Небо в огне

«Боги, как он изменился за последние три года! Куда подевался тот порывистый юноша, легко ранимый, хватавшийся за какой-то свой собственный кодекс чести, как утопающий за соломинку… Когда, когда же произошла в характере Велигоя эта непонятная, глубокая перемена, превратившая его в сурового, немногословного, замкнутого воеводу „кречетов“? Какая рана могла так исковеркать его душу?»

— Этот случай не прибавит тебе любви в народе, — сказал Владимир, чтобы сказать хоть что-то.

— Ну и что? — Велигой едва заметно пожал плечами.

— Но ведь это же несправедливо! — Владимир почувствовал, что в душе закипает злость. Ящер побери, этому человеку словно доставляет удовольствие истязать себя!

— Почему? — вновь пожал плечами воевода.

— Да потому! — Владимир соскочил с кровати, и принялся мерить шагами горницу. — Велигой! Ты же герой битвы за Полоцк! Благодаря тебе была взята Заболоть! Ты сражался на Пищане и в Радославле! Твоя рука сразила Радивоя Проклятого…

Владимир осекся. Что-то неуловимое промелькнуло на лице Велигоя. Что-то страшное… Из черных провалов глаз на князя вдруг глянула такая боль, такая тоска, что дыхание перехватило, а желудок сжался в болезненном спазме.

«Неужели… Может быть, корни непонятной перемены, произошедшей с витязем надо искать там, на берегу Волги-реки, где его меч оборвал жизнь древнего богатыря, неуловимого Радивоя… Неужели удар, с опозданием на триста лет положивший конец одной из самых мрачных легенд, сразил и того, кто его нанес? Почему?»

— Княже, — голос Велигоя вновь был спокоен и бесцветен. — Какая разница, что я совершил когда-то? Сейчас я тот, кто я есть. Командир особой дружины, подчиняющейся только тебе. И предназначенной для выполнения… хм… особых заданий. А так же твоей охраны. Сейчас я отвечаю за твою жизнь и безопасность. Я — цепной пес, которому ПОЛАГАЕТСЯ быть страшным чудовищем. Потому, что такова его суть — внушать страх. Понимаешь, СТРАХ.

«Страх… В последнее время это слово стало твоим вторым именем… Княжье чудовище. Так они называют тебя. Бездушное, смертельно опасное чудовище. Зачем? Зачем ты сделал это с собой?»

Князь со вздохом опустился на кровать. Что бы ни происходило в душе Велигоя, это был его выбор. И Владимир не был уверен, что даже он, князь, в силах это изменить.

— Ты свободен… — молвил он, откидываясь на подушку. — Ступай…

Велигой поднялся, отдал честь, и быстрым шагом направился к двери. В его движениях чувствовалась лютая мощь гордого пардуса — гибкая, стремительная сила, скрытая до поры, но способная в один миг выплеснуться водопадом молниеносных движений, несущих смерть.

«А ведь я совсем не знаю тебя… — подумал вдруг князь. — Почти восемь лет ты служишь мне, а я тебя совсем не знаю. А впрочем…»

Велигой распахнул дверь.

«Восемь лет ты служишь мне… Или не мне? Что ты кричал там, на залитом кровью берегу Пищаны-реки? Русь бесценна… Кому ты служишь, Велигой? Мне? Или Руси? Кому ты служишь?»

Воевода «кречетов» обернулся, и Владимир досадливо скривился, сообразив, что последние слова произнес в слух.

— Княже?

Владимир понял, что от ответа уже не отвертеться.

— Кому ты служишь, Велигой? — вопросил он медленно. — Кто твой господин? Я? Или вся Русь?

Велигой долго молчал. Тяжелый взгляд темных глаз смотрел куда-то сквозь князя, будто блуждая в неведомых далях.

— Не все ли равно? — молвил он наконец тяжко. — Сейчас ты — это и есть вся Русь…

Дверь за ним захлопнулась без стука, будто в коридор скользнул бесплотный призрак. Владимир остался один на один с тишиной и одиночеством, с тоской понимая, что заснуть уже не удастся…

Ромейский посольский двор находился через две улицы от детинца. Ромеев в Киеве вообще не жаловали, поэтому немногие заезжие купцы из Царьграда и полисов предпочитали селиться поближе к своим, и вокруг посольского двора со временем образовался целый квартал, населенный гостями из-за Понта Эвксинского.

Ипатий миновал Кузнечную улицу, переулками выбрался на Гончарную, свернул на Дружинную, и через полсотни шагов оказался на Ромейской. Посольский двор был выстроен в Царьградском духе, насколько это вообще было возможно так далеко от родных краев, в стране, где ни сном ни духом не ведали истинной цены архитектурного искусства. Двое стражей у ворот отсалютовали Ипатию копьями — здесь он был частым гостем. Даже более частым, чем ему хотелось бы — при его занятии подобные визиты могли бы вызвать подозрения.

Ипатий взбежал по широкой парадной лестнице, уверенно вступил в прохладную полутьму прихожей, где смело можно было бы проводить конные маневры. Легко взбежал на третий поверх, бесприпятственно миновав три поста — полусонные после суточного дежурства ипасписты провожали его рассеянными взглядами, и вновь погружались в полудрему.

Кабинет императорского посла находился в конце длинного коридора, также заполненного стражей. Здесь уже не дремали — Ипатию три раза пришлось предъявить центурионам пропускную грамоту и дважды назвать секретное слово. Он далеко не первый раз проходил по этому коридору, но все равно, от вида направленных прямо в сердце наконечников копий и самострельных болтов становилось не по себе. Посла охраняли лучшие из лучших в императорской гвардии, и пропускным грамотам здесь верили больше, чем собственным глазам.

Массивные дубовые двери пропустили Ипатия в огромный кабинет, обставленный в духе последней моды императорского дворца. Широкие окна, казалось, втягивали рассеянный свет заходящего солнца, заливая помещение всеми оттенками красного.

На широком рабочем столе посла горела одна-единственная лампада, освещая кипы донесений, чертаных на самых разных листах, от простой харатьи до диковинного папируса, завезенного из далекой Африки.

Аркадий Флавий, посланник божественных базилевсов Восточной Римской империи, архистратиг, восседал за столом в глубоком кресле, откинувшись на спинку и устремив в потолок задумчивый взгляд. Тонкая холеная рука рассеянно гоняла по столу стило, широкую навощенную дощечку до половины покрывала угловатая латиница.

Ипатий поклонился, но посол, казалось, даже не заметил, что в кабинете кроме него появился еще один человек. И только на тихое покашливание повернул голову, уставившись на вошедшего все еще затуманенным думами взглядом.

— Садись. — властный, твердый голос Аркадия эхом отразился от покрытого мозаикой потолка.

Ипатий невольно бросил мимолетный взгляд наверх — там, в темноте под потолком таились десятки неприметных бойниц, откуда в случае малейшего намека на опасность обрушится ливень не знающих промаха смертоносных стрел. Поразительная акустика кабинета также была не случайностью и непустой прихотью — каждое слово вошедшего улавливали чуткие уши, оценивали, прикидывали, искали скрытый намек на угрозу. Ипатий долго не мог привыкнуть к тому, что самые секретные его переговоры с послом слышат еще как минимум три десятка человек. Хотя прекрасно знал, что ни один из этих трех десятков даже при желании не сможет поведать кому-либо, о чем говорит со своими посетителями Аркадий Флавий — волшба особого рода лишала их дара речи «до конца службы». Служба эта, впрочем, обычно кончалась в буйных водах Днепра. Которые уж точно никому не рассказывают своих секретов.

Ипатий опустился в кресло по другую сторону стола. Посол легким движением бросил стило на полированную гладь, отодвинул дощечку. Он был высок — это было заметно даже когда Аркадий сидел. Лицо породистого аристократа, покрыто сетью ранних морщин, тонкие губы плотно сжаты, коротко остриженные волосы блестят сединой. Острый взгляд холодных серых глаз изучающе скользил по лицу Ипатия, словно готовясь уловить малейшую недосказаннось, или скрытый смысл.

Ипатий осторожно прокашлялся, и ровным голосом начал доклад.

— Как известно благородному посланнику, сегодня князь Владимир прибыл в город. Наши люди были наготове, но возможности для покушения не представилось. Помня о предыдущих неудачах, я не решился…