Девочка, испившая Луну (ЛП)

- Луна, - вздыхала Ксан, - всегда поразительна.

Но беспокойство оставалось – и магии становилось всё больше.

На второй год магии в Луне стало в два раза больше. Ксан это чувствовала. И Глерк. Но чары не вспыхнули.

Волшебные младенцы – дети опасные, как день за днём напоминал себе Глерк. Когда не держал Луну. Или пел Луне. Или шептал ей на ухо стихи, пока она спала. И спустя некоторое время, даже вопреки пыланию магии под кожей, она показалась ему обычной. Энергичный ребёнок. Любопытный. Озорной. Но с этим они справиться могли.

Лунный свет всё тянулся и тянулся к малышке, и Ксан решила, что хватит об этом беспокоиться.

На третий раз магии вновь стало в два раза больше. Ксан и Глерк этого не заметили. Они просто таскали ребёнка на руках – а тот всё исследовал, рылся всюду, царапал слова на книгах, бросался в коз яйцами, пытался заскочить на забор, однажды свалившись оттуда и сколов себе зуб… Она всё лазила по деревьям и пыталась ловить птиц, а иногда играла с Фирианом и заставляла его плакать.

- Поэзия поможет, - вздыхал Глерк. – И язык не даст ей стать зверем.

- Наука организует её разум, - отвечала Ксан. – Как ребёнок может быть непослушным, изучая звёзды?

- Я научу её математике, - обещал Фириан. – Она не сможет меня разыграть, если будет занята расчётом чисел до одного миллиона!

Именно так они взялись за образование Луны.

- В каждом ветре весна обещает… - шептал Глерк, пока Луна дремала зимой. – Каждое дерево спит, и мечты зеленеют бесплодными горами трав…

Волна за волной магия вспыхивала под её кожей, но не выходила за берега. Пока что не выходила.

Глава 6. В которой Энтен обретает новые проблемы

Первые пять лет, обучаясь у Старейшины, Энтен делал всё возможное, чтобы убедить себя в том, что в один прекрасный день работать станет много легче. Но нет – он ошибался.

Старейшина выкрикивал ему приказы во время заседаний Совета, когда часами обсуждал что-то. Ругал его, узрев на улице. Или, когда они сидели за пышным ужином в столовой матери… Они все увещивали его, когда он следовал за ними…

Энтен застывал на заднем плане, то и дело хмурясь.

Казалось, что б Энтен ни сделал, старейшины мрачнели от гнева и начинали кричать.

- Энтен! – кричали старцы. – Стань прямо!

- Энтен! Что ты сделал с декларациями?!

- Энтен! Сотри со своего лица этот жуткий взгляд!

- Энтен! Как ты мог забыть о закусках?

- Энтен! Что ты пролил на наши халаты?!

Казалось, не было вещи, которую Энтен мог сотворить правильно.

Да и в семье дела обстояли не лучше.

- Как ты можешь быть всё ещё на обучении у старейшин? – морила его ночь за ночью мать, отказываясь давать ужин. Иногда она швыряла ложку на стол, пугая слуг. – Мой брат обещал мне, что ты станешь Старейшиной! Обещал!

И она кипела, ворчала, пока младший брат Энтена, Вайн, не начинал плакать. Энтен был самым старшим в их небольшой семье по стандартам Протектората, состоявшей всего лишь из шести братьев, и с той поры, как умер их отец, мать не хотела ничего другого, кроме как убедиться в том, что каждый из её сыновей достиг самого лучшего, что только мог предложить Протекторат.

Потому что, в конце концов, кто должен это получить, если не её сыновья?!

- Дядя говорит, что для этого надо время, мама, - тихо ответил Энтен. Он усадил малышка на колени и покачивал его, пока ребёнок не успокоился. Он вытащил деревянную игрушку, вырезанную своими руками карманную ворону со спиральными глазами и погремушкой, спрятанной внутри, и восторженный мальчик тут же запихнул её в рот.

- Твой дядя может заставить сойти с ума кого угодно! – завывала она. – Мы заслужили эту честь! Ты заслужил, мой милый сын!

Энтен не был в этом так уверен.

Он извинился, уходя из-за стола, пробормотав, что ему надо работать, но на самом деле он планировал пробраться на кухню и помочь рабочим, а потом в сад – скрасить последние рабочие часы садоводов. Потом он отправился в сарай, вырезать из дерева… Энтену нравилось работать с ним – нежная красота зерна, утешительный запах опилок и масла… Мало что он любил больше – он вырезал до глубокой ночи, изо всех сил стараясь не думать о своей жизни. Приближалось следующее Жертвоприношение, и Энтену нужен был повод забыться.

Следующим утром Энтен надел свежий халат и задолго до рассвета отправился в зал Совета. Каждый день он читал жалобы граждан, запросы, нацарапанные мелом на огромной черепичной стене, оставлял те, что заслуживали внимания, а многие просто смывал.

- А что, если они все важны, дядя? – однажды спросил Энтейн Великого Старейшину?

- Такого быть не может! В любом случае, отказывая людям, мы делаем людям огромный подарок. Они учатся принимать в своей жизни хоть какие-то решения, узнают, что на самом деле всё на свете несущественно. Их дни продолжаются точно так же, как и должны, и облака продолжают окутывать небеса. Нет никаких лишних даров, больших, чем то, что мы способны дать им сейчас. Именно в эту секунду! И где мой жасминовый чай?

Потом Энтен проветривал комнаты, потом развешивал повестку дня, взбивал подушки для слишком костистых старейшин, распылял какие-то придуманные в лабораториях Сестёр Звёзд духи, чтобы у людей подкашивались колени, заплетался язык, появлялось чувство испуга и благодарности, и всё это одновременно, а после стоял в комнате, ждал слуг, властно приказывал им, что надо делать, и лишь тогда вешал одежду в шкаф и шёл в школу.

- А если у меня не получается говорить властно, дядя? – раз за разом спрашивал парень.

- Практика, племянник. Только практика.

Энтен медленно плёлся к школе, чтобы насладиться временными лучиками солнца. Было темно. Туман всегда цеплялся к городским стенам и улочкам, будто тот мох, и мало кто рисковал выходить так рано утром. А жаль, ведь, как думалось Энтену, им не хватало солнечного света. Но он поднимал голову и чувствовал минутный прилив надежды.

Он опустил глаза – взгляд неловко скользнул по чёрной башне, сложной, похожей по форме на странные галактики и дивные звёзды; маленькие, круглые окошки смотрели глазами наружу. Та мать – та сумасшедшая, - всё ещё там. Взаперти. Продолжает сходить с ума. За пять лет в заключении она до сих пор не сумела выздороветь. И что-то в памяти Энтена всё ещё возвращало то дикое лицо, эти яркие чёрные глаза и пылающую почему-то бордовым кожу – а ещё родинку на её лбу. То, как она поднималась раз за разом всё выше и выше, то, как кричала, то, как сражалась. Он всё ещё не мог об этом забыть.

И не мог простить себе то, что случилось.

Энтен зажмурился и попытался отключить своё слишком уж яркое воображение.

Почему это должно длиться? Как же болит его сердце, показывая, что есть другой путь!

Разумеется, он первым прибыл в школу. Не было даже учителя. Он уселся на ступеньки, достал свой журнал. Тот был совсем-совсем школьным, но сие не имело значения. Его учитель настаивал на этом, называл "старейшиной Энтеном" хриплым, уставшим голосом, вопреки тому, что он ещё не был никаким старейшиной, а ещё никогда не получал высокие оценки, сколько б ни старался. Вероятно, он мог бы сделать что-то с этими пустыми страницами и наконец-то получить отметки получше. Энтен всё ещё продолжал стараться и трудиться. Он знал, что учитель просто ждал специального отношения к себе – но он не думал об этом. Всё рисовал собственный дизайн умного кабинета в доме, придумывал, как лучше было бы организовать садовые инструмента или придумать что-то с колёсами, чтобы можно было с лёгкостью повезти молоко в ведре, предназначенное для такого доброго главного садовника…

На его работу упала тень.

- Племянник, - важно проговорил Великий Старейшина.

Энтен слишком уж быстро вскинул голову.

- Дядя, - с трудом выдавил из себя он, поднимаясь на ноги и случайно уронив бумаги – те разлетелись по земле. Он поспешно собрал их, и Великий Старейшина Герланд раздражённо закатил глаза.