Лисьи листы

Птица крикнула вновь, и я невольно подняла глаза, ожидая увидеть клин диких гусей, стремящихся к югу. Но небо было пустым, небо тоже томилось одиночеством.

Прохладный плотный шелк облегал моё тело… Моё? Нет, это тело никак не могло быть моим: эти узкие ступни, эта гибкая талия, эта летящая обреченность походки… «Летящая обреченность» — именно так кто-то говорил обо мне. Обо мне?!

И тут я проснулась. Или очнулась. Словом, вновь стала собой.

Мы по-прежнему лежали на пандусе, спускающемся к сиреневому морю, и мой напарник курил, выдувая струю дыма высоко вверх, с сигаретой в левой руке, тихонько поглаживая мои волосы правой.

— Я долго спала? — спросила я просто для того, чтобы хоть как-то прервать молчание.

— Не знаю. Я не смотрел на часы. Приблизительно полторы вечности.

— Во сне я была О-Нару.

— И как она? — без усмешки спросил Хитч.

— Печальная. Хорошая. Она хочет нам помочь, но не может сама. Она еще не полностью вошла в сознание ребенка. Ей пока там тесно.

Я приподнялась и села, глядя на плавное движение плит на поверхности моря. Сосредоточиться… Сосредоточиться и вспомнить…

— Я была ею, — повторила я, — И точно знала, как нам спастись… как нам выйти отсюда. Оно и сейчас во мне есть — это знание. Где-то. Словно спрятано в шкатулке…

Хитч отбросил сигарету и вскочил на ноги, отбросив апатичность и вялость с легкостью кота, заметившего бабочку.

— А ключ? — спросил он.

— Не знаю. Не могу нащупать…

— Давай так, — предложил мой напарник, — Я стану задавать вопросы, а ты попытайся на них отвечать, не задумываясь, словно тебе всё давно известно. Вдруг сработает?

— Давай, — согласилась я и полезла в сумку за термосом. Глоток кофе был мне сейчас просто необходим!

— Почему Дверь, которую ты создала в белой комнате, привела нас не в другой мир, а сюда?

— Здесь вообще пока что не может быть дверей в иные измерения, — выпалила я, — Двери в сознании открываются только в область представимого, а это…

— … ребенок, у которого пока что нет ни жизненного опыта, ни воображения…

Хитч приуныл, но тут же оживился снова.

— Да, но здесь-то уже не сознание! Здесь сканды твои, истинное «я» или еще какая-то чертовщина! Отсюда можно создать дверь?

Я напряглась в поисках ответа в себе.

— Можно. Но каким-то особым образом.

— Каким?

— Не знаю. Не знаю! — от судорожных попыток пробиться к решению у меня даже слезы выступили на глазах и разболелась голова. — Словно блок какой-то стоит!

Ужасное ощущение! Нужные слова были где-то совсем рядом но стоило попробовать их произнести, как всё снова расплывалось мутным белесым пятном. И чем упорнее я старалась уцепиться хоть за что-то, тем сильнее сжимал мои виски невидимый железный обруч.

— Ну, успокойся, пожалуйста!

Тошка опустился рядом на колени и протянул мне зажженную сигарету.

— Давай о чем-нибудь другом, ладно? Значит, О-Нару не может войти в сознание младенца?

— Полностью не может. Потом, со временем…

— А где же она сейчас?

— Здесь… — я слегка запнулась, — но только отчасти… Она пока что не в состоянии собраться, например, для того, чтобы поговорить с нами. Поэтому и отдала мне свою память — ее она всё равно не сможет взять в новую жизнь.

— Отдала память? Во сне? Ну, допустим. Тогда ты просто должна знать всё то же, что и она. Почему же тогда такие сложности?

Я слабо улыбнулась:

— Что-то вроде конфликта оборудования. Понимаешь, у человека не может быть две памяти. Память складывается с личностью, как кусочки пазла. А для меня воспоминания О-Нару нечто чужеродное, отдельное. Мне трудно к ним пробиться — точек соприкосновения почти нет. Кстати, когда мы вернемся, мне обязательно нужно будет рассказать об этом Лао. Он знает какой-то метод… что-то вроде электросна, чтобы такую вот чуждую память стереть. Иначе она со временем начнет формировать вокруг себя другую личность, и закончится всё классической шизофренией.

— Жалко стирать… — вздохнул Хитч, — Представляешь, сколько там всего интересного…

— Ага. Только в палату с мягкими стенами мне пока что не очень хочется. И права отберут…

И мы рассмеялись. Идиотская, конечно, привычка — ржать по любому поводу, но иной раз это очень помогает выжить. Даже моя головная боль настороженно притихла и затаилась.

— Кстати, по поводу прав! — вдруг вспомнил мой напарник, — Ты это серьезно, насчет мотоцикла?!

— Да, а что? Тебе, значит, можно, а мне — только в клетке ездить?! — с пол-оборота завелась я, — Хочется же!

— А шею свернуть тебе тоже очень хочется?

— Куча народу ездит — и ничего!

— Куча народу, между прочим, и с «тарзанок» прыгают! Тоже хочешь попробовать?

— Не-а, я вниз головой летать не люблю.

— Ну, конечно, с мотоцикла башкой об асфальт лететь значительно ближе!

Я аж фыркнула от злости и резко затушила сигарету. Вот вечно он так: то добрый, милый, нежный, всё понимает, то начинает вдруг ни с того, ни с сего строить из себя папочку. Ладно бы еще сам солидным человеком был, так ведь нет же — хитчхайкер, перекати-поле, за сто лет собственной квартирой обзавестись не удосужился! А туда же!

— А ты Лао нажалуйся, — ядовито предложила я, — Глядишь, он мне пальчиком пригрозит и тринадцатой зарплаты лишит!

— А что тебе Лао! — махнул рукой Хитч. — Лао уже сам давно отчаялся. Я лучше Авенусу скажу, чтобы не тратил своё драгоценное время на твоё обучение — всё равно ты скоро в гипсе окажешься.

Я немедленно представила себе Авенуса с его узкоплечей подростковой фигуркой в джинсиках и маечке с черепами — как он грозно сдвигает брови и начинает читать мне мораль, но вместо того, чтобы громко расхохотаться, неожиданно почувствовала, как в глазах у меня всё чернеет, сознание уплывает куда-то, а тело сводит мучительной судорогой.

— Ирка! Что с тобой?! Ирка! — как сквозь вату долетал до меня голос Хитча, — Ирка, очнись! Посмотри на меня! Посмотри сюда! Посмотри! Ирка!..

А после наступили тьма и тишина — странное бесчувствие, вовсе непохожее на обморок, в котором время и мысли не останавливались, а продолжали течь.

— Прости, — прошелестел где-то глубоко внутри меня голос, — Не бойся. Это ненадолго. Иначе — не получается. А потом я уйду. Совсем.

Когда я открыла глаза, надо мною было яркое синее небо, и холодный ветер трепал волосы, и два знакомых лица тревожно вглядывались в меня. Это был катер, и я сидела на одной из лавок, откинувшись назад, а руки мои упирались в борта.

— Со мной всё в порядке, — сообщила я, потянулась за сигаретами, чуть не потеряла равновесие, всё-таки закурила и потребовала у Хитча:

— Рассказывай!

— Ты упала, — начал он, как-то недоверчиво поглядывая на меня, — Я думал: эпилептический припадок или что-то вроде. Но ты вдруг вскочила на ноги, перепрыгнула на одну из этих плавающих плит — я и моргнуть не успел. И запела. Тонким таким, пронзительным голосом, аж мурашки по коже побежали… Минут десять, наверное, пела, а я стоял, как идиот, и всё не мог сообразить, что мне делать: то ли хватать тебя в охапку, пока ты в воду не свалилась, то ли подождать, что будет… А ты замолчала, наконец, подошла ко мне — такой странной походкой, порхающей, как будто бы ты с каждым шажком чуть-чуть взлетаешь над землей…

Авенус отвернулся — слишком быстро и резко, чтобы я могла не заметить этого.

— А дальше?

— Взяла меня за руку и потянула. Открыла дверь. Мы вошли в лодку. Ты села. Всё. А теперь, может быть, ты мне что-нибудь расскажешь?

Катер покачивали волны, а весеннее солнце лупило так сильно, что я невольно поискала глазами, чем бы прикрыть голову, вспомнила о капюшоне куртки и натянула его на себя.

— Это О-Нару. В какой-то момент она поняла, что я не смогу добраться до ее воспоминаний, а даже если бы и смогла… Понимаешь, там можно было создать Дверь только на эмоциональном взрыве. Ну, чтобы невероятно, до боли захотелось оказаться рядом с каким-нибудь человеком. Ты был со мной, а кроме тебя… В общем, она подмяла моё сознание под свою память на какое-то время…