Силь

— Ты не пострадал? — быстро спросил Дон, наблюдая, как Грахель тяжело утирает пот с покрасневшего лица.

— Ничего, — с кряхтением ответил гном. — Всё в порядке, устал только. Вот немного посижу, отдохну — и пойдём дальше.

— Но как тебе удалось его одолеть? Он ведь один весит как добрая дюжина гномов!

— Мы, гномы, сильный народ, — со смешком ответил гном, после чего, поколебавшись, намного более серьёзным тоном добавил:

— Магия земли помогла, — и коротко указал взглядом на свою грудь, на которой искрился и сиял звёздным светом Сильмарилл.

Дон понимающе усмехнулся, но тут же воспоминания о личной трагедии, оттеснённые было свежими впечатлениями от встречи с секачом, вновь на него нахлынули, грозя полностью затопить рассудок. Дон резко шагнул к гному, намереваясь помочь ему подняться и шагать дальше, надеясь, что хоть физическая усталость поможет избавиться от переживаний, от боли в сердце — и в то же время, в глубине души, прекрасно понимая и осознавая, сколь напрасна эта надежда. Но Дон совсем забыл, что нога его по-прежнему намертво прилипла к земле, поэтому он неловко упал и завалился на бок — к несчастью, именно на тот бок, на котором висел чехол из-под лютни. К счастью, гном успел снять своё заклинание, прежде чем Дон коснулся земли — иначе перелом лодыжки был бы неизбежен. Неосознанным движением Дон успел смягчить удар, подставив локоть. Удар им о землю хоть и отдался болью во всём теле, но треска раздавливаемой лютни, какового звука Дон опасался больше всего, так и не последовало. Содержимое чехла лишь больно упёрлось ему под рёбра — но, по-видимому, уцелело.

Содержимое? - возникла донельзя удивлённая мысль. — Какое содержимое? Ведь лютни нет, её разнёс в щепы арбалетный болт гоблина в чёрном плаще… Покойного гоблина, кстати — но лютню этим не вернёшь… Но что же в чехле?

Дон осторожно поднялся на ноги и опустил руку в чехол, крепко ухватив это самое нечто, и извлёк его наружу. Это была не лютня. Это был её убийца — гоблинский арбалет. Заряженный и полностью готовый к стрельбе. А кроме него, в чехле пересыпались арбалетные болты.

Но как он оказался у меня в чехле? — недоумённо подумал он. — И почему он заряжен? Я его точно не заряжал, арбалет нельзя долго держать в заряженном состоянии — у него быстро растягивается тетива… Последний раз я его видел, я его видел… Вспомнил!

Память послушно предоставила картинку — обжигающая боль в груди, страшная усталость, белое пятно старосты на вышке в перекрестии прицела, и указательный палец, из последних сил давящий на спусковую скобу арбалета… После этого — темнота. А после неё — бой спина к спине со здоровяком, но арбалета в руке уже не было…

Скорее всего, это он, здоровяк, — мало того, что спас мне жизнь, так ещё и озаботился снабдить меня этим мощным оружием, и погиб, защищая меня… А я даже не узнал, как его зовут… А ведь у него не было необходимости так поступать, мне он ничем не обязан! Я жил в своё удовольствие, когда он был гоним законом и стражей — и я не сделал ничего, чтобы ему помочь… Более того, встреть я его раньше — да я его просто-напросто сдал бы страже. Он ведь «бандит», уголовник! Хотя иной бандит намного лучше дюжины дюжин таких предателей, как староста!

Дон растерянно вертел в руках арбалет. Ему было невыносимо горько и стыдно.

— Не переживай, — мягко произнёс незаметно подошедший гном. — Важно не только то, что ты совершил ошибку — важно её запомнить, и больше никогда подобных ошибок не совершать.

— Я запомнил, — твёрдо кивнул Дон, — Ещё как запомнил. Жаль только, что понял я это слишком поздно. Человеку пришлось умереть, только после этого до меня дошло…

— Мы все растём, взрослеем и меняемся, — необычным, каким-то очень проникновенным тоном произнёс Грахель. — А взросление — это процесс осознания происходящего вокруг. Многим, очень многим это не нравится, и они до глубокой старости предпочитают оставаться подростками. Причём не в душе — это-то как раз неплохо, сохранить до старости детскую яркость впечатлений и непосредственность. Увы, у них ум остаётся подростковым… Вот как ты думаешь, многие ли за свою жизнь успевают понять то, что ты понял только что — то, что о душе человека нельзя судить по внешним признакам?

— Я… Не знаю… — растерялся Дон.

— Единицы! — торжественно поднял вверх палец гном. — Большинство судит по внешности. А потом удивляются, когда видят, что иной раз под некрасивой оболочкой скрывается нежная и благородная душа, а под неземной красоты эльфийским обликом — душа опустошённая, лживая и циничная…

Гном резко замолчал, слишком поздно сообразив, что он ненароком вновь разбередил едва начавшую затягиваться душевную рану Дона. Дон пошатнулся, очередная чёрная волна отчаяния и боли вновь захлестнула всё его существо.

Гном, проклиная про себя свой длинный и невоздержанный язык, шагнул к нему, чтобы поддержать — и резко обернулся, когда вдруг на тропе под чьей-то ногой громко хрустнула сухая ветка. Дон, действуя скорее инстинктивно, чем осознанно, также резко обернулся в направлении звука, направляя на предполагаемый источник опасности арбалет. Изображение расплывалось, и Дону пришлось несколько раз махнуть головой, чтобы проморгаться и отчётливо увидеть противника.

Гном, едва взглянув в сторону звука, тотчас же расслабился и даже улыбнулся — на тропе стоял годовалый олень. Грахель много читал об оленях и несколько раз видел их на гравюрах — но вживую он выглядел гораздо восхитительнее. Гордый поворот головы, твёрдая постава, корона рогов, возвышающаяся над макушкой — следовало быть, по меньшей мере, гением, чтобы изобразить это всё! Олень, а вернее, вчерашний оленёнок, который очень хочет стать взрослым, нагнул голову и несколько раз резко потешно боднул рогами воздух.

Очевидно, он усмотрел в наших действиях угрозу, если хочет бодаться, - смекнул начитанный гном. — Вернее, даже не угрозу, а вызов. Но что именно он счёл вызовом? Разве что…

Грахель покосился на Дона — и слова замерли у него на устах. С неподдельным ужасом гном увидел, как Дон — бледный, с закушенной губой и затуманенными глазами, целится в оленя из арбалета. На слова времени не оставалось — настало время действий. Гном метнулся к Дону, хватая его своею железной хваткой за кисть, удерживающую арбалет, и направляя её прочь от оленя — выше, ещё выше, как можно выше… В небо.