Луна, луна, скройся! (СИ)

— С днём рождения.

Внутри — целый набор: серебряные серёжки явно цыганского дизайна, перстенёк, два узорных браслета.

— Ты что, разом все деньги решил потратить?

— Нет. На всё ушло меньше четверти. Ты разве не видела, сколько упырь тебе дал?

— Нет. Спасибо.

Я примеряю украшения. Браслеты выбраны очень хорошо: обычно те, что мне дарят, легко сваливаются, потому что у меня тонкая кисть. Перстенёк налезает нормально только на мизинец. Серёжки лёгкие, ажурные, в ушах почти не чувствуются. Эх, в таком бы виде — да встречаться тогда с Батори. Я вспоминаю его полный жалости взгляд. А как он на меня ещё мог смотреть? Потная, запылённая, в мятой несвежей одежде, без единого колечка — не прекрасная дама, но нищенка и бродяжка.

Кристо старается не то угодить мне, не то утешить: накрывает на стол, потчует, наливает ещё вина, произносит тосты. Я гляжу в его лицо, расслабленное плохо скрываемой растерянностью: где же я видела здесь мужчину? Пацан, сопляк, щенок. И я с ним обручена. Я вяло ем и пью. От вина мне хочется спать — я ложусь на кровать, как и в прошлые дни, не раздеваясь, только вынув серьги из ушей. Несколько секунд комната летает вокруг меня, кружась и колыхаясь. Потом я проваливаюсь в мутный, мучительный сон.

Проснувшись, я обнаруживаю на своём плече руку спящего Кристо. Должно быть, вино свалило и его — последнее время он придавал больше значения вопросам безопасности. Мы оба одеты, но я всё равно непроизвольно касаюсь юбки в том месте, где соединяются ноги, словно пытаясь убедиться, что ничего не было. Открытая бутылочка с колой заботливо поставлена на тумбочку у моей головы. Выдохшийся напиток на вкус омерзителен. Особенно омерзителен от того послевкусия, что появляется утром после вечерней попойки. Дождавшись действия кофеина, я встаю, подхватываю чистую блузку и бреду в ванную — без душа я сегодня не человек.

Когда я возвращаюсь, Кристо уже сидит на диване и угрюмо жуёт остатки праздничного ужина. Светлые, почти прозрачные брови сдвинуты над переносицей, на загорелом лице платиновой пылью блестит щетина.

— Что, головка бо-бо? — интересуюсь я. Он осторожно кивает. Судя по пустым бутылкам, мой наречённый вчера «заполировал» вино бутылочкой бренди. И его, к несчастью, не вырвало — иначе похмелье было бы мягче. — Я могу сходить за квасом или пивом.

Он опять кивает.

После полулитра кваса и контрастного душа Кристо действительно становится полегче, и он окончательно уничтожает несчастный ужин.

— Наверное, нам пора идти дальше, — предполагаю я.

— Я тебя вчера так и не спросил.

— О чём?

— Ты отказалась участвовать в обряде?

— Нет. Даже наоборот. Я поклялась в нём участвовать.

— Но это же глупо! Я не понимаю, зачем тебе это нужно. Может, ты всё-таки влюблена в упыря?

— Может быть.

Кажется, он надеялся на другой ответ.

— Он же гуляет с твоей подругой.

— Я в курсе.

— И подбросил газету с номером твоего телефона.

— Но не устраивал смерть девочки.

— Это он так сказал.

— Да.

Кристо явно намерен развивать тему, но в нашу дверь стучатся. Я открываю. Это мадам-портье. Она взбудоражена — нет, она в панике — нет, кажется, у неё истерика.

— В полдень прусские танки вкатились на землю Богемии и теперь идут в сторону Праги! Пруссия объявила войну. Объявляется всеобщий призыв среди граждан Богемии и добровольный — среди гражданок.

Я не успеваю задать ни одного вопроса, потому что она уже отворачивается и бежит к следующей двери. Из предшествующих выскакивают кое-как одетые мужчины, выглядывают испуганные женские лица. Я не успеваю даже сообразить, что мне делать в этой ситуации, как Кристо оттесняет меня и тоже выскакивает в коридор.

— Кристо! Куда ты?!

Он приостанавливается.

— Ты что? Призыв!

— И что? Ты же не чех!

— Я — гражданин Богемии! И, сожри меня многорогий, я ждал этой войны больше полугода!

— Но ты не можешь просто оставить меня! Кто будет меня защищать?

— Глупышка, — Кристо возвращается ко мне и кладёт мне руки на плечи. — Я и буду тебя защищать. На фронте. А ты… давай на восток. В Праге будут бои. Найди Люцию и держитесь вместе.

Он целует меня в лоб и тут же снова бежит.

— Кристо!

Но он уже скрылся за поворотом на лестницу.

А что делать мне?

Я возвращаюсь в номер, закрываю дверь. На столике, среди судков, лежат деньги — кажется, Кристо оставил все. Я заталкиваю их в сумочку. Я знаю, что мне делать. Если пруссы будут — и неизвестно, сколько продержатся — в Праге, то и в Кутна Горе тоже. Я должна вывезти семью, пока эти деньги что-то значат и пока есть время.

Глава XIII. Разгадка серебряных струн

Мне не удаётся поймать такси или дальнобойщика: практически все шофёры — мужчины призывного возраста. Я покупаю в подвернувшемся киоске автомобильный атлас и выхожу из города пешком: по моим прикидкам, до Кутна Горы день-два пути, с учётом необходимости прятаться и отдыхать. Решаю не спать, пока не доберусь.

По дороге к Праге мчатся автомобили, грузовики, автобусы, бронеходы. Слишком много мужчин для моих нервов, так что я иду не по обочине, а параллельно дороге, стараясь выбирать безлюдные места. Туфли я просто оставляю на скамеечке в одном из пражских дворов, и теперь мой шаг лёгок, мягок и свободен. «Волка ноги кормят,» — всплывает в голове, и я усмехаюсь. Это раньше они меня кормили; теперь — спасают.

Хорошо, что сейчас лето. Мало одежды, не так устаёшь. И хорошо, что жары нет — в Богемии мягкий климат, в Хорватии было тяжелее.

Проходя через Ржичани, я покупаю еду и колу и устраиваюсь на обед в лесопарке у восточного края городка. За пять часов хождения полями и кустами я успела утомиться, и теперь хочу дождаться ночи. Главное — не заснуть; мне не нравится мысль остаться беспомощной, пусть даже и в таком укромном месте. Я жую, не чувствуя вкуса еды. За последние месяцы я слишком привыкла всё время ощущать поддержку и присутствие или Батори, или Кристо. Оставшись снова одна, я чувствую себя неуверенно.

Коротая время до полуночи, я лежу, раз за разом прокручивая ярчайшие воспоминания последних недель. Чувствую острое сожаление, что не распознала природу Надзейки при встрече, не расспросила её, как следует. Немного жалко и Златко — хотя он, конечно, по пьяни урод уродом, но трезвый-то он попытался меня уберечь от обнаружения дружками-копателями. Фыркаю, вспомнив некрологи. Снова немножко сержусь на Кристо, что он тогда оставил меня, чтобы сбегать в салон связи пообщаться с Марийкой; потом обижаюсь, что он так просто взял и ушёл на войну, пока на меня продолжается охота. Хотя, конечно, его можно понять — ярость за убийство отца всё ещё свежа. В конце концов, он догадался вынуть из кармана деньги и оставить их мне с половиной колбасы. «Заботливый у тебя жених,» — сообщаю я сама себе, горько усмехаясь. Тут же вспоминается, как Кристо застукал Батори целующим меня в лоб на кухне. Неудивительно, что у него был такой взгляд! Ой, я хороша — сама его упрекала тем, что уж больно в глаза бросается его личная жизнь… а он тем временем постоянно натыкался на возможные свидетельства моей. Батори… я вызываю воспоминание о нашем поцелуе в ресторане, и на меня вдруг накатывает что-то такое странное, страшное, тяжёлое, что я не могу нормально вздохнуть. Сердце колотится мелко и быстро, ноги и руки слабеют. Кажется, я дрожу. Спокойно, Лиляна, спокойно. Дыши. Это был всего лишь поцелуй. Или… моей природой заложена невозможность какого-либо намёка на отношения с вампирами? Но ведь в ресторане мне не становилось плохо?

Оставшиеся часы я занимаюсь преимущественно тем, что мысленно складываю мандалы из пуговиц.

В Кутна Гору я вхожу около полудня. Ноги гудят, и очень хочется есть — после Ржичан я нигде не останавливалась. А ещё больше хочется спать. Я трачу ещё тридцать-сорок минут, чтобы найти цыганский квартал; у входа в него меня перехватывает одна из соседок моих дяди и тёти, молодая цыганка Папина. У неё запоминающаяся походка: чуть вперевалку.