Монумент

– Эта канализация, – сказал он, – мир в самом себе. А эти ящерицы и пауки помогают друг другу выживать… Они питаются друг другом. Ящерицы поедают насекомых и арахнидов. Пауки – паразиты, они питаются кровью ящериц. А еще откладывают в них свои яйца. Вылупившись, паучата едят плоть ящериц на первом этапе своей жизни. Потом прогрызают себе путь наружу. Для ящериц это мучительная смерть, но таковы законы природы. – Он поджал губы. – Рано или поздно один из видов возобладает. Ящерицы съедят всех пауков. Или пауки убьют слишком много ящериц, и им некуда станет откладывать яйца. Выживший вид покинет канализацию. На время… Но в конце концов они вернутся, потому что вернутся и их извечные друзья-соперники. И кровожадное партнерство возобновится. Цикл бесконечен: война, мир, потом снова война… – Он покачал головой. – Такие вещи изумляют меня. Скажи, Баллас, неужели тебя они не интересуют? Баллас пожал плечами.

– А должны?

– Ты же родом из Хатфола, – сказал Краск. – У тебя характерный говор. Хатфол – сельскохозяйственная провинция. Я слышал, что это место необычайной красоты. И спокойствия.

– Я вырос на ферме, – кивнул Баллас. – Но животные меня не интересуют.

– Нет?

– Я жил среди них, – сказал Баллас. – Они не кажутся мне странными. И не вызывают восторга или ужаса. Для меня это привычно.

– Да, здесь мы различаемся, – ответил Краск. – Я-то вырос в городе. Там было мало животных. Птицы, само собой, – вороны, галки, голуби. И все такое прочее. Ничего особенного. Так что мир природы всегда был для меня чем-то таинственным, неизведанным. Завораживал меня, пугал… Даже болото с его угрями – хотя я прожил там немало лет – не переставало меня поражать. – Он покосился на Балласа. – Почему ты уехал из Хатфола? Я не могу понять, как человек может по доброй воле покинуть такое прекрасное место. Ты оскорбил кого-нибудь? Повздорил с местным старостой? Может, совратил чужую жену? – Краск ухмыльнулся.

Балласу было не до смеха. Внезапно воспоминания обрушились на него словно поток ледяной воды. Как наяву он увидел дом с белыми стенами посреди поля, заросшего густой травой. Был жаркий день: солнечные лучи пробивались сквозь соломенную кровлю. Огромный седой волкодав прикорнул у крыльца, положив голову на лапы. Баллас ощущал вкус только что съеденного мяса с жирной подливой. Он сытно пообедал, и теперь пришло время добывать ужин. В руке у Балласа была удочка, на плече висела кожаная сумка с крючками и леской. Он крикнул матери: «Я пошел», выскочил на улицу и зашагал по деревне. По склону холма Баллас спустился к пруду, где прекраснейшая в Друине форель переливалась всеми цветами радуги…

В темном туннеле старой канализации Баллас остановился. Он ощутил невероятную слабость и прилив жуткой паники. Пересохло во рту, колени сделались точно ватные, лоб покрылся испариной. Баллас почувствовал головокружение и, пошатнувшись, привалился к сырой стене.

Краск обеспокоено взглянул на него.

– Что случилось?

Баллас не ответил. Он едва мог говорить. Сердце стучало как бешеное; дыхание вырывалось из легких отрывистыми хрипами.

– Ты… ты не заболел? Ты так побледнел… О Пилигримы! Да что с тобой такое?..

– Заткнись, – выдавил Баллас. – Пошел на хрен со своими пауками и ящерицами. Я не хочу тебя слушать. Болтаешь, как старая баба.

– Я просто хотел поддержать разговор. Нельзя же все время молчать. Это угнетает… особенно здесь, – удивленно сказал Краск.

– Лучше уж молчать, чем слушать твою долбаную трескотню – Усилием воли Баллас выгнал из памяти картины прошлого. Оттолкнувшись спиной от стены, он продолжил путь по туннелю.

Долгое время шли в молчании. Баллас то и дело сверялся с картой. Коридоры походили один на другой как две капли воды. Если они заблудятся, выбраться наружу будет непросто, казалось, архитекторы и впрямь пытались построить не канализацию, а лабиринт.

Баллас злился на Краска и на его дурацкие вопросы, вызвавшие приступ воспоминаний. Резкая отповедь Краску привела его товарищей по несчастью в мрачное настроение. Все молчали, потому что никто не осмеливался говорить. Неожиданная вспышка ярости Балласа огорошила их. Баллас недоумевал. Не так давно все видели, как он убил стражей; они уже должны были заметить, как мало ему дела до их страданий. Но это никого не удивляло. Теперь же Краск и Эреш выглядели… да, выглядели обиженными. Баллас покосился на них. «Они приспособились ко мне, – подумал он. – И, надо понимать, приспособились к обстоятельствам. – Баллас припомнил вечер на берегу реки, когда Эреш сказала, что он ей отвратителен. – Как быстро ты изменилась, женщина. Как быстро ты поняла, что этот мир – не для мягкосердечных».

Тишину нарушали только шаги и негромкий перестук костылей. Внезапно до ушей Балласа донесся новый звук… Далекий – на грани слышимости.

– Стойте, – сказал он.

– Что это? – спросил Элзефар, вытирая пот со лба. Путешествие давалось ему нелегко.

– Тише, – пробормотал Баллас. Склонив голову набок, он прислушался. Сперва он ощутил лишь легкое движение воздуха – далекое дуновение ветра, проникавшего в подземелье через какое-то отверстие. Затем различил кое-что еще. Шаги. Их приглушенное эхо разносилось по туннелю. Шаги слышались с той стороны, откуда они пришли. Погоня – в этом не было ни малейших сомнений. Четверо или пятеро человек. И они явственно торопились.

Баллас повернулся к спутникам, но те уже все поняли сами.

– Стражи, определенно, – сказал Краск, нервно облизывая губы.

– Да.

– Что будем делать?

– Мы не сможем их обогнать, – сказал Баллас.

– Нет? – переспросил Краск. – Кажется, только один из нас замедляет всех… – Он посмотрел на Элзефара.

Тот кивнул.

– Мне следовало бы предложить вам бросить меня и спасать свои шкуры. Это было бы благородно, верно? Тема для песен и баллад. Но Баллас такого не допустит. Почему? Потому что у него благородное сердце? Потому что мы с ним – товарищи? – Калека покачал головой. – Потому что я ему нужен. Он желает знать то, что знаю я. Я еще не открыл ему имя проводника. Без моей помощи Балласу не добраться до Белтиррана.

– Мертвецу проводник ни к чему, – буркнул Краск. – Баллас, Элзефар – не единственный, кто это знает. Найдутся и другие. Другие люди, более надежные… и порядочные.

– Мы не бросим Элзефара, – заявил Баллас.

– Баллас… – начал Краск.

– Мы не бросим его, – повторил Баллас несколько раздраженно. – Нет необходимости.

– А что ты предлагаешь? – спросил Краск. – Мы в милях от выхода из этих проклятых туннелей. В милях! Понимаешь? Что мы… – Старик вздохнул. – Опять собираешься драться?

Баллас кивнул.

– Прости меня, конечно, – сказал Краск, – но ты слишком часто испытываешь судьбу. Рано или поздно удача тебя покинет. Ты устанешь или оступишься, и…

Баллас не слушал. Он развернул карту и несколько минут тщательно ее изучал. Потом посмотрел в темноту туннеля.

– Там впереди удачное место, – сказал он.

Чуть поодаль коридор раздваивался. Баллас оглядел оба туннеля и обнаружил, что правый несколько шире.

– Я останусь здесь, – решил он. – Все остальные спрячутся в другом коридоре. Когда стражи окажутся здесь, они задумаются, в какую сторону мы пошли, и на время остановятся. Пока они будут думать, мы нападем на них. Ясно?

Краск кивнул. Лицо его было серовато-бледным. Старик вынул из ножен небольшой кинжал и нервно перебрасывал его из руки в руку. Эреш, напротив, была абсолютно спокойна. Она заново перевязала растрепавшиеся волосы и исчезла в коридоре. Краск и Элзефар последовали за ней, Баллас же направился в правый туннель. Он закрыл шторки фонаря, так что свет превратился в едва видимое глазу мерцание, и сел на каменный пол. Вынув кинжал, Баллас повозил по лезвию рукавом, стирая засохшую кровь. Он чувствовал неимоверную усталость, и дело было отнюдь не только в физическом напряжении. Все ослабляло его – Церковь, стражи, ополчение и жители города, которые преследовали его. Краск бесил Балласа. Старик был полон страха и тем раздражал. Да, Краск пытался держать себя в руках, но даже это вызывало ярость. Краск постоянно напоминал, что страх существует – и живет в самом Балласе ничуть не менее, чем во всех прочих…