Урбанизатор (СИ)

Различие пришедших ко мне людей выдвинуло на первый план задачи социализации. Вот были бы у меня здесь Пердуновские — они бы знали, «как здесь ходят, как сдают». В Рябиновской вотчине я годами выстраивал социальную структуру. Отношения не сколько между должностями — между людьми.

«Плевать в человека — нельзя. Пойдёшь свинарник чистить». Я просто знаю, насколько опасен плевок туберкулёзника или сифилитика. Здесь этих болезней пока нет. Но вбивать нормы поведения — надо заранее.

«Врать — нельзя. Пойдёшь кирпичи лепить». «Распространение недостоверной информации» — нахлебался вдоволь. «Кирпичи» — гуманизм. В боевых условиях — смерть.

Сотни подобных элементарных ситуаций, человеческих реакций были уже накатаны в Пердуновке. По моему плану, они должны были бы естественным образом воспроизводиться переселенцами здесь. А приходящие новосёлы довольно мирно интегрировались бы в такую среду. В ходе повседневного общения восприняли бы эти стереотипы и традиции. И — «У нас всё будет хорошо!».

«Куда сбываются мечты?». Так, об этом я уже…

Часть 72

Глава 391

Понятно, что очень быстро образовались сильно сообразительные личности, которые пытались совмещать максимум «благ» с минимум труда. Тут не надо обижаться или рассуждать о «неблагодарности» и «природной испорченности». Да, воруют и сачкуют. Это неизбежно и потому — ожидаемо.

В родовом обществе, в общине, в патриархальной семье существуют довольно устойчивые комплексы мер. По идентификации и фиксации прав собственности, по определению нарушителя этих прав, по наказаниям.

Оказавшиеся в нашей, довольно изменчивой, динамической, городской структуре, новосёлы в определённый момент, не видя «привычных маркеров», начинали думать, что «всё вокруг народное, всё вокруг моё». Вели себя в твёрдой уверенности, что, поскольку прежних, общинных, методов сыска — нет, то их и вообще нет.

— А что Воевода сказал «нельзя…» — так он же не увидит!

Явление многократно исследовано и описано в самых разных обществах. Например, при привлечении туземцев из горных племён Таити в гостиничный бизнес в 20 веке. Про отечество не говорю — его и в 21 веке потряхивает по этому основанию. Даже без учёта выходцев из кишлаков и аулов.

Я этого ожидал, предвидел, принимал меры. Слова тут не действуют. Не так: действуют, но только «после того как», и наглядно.

Примерно через неделю после прихода каждой очередной большой группы новосёлов, пара-тройка «услышавших, но не внявших» подвешивалась к столбам в «Электродном овраге». Получала свой личный экземпляр «спинной росписи» — не путать со «стенной», и отправлялась «на кирпичи». Через неделю — повтор.

«Сле-е-едующий придурок».

Ещё через пару недель — последние. Из этой группы. За месяц — успевала придти очередная. Поселенцы лезли из леса довольно густо, и Христодул без работников не оставался. Хотя и мёрли они у него… ежедневно.

Я ярый противник телесных наказаний. Особенно — после впечатлений от здешнего кнутобойства. Когда кнут «вырывает куски мало не до кости».

Свободный человек, по моему мнению, не может быть бит плетьми. Поэтому кнутобойство — только для уличённых преступников. А преступник — не человек, гражданских прав не имеет. Новосёлы — и так «неграждане». Попавшиеся — ещё более «не…». И «кобыла» у Христодула уже отшлифована до блеска животами провинившихся.

По уму — сейчас у нас новосёл украсть может только то, что можно съесть под одеялом. Да и то — с риском для жизни. Выходить из голодовки нужно осторожно.

Но это ж — «по уму».

В каждой группе находятся чудаки, которые в первую-вторую ночь начинают шарить по округе в поисках съестного. Как делали дети из блокадного Ленинграда при доставке их в детские дома на «Большой земле». С тем же результатом: если надзиратели проспали — чудака хороним. Смерть от заворота кишок — медленная и мучительная.

Более удачливые — продолжают «шарить». Уже не с голодухи, а просто. Голода у нас нет, кормёжка… достаточная. Но… а почему нет, коли лежит?

Как выявлять? Какие методы? Да разные! Про синюю краску для казённой ткани я уже рассказывал, клеймение, маркировка всего, чего ни попадя, амбарные книги, выдача под роспись…

А, вот, забавнее. Детская шутка, конечно.

Продовольственный склад. Ночью кто-то вскрыл, утром осмотр личного состава даёт чудачка с синими пятнами по голове. Ну ведь понятно же, что «русское индиго» — многофунционально. А уж поставить плошку с краской на притолоку над дверью…

Чуть страшнее. Курт мышку поймал. Собрали детишек, пустили мышку в ящик открытый. Показываю: мышь бегает. Все радостно верещат. Капаю на неё синильной кислотой из «сигарки», которую я в Мологе использовал — мышь дёргается и дохнет.

Вот так и с любым татем клетным будет. Такие штуки поставить за многими дверями — не велик труд. Кто знает — не попадётся. А вот бестолочи да злыдни… Не открывайте тех дверей, которые не для вас — целее будите.

«Они же дети!» — пшли в задницу! Они, прежде всего — люди. Если человек человеческого слова не понимает… Не так: понимает, но на слово моё плюёт… Не понял, наплевал — сдох. Мне такой чудак не нужен. Кому здесь жить, как жить, жить ли вообще — решать мне.

«Не корысти ради, а исключительно волею пославшего мя»… древа Иггдрасил.

На самом деле — ничего нового. Страшные русские сказки: «придёт серенький волчок и ухватит за бочок», про петушка, которого «несёт меня лиса за синие моря», про йети, живущего в лесу… столетиями рассказывались бабушками маленьким внучкам. С вполне определённой целью: испугать ребёнка. Чтобы он не попёрся сдуру в лес. Потому что там — он может заблудиться, утонуть в болоте, замёрзнуть, ослабнуть и умереть. Использование фантастических страшилок для воспитания реальной осторожности. Техника безопасности на основе образа бабы-яги.

Дети — восприняли. А взрослым… потребовалось два раза со смертельным исходом.

«Моё — не трожь», «не твоё — не трожь», «не знаешь чьё — спроси, не трожь». Понятия собственности вбивались тяжело, часто — наказаниями. Иногда — смертью.

В ту зиму у меня на Стрелке царил коммунизм. Такого… казарменного типа. Корм, жильё, одежда, обувь… всем. И — вровень. Для меня, например, забежать к Домне да похлебать щец из общего котла, за общим столом… людей посмотреть, себя показать… А что не так? Я ж — не князь, не боярин!

Польза немалая: слышу, как воет ложкомойка. После Домнинного научения:

— Воевода миску взял. А она липкая! Ты меня перед «Зверем Лютым» позорить будешь?!

Ближайшие пару дней лентяйка присесть… не рискнёт. И другие по-опасутся. А там, глядишь, и привыкнут. Мыть посуду до хруста. Потом замуж выйдут. Может, и у себя в дому навык чистоты сохранит. А то в здешних кудах… по всякому.

Коммунизм меня не устраивал — начала «гореть» сбруя на лошадях и одежда на работниках, терялись и ломались инструменты, падала производительность труда. Я её как-то… подпихивал. Да любое-всякое событие давало всплеск! Хоть — публичный дом с элементами соревновательности, хоть — наши победы воинские или проповеди Аггея. Но люди были измотаны, и энтузиазм, моторика, эффективность снова снижались.

Прежде всего, «увлёкся» — я сам. Но я же и других «увлекаю»! А они вовсе не «мыши белые, генномодифицированные».

Я не верю в то, что человека можно заставить работать лучше. Больше, дольше, тщательнее, качественнее… чем ему самому свойственно.

Ересь? — Конечно! Но — правда. Извините.

«— Что ж вы? Вы сами ко мне нанимались! Мы ж по-доброму сговорились! За пахоту, за оплату, за работу. Сами! Своей волей! А нынче на пригорке сидите, на солнышке греетесь. Время-то уходит!