Легенда

— После этой раны — нет. Удивительно, как ты еще жив.

— Мне и прежде наносили раны.

— Да, но тогда клинок не был отравлен зеленым соком с северных болот. У тебя гангрена.

— Нет! Я умру с топором в руке.

— Ты так думаешь? Я жду тебя, Друсс, все эти годы. Я видела легионы путников — они пересекали темную реку по твоей милости. И я следила за тобой. Твоя гордость и твое самомнение не знают границ. Ты вкусил славы и стал думать, что выше твоей силы нет ничего на свете. А теперь ты умрешь. Без топора. Без славы. И не пройдешь через темную реку в Чертоги Вечности. Я наконец-то взяла свое — разве ты не понимаешь? Разве не понимаешь?

— Нет. За что ты меня так ненавидишь?

— За что? Да за то, что ты победил страх. За то, что насмеялся надо мной своей жизнью. Мне мало, чтобы ты умер. Все умирают, крестьяне и короли — все под конец становятся моими. Но ты, Друсс, — особая статья. Умри ты так, как тебе хочется, ты опять насмеялся бы надо мной. Потому-то я и придумала для тебя эту утонченную пытку. Тебе следовало бы уже умереть от своей раны — но я не взяла тебя к себе. Теперь твоя боль усилится. Ты будешь корчиться... Будешь вопить... Потом разум изменит тебе, и ты будешь умолять. Молить, чтобы я пришла. Тогда я приду, возьму тебя за руку, и ты будешь моим.

Люди запомнят тебя как жалкую, воющую развалину. Они почувствуют презрение к тебе, и это подпортит твою легенду.

Друсс подложил под себя свои могучие руки и попытался встать. Но боль снова повалила его, исторгнув стон сквозь стиснутые зубы.

— Вот так-то, воин. Борись, бесись пуще. Надо было остаться в своих горах и насладиться своей старостью. Гордец!

Ты не устоял против зова крови. Страдай же — и дари мне радость.

Кальвар Син снял горячие полотенца со спины Друсса, заменив их новыми, и по комнате разнеслось зловоние. Сербитар подошел и тоже осмотрел рану.

— Безнадежно, — сказал кальвар Син, потирая свой сверкающий череп. — Не понимаю, как он еще жив.

— Да, — тихо откликнулся альбинос. — Каэсса, он говорил что-нибудь?

Девушка подняла на него затуманенные усталостью глаза и покачала головой. Дверь отворилась, и тихо вошел Рек. Кальвар Син в ответ на его молчаливый вопрос тоже качнул головой.

— Но почему? — сказал Рек. — Эта рана не опаснее тех, которые он получал раньше.

— Гангрена. Яд уже распространился по всему телу. Спасти его нельзя. Весь мой сорокалетний опыт говорит о том, что он уже должен быть мертв. Его тело разлагается заживо, и с поразительной быстротой.

— Он крепкий старик. Сколько он еще протянет?

— До завтра он не доживет.

— Как дела на стене? — спросил Сербитар. Рек пожал плечами. Доспехи его были в крови, глаза выдавали усталость.

— Держимся пока, но они проникли в туннель под нами, и воротам долго не устоять. Большое несчастье, что мы не успели замуровать их. Думаю, надиры пробьют брешь еще дотемна. Они уже прорвались в калитку, но Хогун стойко обороняет лестницу. Потому-то я и пришел, доктор. Боюсь, вам опять придется перемещаться. Отныне госпиталь будет помещаться в замке. Как скоро вы сможете это сделать?

— Откуда мне знать? Раненых подносят постоянно.

— Все равно готовьтесь. Тяжелораненых, которых нельзя переносить, нужно будет избавить от страданий.

— Что? — вскричал лекарь. — Ты говоришь, что их надо убить?

— Именно так. Переносите тех, кого можно. А остальные.., или вы думаете, что надиры пощадят их?

— И все же я отправлю всех до единого. Если они умрут по дороге, это все-таки лучше, чем убивать их на койках.

— Тогда начинайте немедленно. Мы теряем время.

Джилад и Тоги вместе с отрядом Хогуна обороняли лестничный колодец. На ступеньках грудой лежали трупы, но все новые и новые надиры лезли из-за поворота лестницы, переступая через тела. Хогун вспорол живот очередному, и тот упал, повалив идущего за ним. Тоги двумя руками рубанул второго по шее. Следом возникли еще двое, прикрываясь щитами из воловьей шкуры, а сзади напирали другие.

— Все равно что вычерпывать море ведром, — проворчал Тоги.

Вверху надиры закрепились на стене, вбив клин в ряды дренаев. Оррин, увидев угрозу, бросился вперед с новой полусотней «Карнак». Внизу таран бил в гигантские ворота из дуба и бронзы. Ворота пока держались, но зловещие трещины уже змеились под скрещенными брусьями в середине, и дерево стонало под ударами.

Оррин стремился к надирскому клину, рубя обеими руками и не помышляя о защите. Рядом упал дренайский воин с перерезанным горлом. Оррин полоснул по лицу его убийцу и отразил удар слева.

До сумерек оставалось три часа.

Лучник стоял на коленях на траве за стеной, разложив перед собой три колчана стрел. Неспешно наложив стрелу, он выстрелил. Надир слева от Оррина упал, пораженный в висок. Еще один пал от меча Оррина, и новая стрела сразила третьего. Клин распадался под натиском дренаев.

На лестнице Тоги перевязывал длинную резаную рану на руке, пока прибывшие на подмогу легионеры держали вход.

Джилад привалился к камню, вытирая пот со лба.

— Долгий нынче день, — сказал он.

— И ему еще не конец, — проворчал Тоги. — Они чувствуют, что вот-вот возьмут стену.

— Да. Как твоя рука?

— Ничего. Куда теперь?

— Хогун велел идти туда, где нужнее.

— Поди разбери, где нужнее. Я на ворота — идешь?

— Почему бы и нет? — улыбнулся Джилад.

Рек и Сербитар, расчистив участок стены, бросились на помощь Оррину. Линия защитников вдоль всей стены гнулась, но держалась.

— Если продержимся, пока они не отойдут перестроиться для следующей атаки, то, может, и успеем отвести всех за Валтери, — прокричал Оррин пробившемуся к нему Реку.

Еще час кипела битва — и громадный бронзовый наголовник тарана наконец пробил ворота. Большой поперечный брус поддался и с жутким скрипом вышел из гнезд. Бревно медленно отошло назад, освобождая путь воинам.

Джилад послал гонца на стену уведомить об этом Река или любого из ганов, а сам с полусотней других встал у пролома.

Качая головой из стороны в сторону, чтобы размять усталые мускулы плеч, он взглянул на Тоги. Тот улыбался.

— Что тебя так насмешило?

— Собственная дурь. Я пошел на ворота, чтобы передохнуть малость, — а тут смерть в глаза глядит.

Джилад не ответил. Смерть! Его друг прав — те, кто стоит у ворот, не смогут отойти к пятой стене. Он ощутил желание повернуться и побежать, но подавил его. К чему? За последние недели он достаточно насмотрелся на смерть. Если он останется в живых, куда он пойдет, что будет делать? Вернется в деревню, к зануде жене? Чтобы умереть беззубым дряхлым стариком, надоедающим всем рассказами о своей геройской молодости?

— Великие боги! — вдруг воскликнул Тоги. — Ты только погляди на это!

Джилад оглянулся. К ним по траве медленно шел Друсс, опираясь на молодую разбойницу Каэссу. Он шатался и чуть не падал, но она держала его. Они подошли ближе, и Джилад с трудом подавил ужас: лицо старика вздулось и налилось багровой синевой, точно у двухдневного трупа. Люди расступились, а Каэсса направила Друсса в середину, вынула короткий меч и стала рядом с ним.

Ворота открылись, в них хлынули надиры. Друсс с великим усилием обнажил Снагу. Он едва видел сквозь туман боли, и каждый шаг, пока девушка вела его, причинял ему новые муки. Она осторожно одела его, все время проливая слезы, и помогла ему подняться. Он сам заплакал тогда от нестерпимой боли.

— Не могу, — простонал он.

— Нет, ты можешь, — сказала Каэсса. — Ты должен.

— Такая боль...

— Ты и раньше терпел боль. Борись.

— Не могу. Это конец.

— Слушай меня, будь ты проклят! Ты — Друсс-Легенда, а там умирают люди. В последний раз, Друсс. Прошу тебя.

Тебе нельзя сдаваться, как обыкновенному человеку. Ты — Друсс. Ты можешь. Останови их. Ты должен остановить их.

Там моя мать.

В глазах у него на миг прояснилось, и он увидел, что Каэсса безумна. Он не понимал, в чем причина, ибо ничего не знал о ней, но ощутил всю силу ее порыва. С усилием, исторгшим у него мучительный вопль, он оперся на ноги и встал, ухватившись огромной рукой за полку. Боль усилилась, но теперь он уже рассердился, и боль только пришпоривала его. Он сделал глубокий вдох.