга с непониманием, но затем, проследив направление его напряжённого взгляда, устало вздохнул.