Недобрый день (День гнева) (Другой перевод)

Но тут они оказались перед дверями зала, и едва слуги распахнули створки, Мордред позабыл и про шепот, и про собственную чужеродность — позабыл обо всем, кроме открывшегося великолепного зрелища.

Когда Моргауза, оказавшись в немилости у Артура, покинула-таки Дунпелдир и перебралась в королевство Оркнейское, некий случайный отблеск в волшебном зеркале, должно быть, подсказал королеве, что ее пребывание на севере изрядно затянется. Из южной столицы Лота ей удалось вывезти немало сокровищ. Тидваль — король, который правил там теперь от имени Артура, — надо полагать, обнаружил, что крепость его заметно обеднела. Впрочем, суровый воин вряд ли особо возражал. Но Моргауза, эта изнеженная леди, сочла бы себя обделенной, лишившись хотя бы одной из принадлежностей королевского сана, и при помощи добытых трофеев сумела свить себе уютное, нарядное гнездышко, дабы смягчить тяготы ссылки и подчеркнуть свою некогда прославленную красоту. Со всех сторон каменные стены зала были задрапированы тканями, выкрашенными в ослепительно яркие цвета. Гладкие полы из плитняка не устилал, как следовало ожидать, камыш и вереск, но тут и там красовались роскошные островки оленьих шкур, бурых, и рыжих, и пятнистых. Вдоль боковых стен протянулись массивные каменные скамьи, но кресла и стулья на возвышении в конце зала были из превосходного дерева, отделанные искусной резьбой и росписью, разубранные цветными подушками, а богато изукрашенные, крепкие дубовые двери благоухали маслом и воском.

Но рыбацкий сын ничего этого не видел. Взгляд его был прикован к женщине, восседающей в кресле в самом центре возвышения.

Моргауза, королева Лотиана и Оркнеев, по-прежнему ослепляла красотой. Свет, падающий из прорези узкого окна, мерцал в ее волосах, потемневших от розово-золотистого оттенка времен юности до насыщенно-медного. Глаза ее, с удлиненными веками, отливали зеленью, как изумруды, а цвет лица отличался той же ровной, кремовой бледностью, как и в былые дни. Пышные волосы были разубраны золотом, в ушах и на шее переливались изумруды. Платье цвета меди облегало фигуру, а сложенные на коленях хрупкие белые ручки искрились дорогими кольцами.

Рядом с нею все пятеро придворных дам — свита королевы, — несмотря на элегантные наряды, казались безобразными старухами. Те, кто знал Моргаузу, не сомневались: на создание этой видимости затрачено не меньше усилий, чем на убранство самой королевы. В зале, ниже возвышения, находилось десятка два людей: целая толпа, на неискушенный взгляд юного Мордреда, которому казалось, что вокруг еще больше глаз, нежели во дворе. Мальчик оглянулся в поисках Гавейна или других принцев, но ни одного не увидел. Нервно помедлив на пороге, он вошел. Королева, полуобернувшись, беседовала с одним из советников, приземистым, коренастым старцем: тот, почтительно склонившись, внимал каждому слову.

Но вот королева заметила Мордреда. Она с достоинством выпрямилась на высоком кресле, удлиненные веки опустились, скрывая внезапно вспыхнувший интерес в глазах. Кто-то подтолкнул мальчугана сзади, прошептав:

— Ну, ступай. Подойди и преклони колена.

Мордред повиновался. Приблизился к королеве, собрался было опуститься на колени, но Моргауза жестом дала понять, что это излишне. Он ждал, выпрямившись и, очевидно, сохраняя присутствие духа, однако даже не пытаясь скрыть изумление и восхищение, во власти которых оказался, впервые удостоившись созерцания коронованной особы. Мальчик застыл на месте, глядя во все глаза. Если зрители ожидали, что гость оробеет или что королева упрекнет его за дерзость, они остались разочарованы. В тишине, объявшей зал, ощущалось жадное любопытство с легким привкусом насмешки. Огражденные этой тишиной, королева и рыбацкий сын пристально изучали друг друга.

Будь Мордред лет на шесть постарше, люди скорее поняли бы, почему бы это королева созерцает гостя столь снисходительно и даже с явным удовольствием. Моргауза не делала секрета из своего пристрастия к пригожим мальчикам; после смерти мужа этой прихоти она предавалась без особого стеснения. А Мордред выглядел вполне представительно: тонкая, стройная фигура, изящно сложен, в глазах под крылатым изгибом бровей читается живой, однако сдерживаемый ум. Моргауза внимательно рассматривала гостя: скован, но отнюдь не неуклюж в этой своей «выходной» тунике, единственной, что у него есть, помимо отрепьев на каждый день. Королева помнила и материю: много лет назад она сама отослала в хижину отрез домотканой, неровно окрашенной холстины, каким погнушались бы даже дворцовые рабы. Обнаруженная в сундуках недостача куска получше неминуемо вызвала бы расспросы. На шее гостя висела нитка неровно нанизанных раковин и что-то вроде деревянного амулета: мальчик, верно, сам его вырезал из принесенного морем обломка. Ноги, хотя и запыленные от ходьбы через вересковую пустошь, отличались безупречной формой.

Все это Моргауза с удовлетворением отметила про себя, однако увидела она и больше: темные глаза, наследие испанской крови Амброзиев, принадлежали Артуру; тонкие черты лица и чуткий изгиб губ — самой Моргаузе.

— Говорят, тебя зовут Мордред? — нарушила молчание королева.

— Да. — От волнения голос мальчугана прозвучал хрипло. Он откашлялся. — Да, госпожа.

— Мордред, — задумчиво произнесла она. Даже прожив на севере столько лет, Моргауза так и не избавилась от акцента, присущего южным королевствам большой земли, но мелодичный голосок звучал отчетливо и размеренно, и мальчик превосходно понимал собеседницу. Королева повторила имя на островной лад: — Медраут, морской мальчик. Значит, ты рыбак, как и твой отец?

— Да, госпожа.

— Поэтому тебя так и назвали?

Мордред поколебался, не понимая, к чему клонит собеседница.

— Я так думаю, госпожа.

— Ты так думаешь, — небрежно уронила королева, заботливо расправляя складки платья. Только ее главный советник да Габран, нынешний фаворит, хорошо знавшие Моргаузу, догадались, что следующий вопрос — не праздное пустословие. — И ты никогда не спрашивал?

— Нет, госпожа. Но я умею много чего другого, не только рыбачить. Я режу торф, крышу могу дерновать, и стену складывать, и лодку чинить, и… и даже доить козу…

Мальчик неуверенно умолк. По залу прокатился приглушенный смех, и сама королева не сдержала улыбки.

— И лазаешь по утесам не хуже помянутой козы. За что, — добавила королева, — мы все должны быть признательны.

— Да пустяки, — отозвался Мордред, вновь обретая уверенность.

И в самом деле, причин для страха нет. Королева и впрямь мила и любезна, как уверяла Сула, и ни капельки не похожа на ведьму, что ему рисовалась; и разговаривать с ней на удивление просто. Мальчуган поднял взгляд, улыбнулся.

— А Гавейн сильно растянул связку? — полюбопытствовал он.

В зале снова зашептались. «Гавейн», ничего себе! Да от века того не водилось, чтобы рыбацкий сын беседовал с королевой, держась прямо, точно один из юных принцев, и глядя ей в глаза. Но Моргауза словно не заметила ровным счетом ничего необычного. И на ропот внимания не обратила. Она по-прежнему не сводила с мальчика испытывающего взора.

— Не слишком. Ногу попарили и перевязали, так что он уже ходит, и без особого труда. Завтра снова сможет упражняться с оружием. И за это он должен благодарить тебя, Мордред, как и я, впрочем. Повторяю, мы преисполнены признательности.

— Ваши люди очень скоро отыскали бы его, а я бы ссудил им веревку.

— Но этого не произошло, и ты сам дважды спускался вниз. Гавейн рассказывает, что место это крайне опасное. Его следовало бы выпороть за то, что лазал по скалам, хотя он таки добыл для меня двух превосходных птиц, отрицать не приходится. Но ты… — Закусив алую нижнюю губку, королева задумчиво созерцала гостя. — Тебе причитается какое-нибудь доказательство моей признательности. Чего бы ты хотел?

Не на шутку растерявшись, Мордред вскинул глаза, сглотнул и залепетал что-то об отце и матери, их нищете, о приближении зимы и о латаных-перелатаных сетях, но королева оборвала его на полуслове.