Царица Воздуха и Тьмы

— Я думаю, — сказал Кэй, — это Динадан там машет руками. Значит, обед готов.

5

Дом Матушки Морлан на Внешних Островах едва ли превосходил размерами конуру крупной собаки, но был он удобен и полон интересных вещей. Дверь украшали две прибитых к ней конских подковы, а внутри имелось: пять статуэток, купленных у пилигримов и обвитых каждая потертыми четками, так что хороший молельщик мог передохнуть, переходя от одного порядка молитв к другому; несколько пучков слабительной льнянки, лежавших на крышке соляного ларя; несколько наплечных повязок, обмотанных вокруг кочерги; двадцать бутылок шотландского виски — все, кроме одной, пустые; около бушеля сушеной вербы — память о Вербных Воскресениях за последние семьдесят лет; и множество шерстяных нитей, которыми обвязывают коровий хвост, когда корова телится. Имелась здесь также и большая коса без рукояти, приготовленная Матушкой на случай появления грабителя, — если отыщется настолько дурной, чтобы сунуться к ней, — а у дымохода висели ясеневые дубинки, из которых ее больной муж когда-то давно намеревался понаделать цепов, и с ними шкурки, содранные с угрей и полоски конской кожи, тоже заготовленные для цепов. Под шкурками стояла здоровенная бутыль со святой водой, а перед горящим в очаге торфом восседал со стаканом живительной влаги в руке ирландский святой, которых в ту пору много жило по берегам островов в ульеобразных кельях. Был он из сбившихся с пути истинного святых, ибо впал в пелагианскую ересь целестианского толка, уверовав, что душа и сама себя может спасти. И теперь деятельно спасал ее с помощью Матушки Морлан и крепкого виски.

— Да пребудут с вами Бог и Мария, Матушка Морлан, — сказал Гавейн. — Мы пришли послушать какую-нибудь историю, мэм.

— Да пребудут и с вами Бог, Мария и Андрей, — воскликнула старуха. — Что это вы просите меня об истории, когда вон его преподобие сидит на куче золы!

— Доброго вечера вам, Святой Тойрделбах, мы и не заметили вас в темноте.

— Да благословит вас Бог.

— И вам того же.

— Расскажите нам про убийства, — сказал Агравейн. — Про убийства и про воронов, что выклевывают глаза.

— Нет-нет, — закричал Гарет. — Лучше про таинственную девушку, которая вышла замуж за человека, потому что он украл у великана волшебного скакуна.

— Господь да прославится, — молвил Святой Тойрделбах. — Так вы, стало быть, желаете, чтоб история была загадочная.

— Да вы расскажите нам, какую хотите, Святой Тойрделбах.

— Расскажите нам про Ирландию.

— Расскажите про Королеву Меб, которая пожелала быка.

— Или спляшите одну из джиг.

— Господь да смилостивится над бедными вашими головушками — выдумают ведь, чтобы святой им джигу плясал!

Четверо представителей правящего класса уселись кто куда, — в хибарке имелись только две табуретки, — ив предвкушающем молчании уставились на святого.

— Так вам, значит, потребна история с моралью?

— Нет-нет. С моралью не надо. Нам бы такую, чтобы в ней было про драку. Давайте, Святой Тойрделбах, расскажите, как вы проломили епископу голову.

Святой отхлебнул добрый глоток виски и сплюнул в огонь.

— Жил да был когда-то король, — сказал Святой Тойрделбах, — а звали его, как бы вы думали? — звали его Король Конор Мак Несса. Здоровенный был, что твой кит, и жил он со своими родичами в месте, называемом Королевская Тара. До того незадолго отправился тот король биться против этих проклятых О'Хара, и подстрелили его в сшибке волшебною пулей. А надо вам знать, что древние герои делали себе пули из мозгов своих супостатов, — каковые они раскатывали ладонями в маленькие шарики и выкладывали сушиться на солнышко. Я-то, знаете ли, полагаю, что они ими стреляли из аркебузы, ну вот как стреляют из рогатки, а то еще из арбалета. Ну да как бы они ни стреляли, но старому Королю прострелили одной из этих самых пулек висок, а она возьми и прилепись прямо к черепу да еще в самом важном месте. «Конченый я человек», — говорит тут Король, и призывает он Судий Ирландских, дабы держать с ними совет насчет разных тонкостей акушерства. Первый судия и говорит: «Ты, Король Конор, все одно как мертвец. Пуля сидит у тебя в мозговой доле». Так говорят все медицинские жантильмены, и нет у них уважения ни к человеку, ни к его убеждениям. «Ах, да что же это такое? — восклицает Король Ирландии. — Это ж выходит явственно злая судьба, ежели человеку нельзя чуть-чуть посражаться без того, чтобы не наступило скончание всем его дням». — «Неча болтать-то попусту, — отвечают хирурги. — Кое-чего еще сделать можно, а вот именно, что должно тебе воздержаться от всех неестественных возбуждений отныне и вовек. Да заодно уж, — они говорят, — надлежит тебе воздержаться и от естественных возбуждений тоже, потому как иначе пуля причинит тебе прободение, прободение приведет к истечению, а истечение — к воспалению, отчего и случится полное прекращение совершенно всех твоих жизненных функций. Это единственная твоя надежда, Король Конор, а нет — так лежать тебе всенепременно в земле, и будут тебя угрызать раскаянье и червяки». Да, разрази меня Господь, хорошенькое, можете себе представить, вышло состояние дел. Сидит это бедный Конор в крепости и ни тебе посмеяться, ни посражаться, ни крепкой водички в рот не берет и даже на красных девиц не глядит совсем, чтобы ему мозги не разорвало. А пуля, значит, торчит у него из виска, половинка внутри, половинка снаружи, и так он и жил с того дня и вовек — в печали.

— Ура докторам, — сказала Матушка Мор-лан. — Вот же хитры, окаянные!

— И что с ним случилось потом? — спросил Гавейн. — Долго он прожил в той темной комнате?

— Что с ним случилось? Я как раз к этому и подхожу. Как-то раз ударила буря, и стены замка дрожали, как долгие сети, и немалая часть крепостной стены у них завалилась. Худшей бури в тех местах никто и припомнить не мог, и Король Конор выскочил под открытое небо — испросить у кого-нибудь совета. И нашел он одного из своих судий стоящим снаружи и спросил его, что же это такое творится. А тот судия был человек ученый и все обсказал Королю Конору. И рассказал он ему, что в этот день в оное время наш Спаситель был повешен в Еврее на дереве, и какая от того разыгралась буря, и говорил он Королю Конору о Божьем Завете. И тогда, что бы вы думали, Король Конор Ирландский в правом гневе помчался назад во дворец, дабы сыскать свой меч, и выбежал с ним в самую бурю защищать своего Спасителя, — да так вот и умер.

— Умер?

— Да.

— Ну и ну!

— Какая красивая смерть, — сказал Гарет. — Ему-то она мало добра принесла, но все равно в ней было величие!

Агравейн сказал:

— Если бы доктора велели мне соблюдать осторожность, я бы не стал кипятиться из-за ерунды, а сначала подумал, что из этого может выйти.

— Но ведь это был рыцарский поступок?

Гавейн начал сучить ногами.

— Глупый поступок, — сказал он наконец. — Никакого добра из него не вышло.

— Но ведь он же хотел, чтобы вышло добро.

— Он не для своей семьи старался, — сказал Гавейн. — И вообще я не понимаю, с чего он так разошелся.

— Как же не для семьи? Он старался для Бога, а Бог для всякого человека и есть семья. Король Конор вышел биться за правое дело и отдал за него жизнь.

Агравейн нетерпеливо ерзал седалищем по мягкой порыжелой торфяной золе. Гарет казался ему дурачком.

— Расскажите нам историю, — сказал он, чтобы переменить тему, — про то, как были сотворены свиньи.

— Или про великого Конана, — сказал Гавейн, — как его приколдовали к креслу. Как он прилип к нему и его нипочем не могли с него снять. И тогда они потянули изо всей силы и оторвали его, и им пришлось пересадить ему на зад кусок кожи, — а кожа оказалась баранья, и с тех пор фении носят чулки из той шерсти, что отросла на Конане!

— Нет, не надо, — сказал Гарет. — Довольно историй. Давайте, мои герои, сядем и побеседуем с разумением о серьезных вещах. Поговорим о нашем отце, который отправился воевать.