Паучий шелк

Снова ее схватили за запястье и повели от станков к деревьям. Левой рукой она задела ствол, и тут же последовал мысленный приказ:

«Собирай!»

Не было смысла слепо торопиться. Она должна сосредоточиться, использовать свои способности, чтобы найти эти нити.

В сознании ее возникла смутная картина. Может, она пришла из того прошлого, о котором она старалась никогда не вспоминать. Зеленое поле под утренним солнцем, а на траве паутина в каплях росы. Может, она должна искать материал, похожий на паутину?

Но кто может собирать такие тонкие нити? Дайрин почувствовала мрачное уныние. Ей захотелось отшвырнуть от себя стержень и громко крикнуть, что это невозможно.

И тут же перед ней возникло лицо Ингварны. Ожило то, чему ее учила Мудрая. Женщина: не жалеть себя, верить в свои способности. Сказать, что что-то невозможно, прежде чем не попытаешься, — глупо.

В прошлом способности девушки не раз помогали ей отыскивать более прочные вещи, чем висящие меж деревьев нити. Теперь они должны лучше послужить ей.

Под босыми ногами — сандалии она сбросила вместе с платьем — мягко пружинила масса давно опавших листьев. Здесь не было никакой другой поросли — только деревья.

Дайрин остановилась и осторожно коснулась пальцами ствола. Затем по-прежнему осторожно ощупала ствол. Слабое ощущение усиливалось. Вот то, что она ищет!

Она нашла конец нити. Сама нить уводила к другому дереву. С бесконечной осторожностью Дайрин разорвала нить и прижала свободный конец к стержню. К ее великому облегчению, нить тут же прилипла к нему, как к стволу. Пора… Стараясь не касаться нити, девушка медленно навивала ее, осторожно, держа нить чуть натянутой перед собой, ровно наматывая ее на стержень.

Поворот стержня… еще поворот… — и вдруг рука ее задела за другой ствол. Дайрин облегченно вздохнула, не веря, что ей удалось собрать свою первую нить. Но одна нить — это только начала, ей нельзя становиться самоуверенной. Следовало думать только о нити! Она отыскала другой конец и с той же самой осторожностью снова начала медленно наматывать.

Для тех, у кого нет зрения, день подобен ночи, ночь — дню. Дайрин больше не жила такими измерениями своего племени. В перерывах между сном и едой она ходила от ствола к стволу, искала нити и думала, для кого собирает материал: для самих ткачих или кого-то другого.

Дважды она допускала ошибку, о которой ее предупреждали: действовала слишком быстро, самоуверенно и встряхивала нить. И тогда ее заливала липкая жидкость с нити, и девушка становилась неподвижной, пока ее не освобождала ткачиха.

И хотя ее никогда не ругали, каждый раз подоспевшая на помощь ткачиха излучала такое презрение к ее неловкости, что Дайрин внутренне скорчивалась.

Девушка быстро поняла, что все ткачихи самки. Она не знала, что они делают с сотканной тканью. Они точно не используют ее сами и не продают куда-то. Может, им просто нужен сам акт создания этой красоты.

Те, кто подобно ей собирал нити, были самыми молодыми членами этого нечеловеческого общества. Но и с ними она не сумела завязать общение, как со старшими ткачихами.

Раз или два у нее возникало беспокойное ощущение, что она удерживается в этом месте насильно. Почему все прошлое кажется ей теперь таким незначительным и неважным?

Ткачихи разговаривали с ней только мысленно, да и то редко, но голоса у них были: те, что работали у станков, почти постоянно гудели. Их гудение мало походило на человеческие песни. Но Дайрин привыкла к этой мелодии. Руки ее двигались в такт ей, и мысли успокаивались. И во всем мире оставались только станки и нити, которые нужно отыскивать для станков. Только это было важно.

Тем не менее наступил день, когда девушку подвели к пустому станку и позволили ткать. Даже во время жизни в деревне это занятие требовало полной ее сосредоточенности и проворства. Теперь же, когда станок был ей незнаком, стало еще труднее. Она работала, пока не заболели кончики пальцев, а голова стала раскалываться от непрерывной сосредоточенности, но гудение ткачих вокруг заставляло продолжать, не останавливаясь.

Когда ее охватывала усталость, она засыпала прямо на рабочем месте. Останавливалась же только для еды, потому что знала: нужно подкреплять тело. Но наконец — плохо или хорошо — она все-таки докончила.

К удивлению Дайрин, никто их ткачих не стал осматривать ее работу. Ей не сообщили, хорошо или плохо она с ней справилась. Отдохнув и снова почувствовав пальцы, девушка опять принялась за работу. И обнаружила, что тоже негромко гудит.

Работая, она ощущала в себе приток новой энергии. Может, руки ее двигаются и не так быстро, как длинные пальцы, которые он а видит в сознании. Но работала она ими уверенно и как будто не по своей воле. Она ткала — не зная, плохо или хорошо, но это ее и не заботило больше. Достаточно было оставаться в ритме этого спокойного гудения.

И только когда кончился запас нитей и в руках у Дайрин оказался пустой челнок, она словно очнулась ото сна. Все тело болело, руки безжизненно опустились. Она ощущала острый голод. И гудения остальных больше не было слышно.

Девушка неуклюже встала и побрела туда, где спала раньше. Там она нашла пищу, поела и легла на ткань, повернувшись лицом к крыше между нею и небом. Она чувствовала сильное истощение, вся энергия покинула тело, а способность мыслить — мозг.

4

Дайрин проснулась в страхе, сжимая руки, тело ее дрожало. Сон, разбудивший девушку, постепенно уходил, оставив только ощущение ужаса. Но он разорвал чары ткачих, и память девушки снова стала ясной и чистой.

Сколько она уже здесь? Что произошло, когда она не вернулась на берег? Может, корабль под командованием Видрута ушел, бросив ее здесь? А Ротар? Капитан?

Дайрин медленно поворачивала голову, осознавая что-то еще. Даже не видя станков, она чувствовала, что они пусты. Гудение прекратилось. Ткачихи исчезли!

Дайрин поверила, что была захвачена в какую-то невидимую сеть, и только сейчас у нее появилась возможность вырваться на свободу. Почему она вообще решила прийти сюда? Почему осталась? Лента с запястья исчезла. Может, это она околдовала ее?

Еда! Дайрин не может видеть, как все остальные в мире. Но теперь ей показалось, что тщательно выработанная способность постижения тоже покинула ее. Девушка встала и рукой задела станок, у которого так долго работала. Любопытство заставило ее провести пальцем по результатам свой работы. Ее ткань оказалась не такой гладкой, как та лента, но гораздо, гораздо лучше первых попыток.

Вот только куда подевались ткачихи? Воспоминание об ужасном сне заставило девушку двинуться по поляне. Все станки были пусты, готовая ткань тоже исчезла. Дайрин обо что-то споткнулась, наклонилась, пощупала — стержень для сбора нитей.

— Где вы? — решилась она позвать вслух. Тишина казалась такой угрожающей, что девушке захотелось прижаться спиной к стволу, соорудить хоть какую-нибудь защиту. Защиту от кого? Или чего?

Дайрин не верила, что Видрут и его люди решатся проникнуть в этот лес. Но, может, у ткачих есть другие враги, и теперь они бежали от этих врагов, даже не подумав предупредить ее?

С участившимся дыханием Дайрин потрогала нож у себя на поясе. Где же они? Голос ее отозвался таким странным эхом, что она не решалась больше кричать. Но постаралась прислушаться, и страх ее усилился.

Шелестела листва на деревьях. Больше ничего. И никаких мысленных прикосновений, никакого намека на другие формы жизни поблизости. Может, отсутствие ткани на станках означает, что ткачихи не бежали, а ушли с какойто другой целью? Сможет ли она отыскать их?

Никогда раньше не испытывала она так способности, которым обучила ее Ингварна. Дайрин хорошо знала, что у ткачих есть своя охрана. Но не думала, что в их глазах она значит так много, что те станут защищаться от ее поисков. Предположим, она пойдет отсюда со стержнем в руках, словно на обычный сбор нитей?

Однако вначале следовало найти пищу. Руководствуясь обонянием, девушка довольно быстро нашла ее— в двух корзинах. Фрукты были слишком мягкие, переспевшие, и никаких палочек сухого мяса. Но Дайрин съела, сколько смогла.