Война среди осени

В тот год лихорадка унесла десятки жизней. Зима всегда меняла облик Мати. Холода загоняли жителей глубоко в подземные тоннели и залы, скрытые под городом. Месяцами люди жили во тьме, при свете факелов. К середине зимы воздух подземелий становился густым, удушливым. Во мраке и тесноте быстро расползались болезни. Как многие другие, Баараф подхватил заразу и умер. Сейчас от него остались только память и прах, а Маати стал хранителем библиотеки. На эту должность его назначил старинный друг и враг, Ота Мати. Хай Мати, муж Киян, отец этой почти-что-женщины по имени Эя, с которой Маати делил свои миндальные лепешки, отец ее брата, которого звали Данат. И, возможно, отец еще одного ребенка.

— Маати-кя? Что с тобой?

— Я вспомнил про твоего брата.

— Ему лучше. Кашель почти прошел. Вот все твердят, что у него слабые легкие, но ведь я была такая же хилая в детстве, а сейчас все хорошо.

— Просто люди любят сплетничать, — успокоил ее Маати. — От скуки, наверное.

— А что было бы, если бы Данат умер?

— Твоему отцу пришлось бы жениться снова, теперь уже на молодой женщине, которая родила бы ему еще одного сына. Или несколько, если получится. Отчасти поэтому знать и волнуется за Даната. Если он умрет, а других сыновей у хая не будет, в городе наступят трудные времена. Самые могущественные дома начнут борьбу за трон. Погибнут люди.

— Ну, Данат же не умрет, — сказала Эя. — Значит, бояться нечего. А ты его знал?

— Кого?

— Моего настоящего дядю, в честь которого назвали нашего Даната.

— Нет, — покачал головой Маати. — Совсем не знал. Я всего раз его видел.

— Он тебе понравился?

Маати постарался вспомнить, как это было. Столько лет прошло с тех пор… Его вызвал дай-кво. Старый дай-кво, Тахи. Нового Маати никогда не встречал. Тахи-кво представил его хайским сыновьям и дал одно задание. Кончилось все тем, что Ота взошел на трон, а Маати остался жить при дворе. Сейчас казалось, что это произошло в другой жизни.

— Не то чтобы он какое-то особое впечатление произвел, — ответил Маати. — Для меня он был просто человек, один из многих.

Эя нетерпеливо вздохнула.

— Расскажи еще про поэтов.

— Ладно, слушай. Во времена Первой Империи, когда никто еще не понял, как тяжело вернуть упущенного андата, жил один поэт. Он попытался заново пленить Мягкость с помощью того же стиха. Конечно же, у него ничего не вышло.

— Новое пленение должно отличаться от старого, — уточнила Эя.

— Но он-то этого не знал.

— И что с ним стало?

— У него срослись все суставы. Он не умер. Просто превратился в статую. Совсем не мог двигаться.

— А как он ел?

— Он не мог есть. Его пытались поить водой через ноздри, и он захлебнулся. Когда тело вскрыли, оказалось, что все кости у него спаяны. Они стали единым целым, как будто суставов никогда и не было.

— Гадость, — поморщилась Эя. Она это часто повторяла. Маати улыбнулся во весь рот.

Еще пол-ладони он рассказывал ей о неудачных пленениях, о том, какой ценой расплачивались поэты прошлого за то, что отважились на величайшую в мире уловку и потерпели поражение. Эя слушала и уверенно выносила собственный приговор. Уничтожив последние лепешки, они позвали служанку, чтобы та убрала посуду.

Когда Эя ушла, между кромкой низких туч и горными пиками на западе показалось солнце. Ослепительное золото на долгое мгновение затопило город, а затем улицы медленно погрузились в сумерки. Оставшись один, Маати постарался уверить себя, что ему темно потому, что еще недавно светило солнце, а вовсе не потому, что его покинул маленький друг.

Он до сих пор помнил, как в первый раз увидел Эю у матери на руках — удивительную, крошечную, беспомощную. Сам он в то время попал в большую немилость у дая-кво и был сослан в Мати за излишнее увлечение придворными интригами. Поэты служили хайему, оставаясь подданными дая-кво, а тот никогда не принимал участия в драмах братоубийства, которые век за веком разыгрывались в семьях правителей. Хаи поддерживали дая-кво и его селение, посылали лишних сыновей в школу, где они могли удостоиться бурой мантии, и правили городами, чьи названия принимали вместо имени. Хай Мати, хай Ялакета, хай Тан-Садара. Все они были другими людьми, пока их отцы оставались в живых и еще находили силы, чтобы удерживать власть. Всем им пришлось убить своих братьев в борьбе за престол. Всем, кроме Оты.

Оты, единственного исключения.

Кто-то царапнул по двери. Пыхтя, Маати поднялся из кресла и пошел открывать. Уже почти стемнело. В сумраке брызгами рассыпались пылающие точки факелов. До Маати донеслись музыка и смех: в одной из беседок неподалеку от библиотеки пировали молодые утхайемцы. Они радовались приходу весны, и дождь, холод или тоска им были нипочем. Сначала на пороге появились две знакомые фигуры. Семай, поэт Мати, держал в каждой руке по бутылке вина. За спиной у него возвышался могучий, нечеловечески спокойный андат, Размягченный Камень. Его широкий подбородок поднялся и опустился в приветственном кивке. Третьего гостя Маати не знал, но ожидал увидеть. Это был стройный молодой мужчина в такой же коричневой мантии, как у Семая и Маати. Атай Вауудун, посланник дая-кво.

— Никогда не встречал такой самонадеянности, — сказал он Семаю, продолжая разговор. — У него нет союзников, только один сын, и при этом он без колебаний отделяется от остальных городов Хайема. По-моему, он гордится тем, что попирает традицию.

— Наш гость встречался с правителем, — обвалом пророкотал андат. — Похоже, они друг другу не понравились.

— Атай-кво, — Семай неловко повел бутылкой, — это Маати Ваупатай. Маати-кво, познакомьтесь с нашим новым другом.

Атай изобразил позу приветствия. Маати ответил позой радушного приглашения, менее формальной, чем у молодого поэта.

— Кво? — удивился Атай. — Не знал, что вы были учителем Семая-тя.

— Он так говорит из уважения к моим сединам, — ответил Маати. — Входите. На улице холодно.

Маати повел их по коридорам и комнатам библиотеки. По дороге, как того требовала учтивость, они вели простую беседу: дай-кво пребывал в добром здравии, нескольким талантливым ученикам пожаловали черные одежды, в следующем году собирались пленить нового андата. Маати играл положенную роль. Размягченный Камень молчал, рассматривая толстые каменные стены с легким, отстраненным интересом. В комнате, которую Маати приготовил для встречи, не было окон. Внутри стоял полумрак; за железными дверцами камина жарко пылал огонь. На широком низеньком столе лежали книги и свитки. Маати взял лучину, открыл дверцы камина и подержал ее над пламенем, а затем прошелся по комнате, зажигая светильники и свечи. Ровный теплый свет разлился вокруг. Посланник и Семай придвинули кресла поближе к очагу, а Маати опустился на скамью.

— Это мой личный кабинет, — сказал он. — Мне обещали, что здесь подслушать нас будет непросто.

Посланник принял позу согласия, однако с подозрением покосился на андата.

— Я ничего не скажу, — пообещал Размягченный Камень, и осклабился, обнажив неестественно ровные, белые, как мрамор, зубы. — Даю слово.

— Наш друг пока что повинуется мне, — вставил Семай. — А если я потеряю власть над ним, то у нас будут неприятности похуже, чем разглашение сегодняшнего разговора.

Это немного успокоило посланника. Маати подумалось, что у молодого поэта чересчур маленькая голова. А может, все дело было в неприязни, которую он уже испытывал к Атаю.

— Семай рассказал мне о ваших планах, — сказал тот, сложив руки на коленях. — Вы изучаете последствия неудачных пленений, верно?

— Все немного сложнее, — ответил Маати. — Меня, скорее, интересует соответствие формы пленения форме расплаты. Что именно в работе поэта приводит к такому результату, когда в его жилах пересыхает кровь или, скажем, в легких заводятся черви.

— Для начала неплохо бы задуматься, стоит ли нас вызывать, — посоветовал Размягченный Камень. — При таких-то опасностях.

Маати не обратил на его слова никакого внимания.