Пристрелочник (СИ)

Не все, из дел Пердуновских, здесь, на Стрелке годилися. И новое во множестве придумывать надобно было. Но опыт, в Рябиновке, обретённый, позволял понимать людей и дела их, предвидеть и упреждать.

Снова спешка. Каждое утро, проснувшись задолго до восхода солнца, выдернуть себя из тёплой постели, из-под вороха одеял и шкур, выскочить во двор. В холодную, сырую, мерзкую… темень.

Жванецкий прав: «Весь день не спишь, всю ночь не ешь — конечно, устаешь…». Чувствую себя усталым. Прямо с утра.

«Принять мужчину, таким, каким он есть, может только военкомат». Добавлю: а поднять — только мочевой пузырь.

На ощупь посетить… удобства. Глаза открывать не хочется. Шевелиться не хочется. Дышать не хочется. Забиться бы назад в постельку…

Начальник я или кто?! Могу я себе позволить или где?!

Мда… Что, и спросить нельзя?

Ссутулившись, рефлекторно вздрагивая от окружающего… от мерзопакости вокруг, приковылять к столбу с умывальником. В форме опрокидывающегося на голову ведра ледяной воды.

О! О, блин! У-ух! Ё! Едрить и дегазировать! И ещё разок… О-го-го!

Мда… Не Пушкин.

Народ мои «вопли в ночи под ведром» называет уважительно: «первые петухи пропели». Все знают: Воевода прокукарекал — скоро солнце встанет. Наши баловники, из числа кто сильно вставать не любит, шалить как-то надумали: слили тайком моё ведро. Я выхожу, дёргаю за верёвочку, а там… пусто. Ещё раз дёргаю — опять пусто. Вообразите себе моё неподдельное недоумение…

Своротил нафиг всю установку с корнем!

Потом шалуны у меня три ночи шалили. С вёдрами в руках. Таскали окскую водицу в Волгу. Через Дятловы горы посуху.

О! А это на поварне у Домны народ зашевелился.

«И долго тем любезен буду я народу

Что поварих к работе пробуждал».

После «ощипывания» булгарского каравана и «обувания» рязанских прасолов, у нас образовалось много «рабов» и хлеба. Домна немедленно совместила: вытащила со складов ещё две ручных меленки из Пердуновки. И приставила к ним купчиков из кызылбашей.

Вот же — типичные восточные люди, тюрки, «красноголовые», а как Домну слушаются! Толстенькие такие были, бородатенькие-волосатенькие. Теперь гладенькие — сами себе всё до волоска выщипали — не гигиенично. И — похудели. Верно скандинавы говорят: работа на ручной мельнице — занятие для сильного раба. Или — для слабого, но сильно подгоняемого. Когда Домна раскалённым рогачом со всего маху по чему не попадя… подгоняет — подгоняются все.

Ещё там был один… орёл. Красавец. Глазом косил. Такой весь… только не клекотал. Марана выпросила. На эксперименты. Я ей говорил:

— Не увлекайся ты своей… евгеникой. Давай будем улучшать людей… культурно.

Она сразу шипеть начала:

— Что ты понимаешь! Да пошли все твои евгении, пофигении и не гении…!

Три дня её видно не было. Потом приходит.

— Не рассчитала, бракованный попался. Вели закопать. Ошибку эксперимента.

Закопали. Отец Аггей и отпел благостно.

Аггей у нас очень хорошо отпевает. Практика. Ежедневно тренируется. Вот с кем у меня нет проблем — с Аггеем. Способствует словом божьим, врачует раны душевные и смазывает елеем истинно праведным. Молодец. Всех язычников, которых мы из каравана сняли — окрестил, всех утративших связь с храмом — воцерковил, даже пяток из правоверных — вохристианил. Был бы у нас профсоюз — ещё и взносы бы собрал.

Главное — при нём «солнечную лошадь» не вспоминать. А то он расстраивается и плачет.

Беда в том, что глупые люди пытаются его добротой воспользоваться:

— Воевода, вот добрая женщина. Восприняла она свет веры христовой от проповеди скромной моей. И возжелала спасти душу свою. Ныне просится она, чтобы перевели её с чистки рыбы от реки на кухню. Ибо тяжко ходить ей вверх, на крутой обрыв, к храму на богослужения.

Храм… какой у нас тут храм?! Балаган, в котором Аггей обретается. Но — чистенько, пристойненько. Конечно, алтаря нет — откуда я здесь частицу великомученика найду?! Только если сам из кого-нибудь сделаю. Пока так, часовенка.

С этой прихожанкой… А что по этому поводу думает «товарищ Терентий»?

А «товарищ Терентий» дёргает изуродованным лицом и думает, что дуру ленивую надо плетями вразумлять. А не — словом божьим.

Интересно: а нельзя ли совместить?

«Если скрестить ужа с ежом — получится метр колючей проволоки» — совейская народная мудрость. Ход моих ассоциаций понятен?

— Хорошо. «Добрую женщину» снимаем с чистки рыбы. И отправляем к Христодулу в обслугу. «На крутой обрыв» — ходить не надобно, там двенадцать вёрст и всё по ровному.

Мда… А Христодула я чуть не потерял. Как и Фрица с Горшеней. Печально было бы. И неудобно. Я своих ближников воспринимаю как части своего тела. Как пальцы. У него болит — и мне отдаёт. А уж ампутация…

Дело было так.

Только как-то разобрались с пришлыми, пропустили через парикмахерскую, клизму и баньку, приспособили к полезной деятельности. Уже снизу мешки с зерном таскают. Между прочим, вытащить пятипудовый мешок зерна на эту гору по мокрой после дождей тропке… Во, ещё один навернулся. Он, конечно, персиянин и «раб города»… Но «Фурункулёр» — аж горит.

Мать ити! Люди корячатся, пупки рвут, а я… не предусмотрел. Ведь могли бы «рвать» с большей эффективностью! Стыдно.

Выбрали мы место по «Гребешку», где посуше, для зерновых ям. Копаем.

Это обычный способ хранения зерна в Поочье. Севернее, где более сыро, строят наземные хранилища. Как я и докладывал выше о марийских дворах.

Копают эти ямы с особенностями: они должны быть грушевидной формы — расширяются книзу.

«Так хранили зерно в России на Смоленщине и южнее в черноземных районах до XVIII–XIX вв. Диаметр поздних ям достигал 1,5 м, глубина — до 4,5 м. Помещается около 40 тонн».

Здесь ошибка историка: рожь и пшеница имеют удельный вес 0.67 — 0.7, объём ямы — около 8 кубов. Влезает примерно, 5 тонн. Овса — раза в полтора меньше.

До засыпки зерна — стенки ямы тщательно прокалить, обмазать глиной и специально обжечь. Засыпанное зерно перекрыть соломой и тщательно забить землей или плотно закрыть досками и землей. От вредителей. Я — не про двуногих.

Зерно может храниться до 10 лет, но на посев уже через три года не годится. Всхожесть падает. Хотя известны и уникальные случаи: в Орловской губернии в 19 веке крестьяне нашли старую зерновую яму с рожью и «она совсем цела и невредима», а хозяев ямы не нашли — так давно она была заложена.

У меня 4 тысячи пудов — 64 тонны зерна. Таких больших ям, как в 19 веке надо… две — под овёс, одну — под пшеницу. И десять — под рожь. «Не храните все яйца в одной корзине» — давняя товарно-складская мудрость. А уж весь хлеб в одной яме… Да и не влезет.

Из всего потребного и вышеперечисленного у меня нет соломы. Ну и фиг с ней. И — глины. А вот это — принципиально. Про мышей в Пердуновке — я уже рассказывал. Есть и другие… «норокопатели», которые на наш хлебушек позарятся. Убил бы гадов! Но всех — не поймать. Нужен слой глины… сантиметров 10. По всей внутренней поверхности этих ям.

Считаем… два куба глины. С учётом потерь — 4. «Глина сухая, вынутая лопатой» -1.070 тонны. Почему такая же, но «вынутая экскаватором» на 20 кг тяжелее — не знаю. И задумываться не буду — экскаватора нет.

Дождик перестал — надо ловить момент. Просто по свойствам этой самой глины: «глина мокрая, вынутая лопатой» — уже 1600 кг. И это не предел — у экскаватора больше. А нам её таскать фиг знает откуда. Я и заслал Горшеню, Фрица и Христодула посмотреть срочно то самое глинище, о котором давеча рассказывал.