Магнификат

Поль вспомнил, с каким трудом ему удалось заставить Северина поехать с ним на Рождество на ферму. Когда же вопрос зашел об участии в метаконцерте, уже согласованном, опробованном, Северин неожиданно уперся как баран. Именно так — вопреки предыдущим договоренностям, с бухты-барахты. Нет — и все тут!

— Ты не имеешь права бросать нас в последнюю минуту, — резко возразил Поль. — Ты обладаешь сильной метацелительной способностью, и твое участие просто необходимо. Без тебя все рушится. Ты подумал об этом?

— Подумал. Концерт сконструирован таким образом, что там больше используется сокрушительная, чем целительная сила, а использование ЦГ придаст вашему объединению несокрушимую мощь. Боже мой, при полностью открытом канале истечения энергии вы способны заставить плясать под свою дудку все население Нью-Гемпшира, и еще на долю папы останется.

— Ты не прав. Если окажется, что он обладает скрытыми блистательными способностями в области целительства, то даже энергии, развиваемой ЦГ, может не хватить. Джек, кстати, так и считает. ПОСМОТРИ [91], к чему может привести твое отсутствие. В этом случае будет нарушена вся конфигурация и ни о каком действенном объединении не может быть и речи. Нам просто необходим выход через тебя, чтобы добраться до второго «я» папы.

— Тогда отложите вмешательство и попытайтесь найти кого-то еще на мое место. Люк, например, и Кен Макдональд вполне достойные целители. Займитесь с ними подготовкой — и вперед.

Первый Магнат не выдержал, сорвался на выкрик.

— Черт тебя побери, Севи. Мы готовы!.. Мы целых четыре недели отрабатывали все приемы — согласись, это была не легкая работа. Мы подготовились в составе восьмерых участников, разработали конфигурацию, последовательность, способы защиты. Как это выглядит — подумай сам! — в последнюю минуту предложить поискать кого-то другого. Не дай Бог, дело получит огласку. Ты этого хочешь? Чтобы нас всех заперли по клеткам? Это тебя устраивает, а то, что мы можем потерять отца, что мы должны очень постараться, чтобы нас всех не обрекли на пожизненное заключение, — это тебя не устраивает! Пожизненное — значит вечное! Ты что, не понимаешь этого?

На лбу бывшего нейрохирурга и невролога выступили би серинки пота. Северин вытащил платок и судорожно вытер лицо. Потом расстегнул и тут же застегнул пуговицы на жилете.

— Я в который раз пытаюсь объяснить тебе, что участие в этом сеансе психологически невозможно для меня, но ты не желаешь слушать. Ты полагаешь, что я просто струсил. Испу гался за свою шкуру! Но это не так. Проблема совсем в другом…

— Тогда объясни, чтобы я наконец понял!

Северин вздохнул, отвернулся и посмотрел в иллюминатор.

— Я уязвим для Фурии. Легкая добыча для нее, а почему, никто об этом даже не догадывается. Я никогда не делился этим. А-а, пропади все пропадом!.. Не могу… Даже сейчас не могу говорить… Вот смотри. [92].

Перед глазами Поля предстала затемненная комната, в ней Дени и семь взрослых его детей, их потомство и старый дядя Роджи там же, у кровати, на которой лежал живой труп. Он очень походил на сына Поля, Марка. Но это был не Марк. Точно, картина тридцатилетней давности… У Поля даже ды хание сперло.

— Это же… Это Виктор? Ты полагаешь, что вторая, несущая зло часть натуры отца — это Виктор? Но это же ерунда! Ты хочешь сказать, что боишься привидений?!

— Я знаю, мои страхи… кажутся иррациональными. — Северин говорил медленно, четко произносил каждое слово, но голос его был какой-то чужой, писклявый, дрожащий. — Тебе никогда не доводилось встречаться с Виком, когда он был здоров и в полной силе? Ты уже застал его неподвижным. А мне… приходилось. Лучше бы я помер в детстве, чем это… Помнишь, когда мы устраивали молитвенные бдения над телом этого ублюдка? Для вас это была неприятная обязанность, а я заранее неделями трясся от ужаса. Он вполне мог взять мою душу… Как пытался сделать это в детстве… И после…

— Взять душу? — удивленно переспросил Поль. — Как это?

— Ну, поработить… Как-как! Если бы я знал как. — Теперь Севи, казалось, разговаривал сам с собой. Тупо глядел в навигационный экран и говорил, говорил… — К Страстной пятнице я начинал готовиться загодя — обрабатывал себя всего. С головы до ног. Превращал себя, так сказать, в деревяшку. Ни единой свежей мысли, никакой реакции, никакого лишнего душевного движения… Оставлял от себя во-от такую крохотульку, — он показал брату кончик мизинца, — способную только отвечать «да» и «нет». Папа никогда не замечал, что со мной творится, и когда он соединял наши сознания, я участвовал в этом только вот этой крохотулькой души. Когда я возвращался после Страстной пятницы домой, меня начинало выворачивать наизнанку. Знаешь почему? Потому что эта пакость пыталась достать меня.

— Достать тебя? — эхом откликнулся Поль.

— Да. Он пытался овладеть мной, понимаешь! Когда я был маленький.

— Боже, Севи, в прямом смысле…

— И в прямом тоже. Но больше всего в ментальном. Он хотел, как я догадывался, зацапать кого-то из нас.

— Севи, ты должен был сказать нам. Мы бы помогли тебе…

— Нет. Это было мое сражение, и я должен был выиграть его. Сейчас я понимаю, что это глупость, — скорее всего, эту мысль внушил мне он, этот дьявол. Тем не менее… Я не верил, что меня поймут. Хотя бы ты, Поль… Ты был вундеркинд, общий любимчик, к тому же самый младшенький. С тобой начали заниматься по методике экзотиков, когда ты был еще в утробе матери. А я оказался один. Филипп и Морис, почти погодки, держались друг друга. Они были старшие братья, я шел за ними, и разница составляла четыре года. Представляешь, что это значит, скажем, в семилетнем возрасте, когда братьям твоим по десять — одиннадцать лет? Они не принимали меня, я был малолетка. Так я остался один. Виктор, должно быть, все понял и вплотную взялся за меня. Старших, Мориса и Филиппа, он сразу оставил в покое, а я оказался лакомым кусочком. Он сказал мне, что я им не чета, что я особенный. Сразу ударил по гордости, попытался превратить ее в гордыню. Он заявлял, что ему все известно обо мне. Он был умен, в этом ему не откажешь, знал, на какие кнопки нажимать, но в искусстве соблазнять он был еще не искушен. Он вел себя грубо, нахально, распускал руки… Единственное, чему я научился у него, — это убеждению, что война с ним должна вестись один на один. Это, мол, наша с ним битва. Впрочем, так оно и есть.

Поль затаил дыхание — тоже сидел, тупо поглядывая в звездное небо.

— Я справился с этим — если использовать терминологию Вика, я сразил его. Потом началось Великое Вторжение. В ту пору мне было десять лет. Дядя Роджи поразил Виктора на Белой горе, и тот стал подобием комнатного растения. Мир был спасен, я мог вздохнуть свободно. И тут вдруг эти никому не нужные метабдения возле постели последнего из негодяев! Меня опять начал терзать страх. Стоя у кровати, я чувствовал, как он подбирается ко мне, исподволь, в тишине. Или мне это только казалось. Однако я не мог отделаться от мысли, что Виктор как-то сумел оправиться от нанесенных ему мысленных увечий. Нет, в этом нет никакой мистики, — заметив недоуменный взгляд Поля, поспешно заверил брата Северин. — Сознание его на самом деле было омертвелым, однако оно пробуждалось, когда мы собирались вокруг него и начинали мысленно распевать псалмы. Заботились, так сказать, о его заблудшей душе, а он между тем делал свое дело. Тут он стал настоящим мастером, и вот результат — мой сын Квинто, Селина, Гордо, Парнелл и твоя дочь Мадлен оказались у него в лапах. Он создал из них Гидру. Он и меня пытался впутать в это дерьмо, но я сумел оказать ему сопротивление. Вот он и решил заняться этим с еще только зародившимися плодами. Каким образом наш метаконцерт, организованный папочкой, возбуждал его погибшее сознание, не знаю, но чувство, что Виктор затаился и только и ждет удобного момента, не оставляло меня.

Некоторое время они молчали, потом Севи продолжил рассказ: