Великий Эллипс

— Вполне, сэр, — Лизелл набрала полную грудь воздуха. И когда она снова заговорила, голос ее звучал ровно и слова она произносила с деланным спокойствием. — Позвольте мне последовать вашему примеру и довести до вашего сведения, что я никогда больше не намерена следовать вашим правилам. Я буду продолжать работать и жить самостоятельно, я буду путешествовать столько, сколько захочу и сколько будет необходимо, я буду читать лекции, какие хочу, и писать, как хочу, и, совершенно естественно, я буду требовать плату за свои труды. Уверена, мой выбор будет вам не по нраву; сожалею, но изменить ничего не могу.

За этим воцарилось тягостное молчание, нарушенное, наконец, предательским шепотом Гилен Дивер:

— О, Лизелл, разве можно так разговаривать с Судьей !

— Не утруждайте себя, мадам, напоминая ей о ее долге, это бесполезно, — остановил ее Эдонс. — Она по своей природе — упрямая, неблагодарная революционерка. Достаточно взглянуть ей в глаза, чтобы понять, какое удовольствие ей доставляет издеваться над отцом.

«Вы абсолютно правы», — подумала про себя Лизелл.

— Но я не думаю, что твоего самодовольства хватит надолго — наставлял свою заблудшую дочь Судья. — Твой отказ от всех дочерних обязательств освобождает меня от отцовской ответственности. Пока ты не вернешься в дом отца, можешь считать, что все связи между тобой и твоими родителями разорваны. — Пораженная жена бросила на него умоляющий взгляд, который он не потрудился заметить. — Пусть более член моей семьи не ждет от меня ни помощи, ни сочувствия, ни поддержки. Заболеешь или попадешь в аварию — не приходи ко мне, умоляя дать тебе деньги на врачей. Ты не получишь от меня и завалящего медяка.

— Мне от вас ничего не нужно! — вспыхнула Лизелл, она сорвалась и вновь почувствовала себя семнадцатилетней девчонкой. — Мне не нужно ничего из того, что вы можете мне дать.

— Ты слишком льстишь себе. — Судья держался с привычным самообладанием, но по ледяному тону можно было судить, до какой степени он раздражен. — Ты вообразила, я полагаю, что тетушка по матери оставит тебе наследство, которое обеспечит тебе комфорт и безопасность.

И свободу, добавила про себя Лизелл.

— Возможно, так оно и будет, но хватит ли у тебя благоразумия и бережливости, чтобы правильно распорядиться этими деньгами? Ты тратила и продолжаешь тратить громадные суммы на свои бесполезные и бессмысленные мытарства по всему свету. При той скорости, с которой ты тратишь, твоих капиталов надолго не хватит. И как только они закончатся, ты приползешь домой, вымаливая у меня прощения и помощи. Не хочешь ли ты избавить нас от всех этих унизительных моментов?

У Лизелл забилось сердце. Снова ее папаша продемонстрировал свою отвратительную способность озвучивать ее самые худшие опасения, но ни в коем случае нельзя дать ему понять, что его стрела попала в цель. С напускным безразличием она ответила:

— Заграничные поездки необходимы, так как они дают подтверждение тем фактам, которые я излагаю в своих книгах, статьях и лекциях, а последними я зарабатываю на жизнь.

— Ты хочешь, чтобы я признал, что получаемый таким образом доход покрывает не только расходы на поездки, но и годовые издержки? Жилье, питание, стоимость одежды, бензин, ну и все прочее?

Лизелл чувствовала, как предательский румянец вопреки загару пробивается наружу. Казалось, все лицо пылает. Губы отца искривились, выражая крайнее презрение. Она ненавидела отца, когда он надевал эту маску каменной неприступности, но и лгать ему она не могла.

— Балансовый отчет пока убыточен, — призналась она, — но гонорары за мои публичные выступления растут, постоянно увеличивается объем продаж моей книги, и есть основания полагать, что в скором будущем, возможно, в ближайшие полгода — именно на этот срок мне хватит оставшихся денег — мой доход будет равен или даже превысит мои…

— Ты проматываешь свое наследство, ты совершенно не способна контролировать свои дурацкие, пустые затеи, — констатировал Эдонс. — Ты уже не маленькая девочка, тебе пора признать печальную реальность: способности твои ограничены, талантов минимум, так что все твои усилия обречены на провал. Ты обанкротишься, тебя выселят на улицу, ты вынуждена будешь признать свое поражение, и не на кого будет его списать. И что потом? Ты выберешь более доходную профессию, сделавшись в действительности тем, кем ты и должна быть, что очевидно многим уже сейчас?

— Возможно! — вновь вспыхнула Лизелл, и скрытые в глубине демоны подстрекнули добавить: — Под доходной профессией вы полагаете жизнь под вашей крышей, папа?!

Слезы текли по щекам Гилен Дивер, она беззвучно плакала. Раскаяние охватило Лизелл:

— Прости, мама, — пыталась она ее успокоить, — я не хотела тебя огорчить…

— Ты огорчаешь нас обоих с того самого дня, когда ты появилась на свет, — отчеканил судья. — А сейчас ты нас просто позоришь.

Гилен в знак несогласия слабо качнула головой, но не рискнула ему перечить.

— Мама, пожалуйста, не плачь. Глупо было с моей стороны так выйти из себя, и…

— Оставь ее, — приказал его честь. — Тебе мало того, что ты довела ее до слез? Все свои высказывания адресуй мне.

— У меня много высказываний, которые я могла бы вам адресовать, но они должны подождать пока. — Лизелл сдерживала себя титаническими усилиями. — Как я уже сказала, у меня назначена встреча, и я не могу пропустить ее. Сэр, мадам, всего хорошего. — И, сделав маленький неловкий реверанс, направилась к выходу.

— Секундочку, — остановил ее судья.

Она непроизвольно остановилась и готова была убить себя за такое автоматическое повиновение.

— Если ты решила отделить себя от своей семьи, то я должен потребовать от тебя отказаться от фамилии, носить которую у тебя больше нет законного права, — бросил ей вслед Эдонс. — Ты должна понять, что я не позволю позору или скандалу коснуться имени Дивер.

Невыносимо. Лизелл опрометчиво на секунду расслабилась.

— Имя Дивер, — выкрикнула она, — будет на первых полосах всех газет мира, когда я выиграю Великий Эллипс. — И высоко вскинув голову, она покинула аудиторию. Прикажи ей отец остаться, в этот момент у нее бы достало сил не подчиниться, но он не дал ей шанса одержать победу.

Лизелл вышла в фойе; оно было пусто, и лишь одинокая фигура по-птичьи примостилась на высоком вращающемся кресле с плюшевой обивкой, их несколько стояло вдоль стены. Это был мужчина, одетый в неприметную темную одежду без единой отличительной черты, которая могла бы привлечь к нему внимание. Его склоненная над книгой голова, уже начавшая местами седеть, поднялась, когда Лизелл показалась в дверях. Ее взгляд скользнул по длинному носу, отметил старательное выражение на бледном лице — человек мало бывает на свежем воздухе — и столкнулся с поблескиванием стекол его очков в тонкой металлической оправе. Человек тотчас сунул книгу в карман пальто и сполз с кресла. Тут она увидела, что он среднего роста, с узкими плечами и тощий. Больше всего он напоминал стареющего академика в привычной домашней обстановке. Он сделал шаг ей навстречу, и она вдруг испугалась, а не слышал ли он ее пикировки с судьей.

— Мисс Дивер, — он слегка поклонился. — Позвольте мне выразить восхищение вашей лекцией, одновременно блестящей, информативной и увлекательной.

— Вы очень любезны, сэр, — щеки ее все еще пылали, а сердце выпрыгивало из груди. Слышал ли он? По его лицу ничего нельзя было прочесть. — Замминистра во Рувиньяк, я не ошиблась?

— Да, он самый. Я так понимаю, вы получили и прочитали мое письмо.

Она кивнула.

— Могли бы мы поговорить?

— Да, но только не здесь, — в любой момент ее родители могли выйти из аудитории, и она не хотела повторной стычки. — Подождите минуту.

Не успел он ответить, как она уже нырнула в гардероб, Отыскала там свою ротонду и шляпу, быстро нацепила их и, проверяя полученный результат, на секунду задержалась у зеркала, висевшего у двери.

Как всегда, отвратительно. «…Вульгарная внешность…» Слова отца звенели в ушах. Конечно, он прав. Даже сейчас ее злость не остыла, несмотря на возраст, она никак не могла научиться управлять своим взрывным темпераментом. Губы слишком красные, как будто полтюбика помады на них извела, слишком заметные. Большие глаза цвета чистого аквамарина, отражая пережитые эмоции, сверкали на ее бронзовом лице. Густые длинные ресницы и четко очерченные дуги бровей были чуть темнее ее волос, и оттого нежелательный контраст делался еще очевиднее. Общее впечатление, несмотря на консервативного вида синий костюм, — вызывающе кричащее. Снова она услышала голос отца.