Химерион (СИ)

Мудрец подобен простолюдину, покуда он пьян и не иссякло содержимое бутылки. На похмелье он слишком серьезен, умно говорит, его слушают, потому что не совсем понимают, но мудрец есть мудрец. Красивое искусство жить не от мира сего, но придумывать его основополагающие законы.

- В итоге имеем то, что есть сейчас в данную минуту и это еще не факт. Поутру все исчезнет в тумане даже континенты. Все время искать землю обетованную, на которой стоишь, и которой никогда не было, но где-то она есть. Жить в предчувствии неведомого, ослепленным днем этого солнца, но было ли это? Или предстоит, если оно есть сейчас. Счастливы заплутавшие в своем заблуждении что верят. Они дети, они полны решимости и бесстрашия, они не желают взрослеть, дабы прийти к мудрости. Они невинны в жестокости своих диких игрищ. Мудрость это высокая гора, а мудрец камень у ее подножья, утверждающий, что скатился с самой вершины. Нелюдим поднял кубок - Вот и я питаю слабость стать лесным пьяницей, потому как предчувствую осень и долгий зимний сон. Моим утешением остаются лишь сны, я растратил все свои надежды, но ничего не жаль, это было и есть прекрасно.

Темп музыки нарастал, делаясь громче. Слова нелюдима исчезали в этой дикой какофонии некогда приятных мелодий. Пир превращался в безобразную попойку, в которой не разобрать лиц. Маскарад ужасных фантомов влезших в разлагавшуюся плоть трупов, надоедливая мошкара, смрад и сырость. Кровоточит лоза, отяжелевшая от спелости черных сгустков крови, ты поедаешь, ее плоды пачкаешь руки, теряешь рассудок, обращая взгляд в окружающее зло из мрака и пепла. Змеи предостерегают шипением, там закипает свальная оргия. Шествует по лесу увалень с горящим лицом, рядом семенит его, то ли свита или голодная свора, не речь слышна, а резкая брань площадей, ночь скверна на поверку вышла. Шагают истуканы, желчные трупы всяк сброд из болот, от которых несет гнилью и могилами. Полны они чумы и веселья все так же голодны и не прочь набить брюхо пустое, рыщут волчьими глазами по кустам и кочкам воют, стонут, смехом скрипучим округу наполняют, ужас сеют и пьяны не в меру, глаза их водянистые запавшие, пылают не любовью, а местью. Среди этого лиха из чащи значусь и я, пьян и в неведении, где какая сторона.

Мы так и остались пьяны. Ближе к утру поняли, что пора расходиться. Нелюдим разлил остатки вина, объявил тишину, отменил шелест листвы, разогнал пинками разгулявшуюся свиту, прежний свой облик обрел. Молчали, засучив рукава, в ступоре наблюдая смерть последних костров. Если хочешь, оставайся - после сказал он. Выберешь луну и озеро. Любовь вспомнишь, и счастье найдешь, разве не сказка. Он помедлил с другими словами. Лучше иди дальше, вот тебе мой совет дельный. Ступай, пока не рассвело, иди тропою на север, там выйдешь на дорогу широкую, а дальше как знать. Нелюдим поднял руку в знак прощания и исчез в стремительно надвигающемся тумане.

Откуда б ни вышел и куда б ни пришел, там, всегда сыщутся хмурые мужички на привале, да баба стряпуха с лицом подпорченным оспой. Чтобы ты не сказал и как бы ни заговорил, даже издалека, они на стороже, все знают, напрочь лишены доброжелательности, меж тем угостят снедью как собаку дворовую. Дети малые не ухоженные с взглядом живодеров, размазывая сопли под носом могут швырнуть камнем в тебя не получив нагоняя от родителя. Чем промышлял в чаще глухой человек прохожий? - спросил старший этой компании. Свирепого вида и уставился налитыми кровью глазами на меня. Заблудился я мил человек. Кажись дорога тут одна, а кругом места глухие, дремучие, да и тропы все зверем лесным топтаные. Как же так вышло, что заплутал? - страшные глаза, не мигая, уставились на меня. Выпил я лишку, а далее как повелось. Повстречал ли кого в чащобе лесной? - недослушав, спросил он. Все зверь дикий, а люда живого не видал. Это хорошо - он оскалился, показав полон рот желтых клыков. Камень просвистел у моего уха, другой угодил в затылок, все померкло в глазах. Я тихо опустился на землю, слыша далекие радостные детские вопли.

Голова раскалывалась на части. Я приоткрыл глаза, руки затекли и онемели от впившихся тугих веревок. Хмурые мужички все так же сидели у костра, молча прокручивая на вертеле куски мяса. Неужто людоеды, мелькнула ужасная догадка. Оклемался чужестранец, чего притих? Мы люди мирные, не чета разбойному племени - они дружно рассмеялись. А чего же связали, коль люди мирные? - спросил я. Так знамо почему, чтоб не убег ты ветром быстрым, тогда нам печаль кручина. Главарь подозвал женщину и что-то нашептал ей на ухо, та безобразно оскалилась своим беззубым ртом, часто закивав в ответ, а после, прихрамывая, быстро исчезла с детворой в кустистых зарослях. Мы вот тут подумали, посовещались и решили оставить тебя при себе, только вот на обед или ужин еще не определились. Мужики принялись за еду, клыки впивались в сочащееся кровью мясо неизвестного бедолаги, ставшего волею судьбы обедом этих ужасных людоедов. Картина подобного мерзкого пиршества напрочь лишила меня слов. Я не мог отделаться от мысли, что в скором недалеком будущем вот так же стану их обедом или того хуже ужином.

Старший людоед снова повернулся ко мне, отерев окровавленные губы, он заговорил. Ну чего расскажешь путник? Да особо и нечего. Эк ты человек прохожий странноват. Я вот думал, примешься просить о пощаде, взывать к милосердию. Может, проклянешь разок другой, нам это особо приятно. Не томи с ответом, говори. Проклятия - он словно сжевал это слово и продолжил. Знаешь ли, очень они милы сердцу моему черному. Слушая их, как-то веселей на душе становится и к жизни нашей не легкой интерес появляется. Да и мир этот окружающий в моем тусклом свирепом взоре щедротами своими начинает переливаться. Петь хочется. Понимаешь? Лучше не ешь, отпусти по добру по здорову. Ну, вот и похоронил ты весь разговор, эк все же странен. Я конечно с радостью, есть такая возможность, и отпустил бы на все стороны, но как ты сам понимаешь мы людоеды и подобный поступок просто не возможен, он противоречив и не логичен. Людоед лукаво посмотрел на меня свысока - Да я вижу, испуган ты бродяга. Напрасно, ты об этом не думай много. Дело то решенное и скажу честно скорое. Тебе смерть нам еда, не самая худая участь человеку. Главное то что? Легка ли она будет или ужасна, а в остальном будь спокоен. Он усмехнулся, после склонился надо мной, в нос ударил мерзкий запах его дыхания - Нет, кишками чую, что мясо твое прескверное окажется, горькое, жилистое и с вином одна мука будет, не трапеза чинная, а так перекус вяленой постной рыбиной. Вот раньше-то было как. Изловишь купчишку на дороге, одна радость и удовольствие. Мясцо сладенькое, нежное, мясом пахнет молоком парным. Баба шкварок натопит, жирок по рукам течет, дымком пахнет, эх, одна приятность. Людоед облизнулся. Поди, одного человека на неделю хватало, а как ярмарка какая в городе, месяцами живи не тужи. Баба то моя стряпуха знатная и солонины, и копченостей с колбасами разными наделает - людоед замолчал, достал трубку набил, поплотней табачком, задымил. Да было времечко, как люди жили. В церковь исправно ходили по дням воскресным. Священник то у нас был, будь здоров мужчина, а как молитвы читал. Бывало, заслушаешься, что и слеза навернется крупная, славно так нараспев, зычно читал - остальные одобрительно закивали. Хороший был человек. Съели мы его, в окурат ко дню постному, не утерпели. После и приключилась беда с нами, а в чем вина то наша? Грех вы большой на душу взяли, служителя божьего убили, да и так не праведным образом жили. Людоед подскочил как ужаленный - Кто это сказал - прокричал он.