Нун (СИ)

– Белые вороны? – недоверчиво переспросил Имс.

Старик кивнул.

– Ты сам увидишь.

– А имена есть у Бегущих?

– Есть, но просто так по именам их не кличут, – шепотом сказал старик. – Гаррель и Ульель. Кто-то зовет их Бегущими, кто-то – Белыми, а по именам у нас зовет только равный равного. Кто же равен совершенным?

Имс поморщился – никогда не верил в ничье совершенство. Стоило отказываться от религии, чтобы кого-то из рода человеческого – или из рода магических существ, неважно – возводить на его место. У Имса был только один кумир всегда – он сам, единственный у себя и неповторимый. Что не мешало ему уважать чужую личность.

– А тебя-то как зовут, старик?

– Лир, мой сир, – смиренно сказал торговец, но посмотрел хитро, словно бы даже за эту информацию надеялся получить наценку.

Лир, значит. Имс усмехнулся. Ну что ж, легко будет запомнить.

– А у тебя что, особый договор с этими Бегущими?

– Любят они меня, – с гордостью сообщил старый Лир. – Я их помню с тех времен, как они мальчишками по калаху бегали… Баловал тогда их то сладостями, то украшениями.

– А сколько лет-то тебе, Лир? – лениво поинтересовался Имс.

– Лет? – удивленно поморгал старик. – Не помню. Кажется, тысячи три...

Имс только головой покачал.

Впрочем, он не знал, сколько лет Элге – магу, которым отчасти являлся и он сам, не знал еще, какие воспоминания спали в глубине его памяти и каким только предстояло подняться на поверхность.

Так он полулежал на коврах, постепенно забывая о течении времени, и даже омела не тревожила его – так вдруг спокойно ему стало, словно всю жизнь он провел в шатре Лира, а, может быть, просто этот рынок так сильно напоминал ему рынки Ливии и Момбасы, что он чувствовал себя как дома.

Может быть, и в самом деле его дом здесь, и не стоит беспокоиться о судьбах другой вселенной? Кем он там был? Знал ли он вообще, что он такое? Какая судьба ему там была уготована? Умереть в кресле перед телевизором? Неужели для этого он родился и жил?

Имсу сделалось так хорошо, что поднявшийся вдруг шум – сначала как бы совсем неслышный, но нарастающий, как тонкий писк комара, – будто выдернул его из бесконечно длящегося оргазма и поднял в нем волну бешенства. Но тут же он почувствовал нечто другое – нечто, доселе неведомое.

Он откинул полу шатра и выглянул наружу, а потом и разглядел среди пестрой толпы виновников напряжения – они не особо выделялись и в то же время выделялись абсолютно.

Они словно принесли с собой воздух других миров, звездную пыль.

Имс смотрел, как они приближаются, и чувствовал, как пульсируют звезды, как текут сквозь время галактики, как дышит и поет, неслышными голосами, космос. Он словно бы вдохнул воздуха, которого был лишен так давно, и задохнулся от счастья, и ощутил, как века проходят через него…

Вентиляторы все так же кружились со скрежетом, все так же откуда-то веяло сладкими запахами трав, а мир снова будто бы сдвинулся.

Они были молодыми, совсем молодыми.

У одного был античный профиль, смуглая кожа с множеством родинок и копна черных кудрей, и суженные зеленые глаза его смотрели высокомерно; у второго – острые черты, словно вырезанные из бумаги, нежная бледность, удивленно взлетевшие брови и взгляд прозрачный и стальной, как самая чистая и холодная вода. Оба выглядели встрепанными и утомленными, синие тени залегли под глазами, а одеты были обычно – Имс бы не обратил внимания, встреть он их на московских улицах: короткие плащи болотного цвета с капюшонами, высокие узкие мягкие сапоги, кожаные перчатки…

И от них веяло опасностью.

Такой опасностью, что все инстинкты Имса тут же взвыли, как пожарная сирена.

Имс судорожно схватился за грудь, пытаясь поймать пульсацию омелы, но она молчала, а мозг не мог дать ответа на какой-то очень важный вопрос. Только вот Имс внезапно забыл – на какой. Что-то мучило его, но что – он не мог вспомнить, а сирена выла все громче.

Уже не понимая, зачем, он рванул на себе рубашку и куртку – и увидел мерцающие контуры на груди.

Что-то переливалось и шевелилось на его коже, какой-то рисунок, но что это был за рисунок и какое он имел значение, стерлось из памяти. Имс куда-то должен был бежать, бежать от кого-то, и как можно скорее, но вот куда и от кого?

Куда и от кого?!

И вдруг кожу возле сердца продрало ожогом, и Имс четко увидел черное, уже не светящееся растение.

И медленно, так невыносимо медленно, пришло узнавание.

И, может быть, он еще бы успел… он хотя бы попытался успеть… но тут услышал непередаваемый звук.

Непередаваемый – и в то же время смертельно узнаваемый.

Нежный и мощный шорох.

Шорох крыльев.

Имс, не веря слуху, медленно поднял глаза и чуть не зажмурился.

Это было то, что он всегда называл: «в мире есть что-то еще».

Что-то важное, чего он не мог до конца понять, но к чему сейчас почти приблизился, изнемогая от этого «почти», от того расстояния до истины, которое было ничтожным, таким ничтожным, что все волоски шевелились на теле, – но никак не хотело сокращаться.

Огромные белоснежные крылья четырьмя серпами взлетели над головами юношей в плащах, и лица их засветились невыносимой красотой, словно лампой озарились изнутри. Никакого огненного меча им не требовалось, никакого трубного гласа, чтобы поставить кого-то на колени, да и правда – голос у одного из них, того, с чуть детским выражением черт, оказался совсем мягким, бархатным, и пальцы – тонкими и нежными, когда обхватили Имса за запястье.

Но держали эти пальцы крепче любого металлического браслета – держали в этой реальности, и Имс не смог бы теперь проснуться, даже если бы там, на земле, его подбросило взрывом.

Он сразу это понял.

– Ну вот мы и нашли тебя, Элга, – почти соблазняющим шепотом обволок его один из ангелов. – Спасибо старому Лиру, который любит нас. Я – Ульель, а это – Гаррель.

– Да я уже заочно знаю вас, ребята, – криво усмехнулся Имс.

Он умел признавать себя побежденным. И умел признавать, что недооценил противника. И уж точно нисколько не был удивлен, когда из-за спины Гарреля вышел Корвус.

***

– Корвус, ты всегда так грязно играл – или это следствие больших, как я понял, проблем с магией в твоем мире?

– Кто грязно играл, так это ты, Имс, – возразил Корвус. – Впрочем, кажется, ты всегда был шпионом, это у тебя в крови.

– А у тебя, я вижу, есть свои шпионы, – сказал Имс, кивнув на Бегущих, вполне мирно попивающих за столиком в саду какой-то черный густой напиток.

Никаких камер пыток, никаких кровавых расправ не было. Корвус с необычайным изяществом переместил их всех в дивный розовый сад, где воздух Имсу показался уж совсем сладчайшим густым сиропом, а потом щелкнул пальцами, и из-за деревьев величаво выплыл один из таинственных серебряных шаров, которые Имс еще издали приметил.

Шар приблизился к Корвусу, тот коснулся на нем какой-то точки, и перед Имсем развернулся голографический экран, в котором он увидел своего сына в другом саду, полностью зеркальном этому. Казалось, тот скучал в одиночестве, сидя на скамейке, вот только на вершинах деревьев вокруг везде сидели гроздьями черные вороны. И это только то, что Имс сумел рассмотреть.

А потом Имс увидел другую картину – собственную спальню, где он сам и Пашка, в кресле напротив его кровати, спали мертвым сном.

И, насколько понимал Имс, только от Вороньего короля зависело, как скоро метафора «мертвый сон» перестанет быть метафорой и станет просто констатацией факта.

Имсу сделалось больно, но переживать явно было поздно.

– Ну и чего ты хочешь?

– Все того же, Имс, все того же. Кажется, за последнее время, увлекшись тайными наблюдениями за моим миром, ты забыл о своем предназначении.

– Кто сказал, что это мое предназначение?

– Ты сам все знаешь, Имс.

– Корвус, ты путаешь меня и древнего мага, которого когда-то знал, – как мог небрежно ответил Имс. – Даже если во мне проснулась часть крови и часть памяти, это не значит, что мы – один и тот же человек.