Парикмахерия

У меня тут... как у Ломоносова. Ну, положим, смысл фразы в "Горе от ума":

"...С ума сойдешь от этих, от одних...

ланкарточных взаимных обучений"

я понимаю. И Ушинского от Песталоцци - отличу. "Внимание - единственные ворота, через которые сознательное знание, одно только плодовитое, может перейти в умственные способности ученика. Недостаток способностей в ученике есть по большей части не более, как неумение быть внимательным, и в этом неумении всего более виновата сама школа, потому что умение не родится с человеком (детское внимание всегда мгновенно), а приобретается навыком" - это Ушинский.

"Как лечить и как учить - знают все". А вот как заставить открыться эти "единственные ворота" Ушинского... Полтораста лет после него прошло, а общего решения нет. Ну, разве что - подвести к партам электропроводку. И постоянно повышать силу разряда.

Пожалуй, самая эффективная для попаданства технология, мечта попаданца, супер-вундер-фафля - технология "Азазель". Умение отчётливо выявить таланты ребёнка, я уж не говорю - развить, мне бы здесь, в "Святой Руси" очень не помешали бы. А почему только здесь, а почему только в попаданстве? "Дайте мне "Азазель" и переверну мир!". Именно педагогика и есть "архимедова точка опоры" для человеческого общества. Жаль только, что "общество" этого не понимает. А те, кто понимают - устроились уже так уютно, что ничего "переворачивать" не хотят.

-- Хрясь!

Это у меня вилы сломались. Да сколько ж можно! Сколько можно быть таким бестолковым! Ни у кого вилы не ломаются, а у меня уже вторые. Ты, Ванька, вместо того, чтобы совмещать прогрессирование с педагогированием, лучше сам научись - как этими вилами работать. Вот этими деревянными, неудобными, дерьмовыми вилами. Которые хрустят при каждом втыкании.

Конец девятнадцатой части

-- Часть 20. "... и женюсь на тёще"

-- Глава 105

Бабы - Светана с Кудряшковой, сгребали сено в кучи-копны. Мы, я с Суханом и Хотен, стаскивали эти копёшки в одно место. Стога я хочу поставить большие, "по-колхозному". Метра 4 в высоту, метров 20 в длину. Дело ручкам знакомое, понятное. Кроме одного: вершить стога самому не доводилось. Видеть-видел, участие принимал, а вот чтоб всё сам... Хотен расхвастался: он-де, великий мастер. Ну-ну.

Стог сена, вообще-то просто ставится: утаптывай и всё. А вот верхушка... Там нужно вроде крышки сделать. Аналог соломенной крыши на домах. Чтобы вода не проникала, а скатывалась. Иначе под осенними дождями стог весь водой пропитается и будет сплошное гнильё. Вот и требуется пласты слежавшейся сухой травы правильно уложить. А это же не рубероид, не шифер, где порядок укладки однозначен. Сено - масса путанная, беспорядочная. Простите великодушно, но в этом... борделе - я теряюсь.

В третьем тысячелетии сено сразу прессуют и упаковывают. Часто - сходу в плёнку. Эдак пройдёт ещё немного времени, и очередной попаданец уже и знать не будет, как это - сохранить сено без полиэтилена.

Давила жара, воздух аж звенел от зноя. Душно, парко. Скоро, наверное, гроза будет. Кусочки стеблей сухой травы, листочки, всякая труха сыпались из поднимаемых вилами охапок сена. Попадали на лицо, за шиворот, под одежду. Всё чесалось. Временами со стороны открытого пространства луга накатывал волнами лёгкий ветерок. Накатывал волнами жаркого воздуха. Как из печки. Пекло. Мокрая от пота одежда подсыхала. На спине у Сухана уже были видны белые разводы соли на рубашке. Хотен наверху сперва энергично покрикивал, но теперь и он угомонился. Только однообразно ругался себе под нос, когда я подсовывал очередной клок сена не туда, куда ему было нужно. Тихо. Только иногда басовито прожужжит шмель. Интересно, как же он летает против всех законов аэродинамики? Вру, сейчас - не интересно. Сейчас - ничего не интересно. Монотонное занятие под давящим зноем. Наколол очередную кучку, надулся от напряжения, поднял вилы с копёшкой "на пупок", понёс к стогу. Ещё напрягся - закинул. Пошёл за следующей. Никаких мыслей, никаких планов. Прострация робота. Вольтер говорил, что "все пороки человечески происходят от безделья". А добродетели? От тяжёлого, утомительного, отупляющего занятия под давящей жарой? Ну, если считать добродетелями терпение, смирение, послушание... - то да. А также совершенно отпадают чревоугодие, похоть и гордыня - слишком жарко. Чем вообще можно гордиться в такую жару? Какое чревоугодие, когда брюхо чешется от будилья? И насчёт остального:

-- Вы любите тёплую водку и потных женщин?

-- Конечно, нет.

-- Тогда пойдёте в отпуск в феврале.

Вот опять всплывают старые анекдоты. К старости, по мере нарастания нарушений в работе мозга, человек всё чаще вспоминает детство, и все реже интересуется настоящим. А как с моими мозгами? Проверяем. "Когда я был маленьким"... Не, не интересно. Меня больше интересует: "когда же я стану большим?". В очередной раз.

Наконец, Хотен съехал на заднице с верха стога, утёр мокрое лицо полой рубахи и сообщил:

-- Эта... Поставили. Вроде. Теперь бы дух перевести.

Идиома "перекурить", как и производная от неё народная мудрость: "кто курит - тот перекуривает, кто не курит - работает" - здесь ещё не появилась. Табак курят индейцы, опиум - китайцы. Наши "курят берёзу" - курная печь непрерывно горит на малом огне - "курится".

Даже слово "передохнуть" используется здесь только в варианте с ударением на "о". Так что: "перевести дух". Ну и на что мы его будем переводить?

-- Хотен, второй стог где ставить будем? Ну иди, там в тенёчке отдохни. А я пока баб из леса выгоню, пока сгребём, да основу натаскаем. Отдохнёшь маленько.

Сухан с вилами и Хотен, тяжело отдуваясь, отправились к месту будущего копностроительства и стогометательства, а я пошёл к лесу, в тень которого нырнули наши бабы. При моём появлении на тенистой полянке, где они устроились, Кудряшкова немедленно поднялась на ноги, подхватив грабли и, услышав Светанино:

-- Ты иди, иди. Я догоню.

рысцой отправилась к месту свершения очередного трудового подвига. Я, несколько медленно соображая от этой жары, проводил её взглядом. Такое ощущение, что, когда она вышла из лесной тени, солнечный свет и раскалённый воздух ударили её, заставили вздрогнуть. Она ещё больше ссутулилась и шагнула на солнцепёк.

Я перевёл взгляд на Светану. Та сидела на охапке сена посреди полянки со снятой, из-за жары косынкой, которой обмахивалась, с полу-распущенной и перекинутой на грудь косой. Вот так, босая, с непокрытой головой, в одной рубахе на голое тело, она совершенно не выглядела матроной, взрослой женщиной, матерью семейства. Сколько же её лет? Судя по возрасту её старшей дочери Любавы - 23-24? Бальзак в 19 веке писал, что "женщина начинает стареть в 23 года". Так что "дама бальзаковского возраста" для моего прежнего время - довольно юная особа. У нас здесь не Франция времён Империй, а куда всё проще - "Святая Русь". Сочетание ранних беременностей с их непрерывностью, с постоянными тяжёлыми полевыми и домашними работами - как правило, очень быстро истощают женский организм.

"Как правило - истощают". Но есть исключения. Вот этот конкретно женский организм - отнюдь не выглядит истощённым. Скорее - наоборот. Усталым, пропотевшим. Утомлённым, но и томным. Настроенным... игриво.

Под моим взглядом Светана многозначительно улыбнулась и, вместо того, чтобы встать на ноги и взять в руки грабли, наоборот - медленно откинулась назад на локоть. Мгновение подождав, она глубоко вздохнула и запрокинула голову. От этого её старая, застиранная, и поэтому довольно тонкая, местами откровенно просвечивающая, рубаха натянулась на груди, выразительно обрисовав скрываемое. О! Так меня совращают! Взрослая замужняя женщина совращает тощего плешивого подростка. Это... интересно.