Пора предательства

— Не отходи далеко от алтаря, знахарь, — предупредил патриарх. — Оковы древних патриархов по всему королевству ослабли. Из-за Нефритовых Пределов выходят чужаки. Изгнанные зашевелились в тенях. Чья-то темная длань готовится нанести удар. Скоро, скоро трепещущее королевство будет отдано во власть Изгнанных и демонов. Клятвы десяти тысяч владык рассеются, как облачко пара зимой…

— Но здесь-то — достанет святости? Так что посмотрим-посмотрим, — проговорил слепец и повернулся к Дьюранду. — А ты-то сам, ты уверен, что ты этого хочешь? Если нет — только скажи, и эти трое тебя оттащат обратно. Я не против.

Дьюранд сощурился, гладя на бледное пустое небо над головами Оредгара, Кирена, Хагона и скальда, всем сердцем ощущая, как стремительно удаляется, катится прочь, как волна, войско — и думая о том, что Ламорик вот-вот получит удар ножом в спину и даже не подозревает об этом. Кто-то из его войска предал своего господина.

— Хагон, если это можешь сделать только ты, я буду благодарен.

— Неплохо сказано, — заметил Хагон, — для человека с проломленной головой. Засим, уж прошу прощения у ваших милостей, приступим…

Патриарх Оредгар поднялся. Полы его шафранового одеяния потемнели от пепла. Рыцарь и скальд склонили головы. И вот Дьюранд остался один.

На бледном лице Хагона застыла решимость. Он поднял длинные руки.

— Прости, дружище, но я должен знать, что тут да как.

Сильные пальцы нажали — не самое приятное ощущение — на лицо Дьюранда.

— Глаз, щека, нос, подбородок, зубы, ключица, ребра, снова ребра. — Руки поднялись. — А теперь попытайся вобрать в себя побольше воздуха. Давай! Дыши!

Дьюранд и так изо всех сил пытался вдохнуть поглубже.

Руки Хагона перебирали горшочки с лекарствами. Гермунд оставил пред алтарем костер, и Хагон запел.

— Кость к кости, кровь к крови, — медленным речитативом завел он, взывая к Небесному Владыке и заклиная духов болезни и распада. — Как Паладин Небесный воткнул копье в землю, дабы не упасть, так пусть кости эти стоят крепко и несокрушимо. Как Стражи Ярких Врат связали железные кольчуги, дабы сражаться под Фаранделем, так и пусть сломанное сомкнется, срастется и укрепится. Испейте же чашу разочарования, о, черви мрака. Кость к кости, жила к жиле…

Над головой Дьюранда простиралось безбрежное небо. Небесное Око пронзало пелену облаков. С озера, громыхая, налетел шквал, омывая Дьюранда и город холодным дождем. Молодой рыцарь пробудился от кошмарных сновидений и, открыв глаза, обнаружил, что тягостное ощущение, будто по нему кто-то ползает, не исчезло. Напев Хагона не смолкал ни в пору Ночной Хвалы, ни во время Молитвы Заката или Последних Сумерек. Небеса наполнились звездами и идущая на убыль луна сверкала, точно только что отточенное лезвие.

Слепой Хагон не умолкал — он заклинал и молился, связывал и проклинал.

Во тьме в памяти Дьюранда проносились разные битвы: застывшее на изможденных лицах изумление, страх внезапной раны. Он вспомнил сэра Вэира на утесах Тернгира, сэра Гоула, лежащего на спине на Хеллеборском тракте; Керлака — юношу, так похожего на него самого, в Бауэрмиде — все они были мертвы.

Под воздействием знахарских ухищрений Хагона мысли у Дьюранда расплывались. Он снова лежал на камнях мостовой в воротах замка Акконель, слепой от крови и ошеломления.

Внезапно голос Хагона перешел в радостный шепот. Дьюранд лежал на спине, а Хагон возвышался над ним, весь красноватый в отсветах костра.

— Конечно-конечно, — произнес лекарь. — А я как раз воспользуюсь моментом, чтобы заняться костром. Говорят, кое-какие из этих снадобий лучше применять в горячем виде. Это ненадолго, конечно, и вы это учитывайте, но я все понимаю. Никто не скажет, что нет.

— Что-что? — ошеломленно переспросил Дьюранд.

Хагон шагнул в сторону, и ноздри Дьюранда наполнил аромат садовых цветов — а в следующий миг над ним уже склонялась Дорвен. Лицо ее качалось в отсветах пламени так близко от его щеки — почти касаясь. Черные блестящие глаза обшаривали его лицо.

— Ну что, не очень плохо? — спросил Дьюранд.

— Твои волосы, — проговорила она. Пальцы ее коснулись лысой макушки Дьюранда — а он и не замечал, что лекари побрили его, когда зашивали раны на голове.

— Ты снова выходишь из замка ночью, — сказал он.

— Мне так нравились кудри.

— Тебе лучше?

Дьюранд дивился на темное сияние ее глаз. Дорвен засмеялась — на краткий миг — и отвернулась, устремила взгляд на луну.

— Ты собираешься ехать за ним. Тебе не приходило в голову, что это сущее безумие?

Дьюранд облизнул губы.

— Ты спала? У тебя остается время спать? Среди всех этих поисков?

Снова слабый проблеск улыбки — на сей раз не коснувшейся глаз.

— Помнишь, что я говорила о моем брате? Я нашла многих других. Но он еще там. Зов слышен, когда утихают все остальные. — Она мельком глянула в сторону костра. — Изгибается во тьме, Дьюранд.

Дьюранд попытался покачать головой — помешала боль.

— Он не умер?

Теперь Дорвен глядела на запад — обугленный остов святилища.

— Он завис, — она точно стиснула что-то невидимое обеими руками, — в ребристой тьме. Связан. А вокруг — гогочут, насмехаются. Он не может ни бежать, ни улететь. — Она быстро-быстро перевела дыхание. — Вот какой сон о моем брате я видела.

Дьюранд открыл было рот, но заговорил не сразу.

— Дорвен, не все сны — вещие, — наконец произнес он. — Даже эти твои сны. Сейчас тяжелые дни — но они закончатся. Неудивительно, что ты о нем думаешь. Мы все делаем то, что должны. Мы все уладим.

— А мудрые женщины… — Она отвернулась от костра взглянуть на группку женщин, едва различимых за развалинами. — Они говорят, что от меня будет гораздо больше проку тут. Что из безумного путешествия бог весть куда ничего хорошего не получится. Что женщина понимает, какова ее ноша — и принимает ее, понимает, что можно исправить, а что остается только перетерпеть и выстрадать, что можно сохранить, а что мы должны отдать.

— Мы найдем лорда Морина. Утихомирим Радомора. Король, он придет нам на помощь. — Дьюранд крепко сжал ее руку. — Когда все закончится, мы снова сможем думать и дышать.

Дорвен снова посмотрела на него. Изогнувшись, Дьюранд различил женщин, что смотрели на них из-за плит святилища. Некоторые из них сжимали в грязных руках лопаты.

Дорвен склонилась над ним.

— Когда все закончится, — выдохнула она и крепко поцеловала Дьюранда в губы. Безумие — но он ничего на свете не желал так, как эту женщину. Он представлял себе маленький замок где-нибудь далеко-далеко. Замок, в котором он будет хозяином, а Дорвен — его женой. Руки ее скользнули по избитому лицу Дьюранда, лаская и сжимая его.

Горячая слеза упала на шею молодого рыцаря.

У Дорвен перехватило дыхание.

А еще через миг она уже пожелала Хагону удачи — и скрылась.

Дальше стало хуже. В иные моменты Дьюранд корчился и выгибался дугой на земле от боли — такой же острой, как в когтях Грачей. Он терял сознание и лежал, точно мертвый, а приходил в себя весь в поту, без капли надежды. Хагон держал его борцовским захватом, или выводил на его коже какие-то письмена, или мазал руки и ноги зловонными снадобьями. Знахарство — сущее безумие.

Уже за полночь Дьюранд стал осознавать, что к заунывным песнопениям Хагона примешивается какой-то новый звук — гулкий стук по плитам пола святилища. Тук… Тук… Тук… Сердца молодого рыцаря коснулся могильный хлад — он узнал этот медленный ритм: медный наконечник посоха ударял по камням все ближе и ближе к нему.

Хагон все так же покачивался и бормотал, точно был не только слеп, но и глух. Дьюранд вздрогнул, разобрав среди его бормотания слова:

— Шепотом Странника, что наделяет дорогу силой и вкладывает мироздание в руки сотворенного, соединяю я кость с костью и жилу с жилой.

И словно эти слова возвестили его появление — на плитах перед раненым в порыве холодного ветра появилось новое существо. Высокое, выше виселицы. Черная паломничья шляпа покачивалась в вышине, точно черная луна. Костлявый, переплетенный узлами вен кулак сжимал раздвоенную верхушку посоха.