Война среди осени

18

Даже после зимы в Ялакете Лиат удивлялась капризам северной природы. С каждым днем солнце задерживалось над городом все меньше. В полдень было тепло, и ласковые лучи грели ей щеки, однако ночи дышали ледяным холодом. Все деревья в садах разом утратили зелень, точно сговорились. Это было совсем не похоже на летние города с их постепенными, едва заметными переменами. В Сарайкете осень наступала медленно и лениво, тепло покидало мир нехотя. На севере все менялось куда быстрее, и поэтому Лиат чувствовала себя неуютно. Она была истинной южанкой.

К примеру, думала она, сидя у себя в покоях с пиалой горячего чая в руке, она по-прежнему считала себя деловой женщиной Сарайкета. Если бы кто-нибудь спросил ее о работе, она рассказала бы о залах, где чешут хлопок, о складах с товарами. Если бы ее спросили о доме, она описала бы набережную, запах океана, гомон, в котором смешалось множество языков и диалектов. Она подумала бы о доме из кирпича, который достался ей в наследство от Амат Кяан; о маленькой спальне с окном, увитым листьями винограда. Вот уже год, как она уехала оттуда, и теперь вернется не раньше весны.

В лучшем случае.

В худшем — Сарайкет уже стерли с лица земли. Или она сама не доживет до следующего лета.

Город, в котором она теперь жила, тоже страдал из-за перемен. В нишах между домами появились небольшие алтари с изображениями потерянных андатов, как будто несколько цветков и свеча могли вернуть их. В храмы начали ходить даже те, кто не заглядывал туда годами. Нищие на улицах теперь пели об искуплении и обретении утраченного.

Лиат пригубила чай. Он остыл ровно настолько, чтобы не обжигать губы, но пить его по-прежнему было приятно. Напиток согревал, как вино, но не расслаблял тело и не притуплял разум. Сегодня Лиат предстояло множество дел — проследить за тем, как переносят в подземелья пищу и топливо, как заполняют хранилища на башнях, где переждут холода ненужные зимой вещи. Времени на мрачные мысли у нее не было. И все же отчаяние пришло, не спрашивая, хочет она того или нет.

Открылась дверь, и Лиат подняла глаза. Это был Найит. Ночи еще не стали такими долгими или холодными, чтобы удержать его дома. Лиат поставила пиалу.

— С добрым утром, мама, — сказал он, садясь на подушку возле очага. — Ты рано встала.

— Не так уж и рано.

— Нет? — Найит улыбнулся своей чарующей и грустной улыбкой, которая любому подсказала бы, что он сын Оты Мати. — Ну, нет так нет. Можно?

Лиат изобразила разрешение, и юноша налил себе чаю. Он выглядел усталым, но дело было не только в бессонной ночи, которую он провел в чайных и банях. С той поездки в нем что-то изменилось. Сначала она думала, что это просто переутомление. Когда она нашла его спящим на полу в жилище Маати, он был полумертв от усталости и сильно исхудал. Однако с тех пор он хорошо отдохнул и восстановил силы, а в глазах по-прежнему пряталась печаль. Быть может, эхо ее собственных темных предчувствий.

— Я его подвел, — сказал он. Лиат заморгала и вжалась в стул. Найит склонил набок голову. — Ты ведь об этом раздумывала? Гадала, что гложет мальчика? Почему он не спит? А я просто предал хая. Он верил мне, прислушивался к моим советам, даже когда я говорил что-то нелицеприятное. Я подвел его. И он отослал меня прочь.

— Ты не…

— Да, мама, да. Я очень тебя люблю. Знаю, ты бы небо сдвинула ради меня. Но я подвел его. Я на такое способен. — Он со звоном поставил пиалу. Лиат подумала, может, он еще не протрезвел после ночной пирушки. Ее и саму вино иногда могло довести до слезливых излияний. — Я недостойный человек, мама. Недостойный. Я бросил жену и сына. Переспал с половиной женщин, которые повстречались нам по пути в Мати. Я потерял доверие хая.

— Найит…

— Они погибли из-за меня.

Лицо у него осталось неподвижным, будто каменная маска, но в уголке глаза показалась слеза. Лиат соскользнула на пол и опустилась на колени рядом с ним. Накрыла его руку своей, но он даже не пошевелился.

— Я приказал отступать. Я видел, как они бились. Гальты были повсюду. Окружили нас. Я не мог ни о чем думать, только о том, что нашим воинам надо бежать. Хай назначил меня вестовым. Я знал, какой сигнал означает отступление, и подал его. И они все погибли. Всех, кто погиб из-за того, что мы побежали, на самом деле убил я. Хай это понимает. Вот почему он отправил меня назад.

— Они с самого начала были обречены. Гальты опытнее вас. На их стороне сражались ветераны, а на вашей — рабочие и охотники, измотанные дорогой. Если в том, что случилось, и есть чья-то вина, то это вина Оты.

— Ты не понимаешь, — покачал он головой. В голосе не было злобы, только усталость. — Я хочу быть хорошим человеком. И не могу. Я думал, что стал им. Думал, что смогу стать. Но я ошибался.

У Лиат к горлу подкатил комок. Привстав, она поцеловала сына в макушку, в то самое место, где в детстве у него был родничок.

— Так постарайся. Ты остался в живых, а теперь можно и над собой поработать. Но на самом деле ты и так лучше всех. Только хорошие люди беспокоятся о том, что они поступили плохо.

Найит улыбнулся. Печаль спряталась обратно. Не ушла, снова затаилась в глазах.

— А о чем беспокоятся плохие люди?

Лиат пожала плечами, хотела ему ответить, но тут зазвонили колокола. Только через полвдоха она сумела вспомнить, что значил этот гулкий звон. Не помня себя от волнения, она подбежала к окну. Рядом оказался Найит. Щурясь в бирюзово-желтый утренний свет, она попыталась разглядеть, какого цвета флаги свисают с башен.

— Красный или желтый?

— Боги! — воскликнул Найит. — Ты только глянь туда.

Его взгляд был устремлен вовсе не на башни, а гораздо ниже. Лиат посмотрела на юг. Там, застилая половину горизонта, поднимались огромные клубы пыли. В отряде Оты не хватило бы людей, чтобы поднять такое облако. В Мати пришли гальты. Лиат отшатнулась от окна, сжимая складки одежд на груди в том месте, где было сердце.

— Надо бежать за Киян-тя. Забрать ее и детей. И Маати. Скорее, пока не…

— Красный, — сказал Найит.

Лиат помотала головой, не понимая, о чем он говорит. Найит показал на высокую темную башню и повторил сквозь колокольный звон:

— Знамя красное. Это не гальты. Это хай.

Но это был не Ота. Когда Лиат нашла жену Оты, у той уже побывали посыльные. Киян сидела в приемном покое с толстым письмом в руке. Швы его были разорваны, печать — сломана. На бледном лице женщины боролись неверие и ярость.

— Идиот! Самовлюбленный слепой идиот! В его умишко две простых мысли одновременно не влезут.

Лиат изобразила позу вопроса.

— Мой муж, — объяснила Киян, и ее щеки наконец порозовели. — Он прислал к нам еще целый город!

Сетани, ближайший сосед Мати, опустел. Гонцы прибыли немногим раньше самых быстрых повозок. Облака пыли подняли не гальты, как решила было Лиат, а всего лишь первые из многих тысяч мужчин и женщин, телеги с зерном, курами, утками, козами и немногочисленными пожитками, которые люди не смогли оставить врагу. В письме Ота объяснил, что им нужен кров и что жители Мати обязаны принять беженцев как можно лучше. На самом деле тон письма был скорее виноватым, но понять это мог лишь тот, кто знал Оту много лет. Киян взяла Лиат за руку, будто искала, на кого опереться, и они вместе направились на окраину города, где ждали посланники.

Человек, стоявший на середине моста, был одет в дорогие одежды из черного с желтым шелка. Путешествие почти не оставило на них следа. Слуги и воины Мати расступились, пропуская Киян вперед. Лиат попыталась высвободить руку, но Киян ее не отпустила. Вместе они перешли на западную половину моста. Увидев их, человек изобразил позу, которой следовало приветствовать жену более знатного человека. Значит, это был не хай Сетани, а один из членов утхайема.

— Я хотел бы поговорить с первой женой хая Мати, — сказал он.

— Я — его единственная жена, — ответила Киян.

Он спокойно принял это необычное обстоятельство и теперь обращался уже к ней одной. Лиат чувствовала себя не в своей тарелке, а еще — почему-то готовилась защищать женщину, стоявшую рядом.