Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

– Он велит рубить щеглу, – ответил Годинович, мертвой хваткой держась за борт посудины.

– Зачем? – перекричал-таки Рыжий Лют вой бури.

На это Волкан только пожал плечами.

– Куда ты? – крикнул он, увидев, что Олькша двинулся к мачт-фишерсу. [72] Но рыжий здоровяк не услышал окрика.

Очередная волна накрыла драккар. Когда она схлынула Ольгерд, стоял на карачках, ухватившись за один из сундуков. Следующий вал застал его уже возле мачты. Со стороны казалось, что он просто обхватил ее, дабы его не смыло за борт. Но прошло несколько мгновений и толстая, смоленая веревка ахтерштага лопнула, как снурок на обучи, [73] и комель мачты вышел из мачт-шиферса вместе с крепежными клиньями.

Олькше повезло: порыв ветра налетел по ходу волн, а не поперек, – огромная мачта сама легла на палубу, подмяв под себя парусную рею и стойки шпиртов. [74] Падая, она едва не зашибла кого-то из гребцов. Но, главное, и мачта, и парус, да и весь драккар были спасены.

– Черпайте воду, Гарм вас задери! – истошно орал Хрольф, но ее и так черпали все, кто мог.

Буря

Буря трепала драккар весь день. Ньёрд шалил как злобный мальчишка. Он налетал со всех сторон сразу и попеременно. Хорошо хоть волны упрямо бежали с юга на север, и это позволяло Хрольфу держать посудину в наименее опасном положении. От холодной воды, которая вал за валом накатывала на деку, насквозь промокли и продрогли все мореходы. Ладья сидела в волне низко, точно была загружена без меры. У тех, кто вычерпывал воду, кожа на руках побелела и стала легкоранимой, как кожица гриба, – стоило слегка задеть шероховатые доски, как она отходила целыми шмотками, а морская соль впивалась в рану, как росомаха.

Чтобы хоть как-то согреться гребцы сели на весла. Но дочери Бога морских глубин встречали их потуги насмешками: весла то скрывались в воде по самые рукояти, то ударяли по воздуху. Так что манскап быстро выбился из сил и оставил благую затею править драккаром во время бури.

Волькша свешивался через борт огромной варяжской лодки, и его взбунтовавшаяся требуха рвалась наружу через широко разинутый рот. Не это ли он видел во сне в ночь после кулачек Ярилова дня? Однако мучения, которые он испытал когда-то в дурном сновидении, не шли ни в какое сравнение с той отвратительной немочью, что наяву выворачивала его наизнанку.

Явись перед Годиновичем свирепое морское чудище, хоть тот же кровожадный Ваал, [75] с пастью огромной, как пещера, и пятью рядами зубов величиной с бычьи рога, парень, наверное, скорее обрадовался бы, чем испугался. Один удар хвостом, единожды сомкнутые челюсти, и все Волькшины невзгоды закончатся на веки вечные.

Новый приступ рвоты, едва не вытолкнул парнишку за борт. Чьи-то руки схватили его за шиворот. Ворот одежи передавил горло, и свет померк у Годиновича в глазах: огненная горечь, поднимавшаяся из бунтующих глубин утробы, попала в дыхало и заколодила дыхание. Ноги его подкосились. Он неуклюже осел на деку. И в довершение всего волна бросила ему в лицо, в разинутый рот, в нос, в выпученные глаза целый ушат соленой воды. Парень в исступлении схватился за грудки. Под рубахой в тело впилось что-то острое… Этот укол стал последней болью, которую он почувствовал, опрокидываясь в ночь беспамятства…

Олькша оттащил приятеля на мешки и короба на носу драккара, и, дабы волна не смыла бесчувственное тело за борт, привязал его к поклаже бечевой, а сверху набросил старый парус. Так что, когда Волькша вынырнул из забытья, его окружала холодная сырая тьма.

От холода его трясло, так что зуб на зуб не попадал. Если это мрак и есть блаженный Ирий, то волхвы, все как один, ничегошеньки о нем не ведают.

Откуда-то издалека доносился плеск волн и завывание ветра, но ни соленых брызг, ни дыхания Стрибожичей Волькша не ощущал. Рука его по-прежнему сжимала ворот одежки. Сквозь ткань Волькша нащупал что-то крючковатое с острым концом… Медвежий коготь! Это же берегиня, [76] которую дала ему Лада-волхова! Дала когда-то давно, в другой жизни…

Волькша силился вспомнить, как давно кончилась та, другая жизнь? Может быть, когда ворожея дала ему этот оберег? Нет. Раньше. Значит, когда отец в столовой палате Ильменьского владыки, положив руку ему на плечо, долго уговаривал пойти на княжескую службу? Тоже, наверное, нет. Может быть на Ярилов день? Или когда он напросился с Олькшей идти за барсучьим молоком? Или, вообще, на свадьбе Торха, когда Година надоумил сына взять в кулак жменю земли? И снова нет, нет и нет. Да и была ли она вообще – другая жизнь? Ведь и то, и другое, и третье, и даже эта ужасная буря, все это случилось именно в его жизни. Так уж Мокша прядет стезю его жизни…

То ли медвежий коготь, из которого Лада сделала берегиню, был не так прост, то ли оттого, что перед глазами Волькши пронеслись такие теплые, такие родные видения его прежней и, в общем-то, счастливой жизни,… но Годинович согрелся и перестал дрожать. Голова его была еще тяжела, но утробная баламуть схлынула почти без следа.

Волкан хотел смахнуть мокрые волосы с лица, но, едва двинув рукой, уткнулся в тяжелую мокрую ткань. Так вот почему он слышал далекий вой ветра и рокот волн, но не чувствовал ни морских брызг, ни напора воздушных струй!

Годинович изрядно побарахтался, стаскивая с себя старый парус. Походу ему пришлось на ощупь отвязываться от поклажи. А поскольку морская лихоманка и обморок изрядно потрепали его, то от глотка свежего воздуха он опять провалился в забытье… или в сон.

Трудно себе представить, как можно спать в бурю на корабле, несущемся неведомо куда. Но борта ладьи, резко поднимавшиеся к драконьей голове, делали ее нос едва ли не единственным укромным местом, куда почти не залетали брызги, и не задувал шквальный ветер.

Когда Волькша очнулся вновь, на небе в прорехах туч плясал Месяц. Дня через два он наберет свою полную силу. Дочери Аегира еще резвились вокруг ладьи, но Ньёрд угомонился и дышал мирно, почти сонно. Манскап сидел на веслах. Однако гребли они едва-едва. Возле поклажи, на которой лежал Волькша, стоял помощник шеппаря с длинным шестом в руках.

– Юпт! [77] – кричал он, опуская слегу [78] в воду.

– Русь сакта! [79] – приказывал Хрольф, и весла совершали один взмах.

Волькша сразу догадался, что шеппарь с помощником стараются, чтобы драккар впотьмах не наскочил на мель или, того хуже, на подводные камни. Одному Ньёрду вестимо, в какую часть Восточного моря занес их своенравный Ван. И, буде, заиграл он корабль на север, к сумьскому берегу, то честнее было бы потопить его в первые же мгновения бури.

Годинович окончательно выбрался из-под старого паруса и встал с другой стороны форштевня. Луна спряталась среди редеющих туч. Волкан вгляделся в темноту, но сумел различить лишь темные абрисы волн.

– Юпт! – вновь прокричал человек с шестом.

– Сакта-сакта русь, – отозвался Хрольф.

Весла пришли в движение.

Драккар вынесло на гребень водяного вала. На мгновение в тучах мелькнула луна и бросила на море горсть бледных самоцветов. И тут Волькше показалось, что самые дальние из лунных бликов разбивались о темный край невидимого берега.

Велесова Лучина [80] спряталась в облака. Погасли всполохи на воде. Но один огонек остался!

Ладья опустилась в распадок между волнами.

– Юпт! – вновь прокричал помощник шеппаря.

– Русь сакта, – раздался приказ шеппаря.

Волкану показалось, что из распадка драккар выбирался быстрее, чем спускался в него, – так уж сильно парню хотелось убедиться, что далекий берег и огонек на нем ему не причудились. Он даже хотел молить Вышней об этом чуде, но вовремя спохватился: негоже тревожить Триглава по пустякам, – ни его собственная жизнь, ни даже жизни всего манскапа не стоили того, чтобы Сварог отвлекался от вращения своего колеса. [81]