Служитель милосердия (СИ)

Его Величество перевёл взгляд на жрецов. Если верить доброжелательной улыбке и добродушному лицу правителя, можно решить, что имеешь дело с недалёким простаком, но Син очень хорошо помнил, что перед ним — властитель совсем ещё молодого государства, где любой благородный потомок рухнувшей империи свою кандидатуру на трон мнит куда более достойной. А то, что власть этого человека держалась явно не на клинках, предполагало немалые способности.

— При всём уважении к служителю жизни, мне кажется, что достойным жрецом был назван незнакомец в белом. Не подскажет ли нам незнакомец, как ему удалось столь быстро завоевать уважение моего племянника? До сих пор мне казалось, что это можно проделать только с помощью оружия — если, конечно, вы им владеете лучше него. Или он оказался сражён Вашим ораторским даром?

Жрец коротко поклонился. Вообще-то монархам, даже чужим, кланяются в пояс, но духовенство признаёт выше себя только своих богов, и достаточно разумные венценосцы не стараются с этим бороться. Теперь постараться побыстрее покончить с интересом к собственной особе и перейти к делу.

— Меня называют Син, Ваше Величество, и я занимаю пост высшего жреца Дарительницы и Собирательницы. К моему глубокому сожалению, мне не удалось произвести достаточного впечатления на уважаемого Фурими одними словами. К счастью, удалось обойтись без печальных последствий нашего спора.

Король хитро улыбнулся.

— Очень интересно. Насколько я знаю племянника, без потасовки не обошлось, но то, что вы оба на своих ногах говорит о многом. А ещё — имя… Син — ведь означает «грех» на древнем наречии? А твоя богиня признаёт только два греха, так что вместе с приличным владением оружием… Как считаешь, Фурими, наш сегодняшний гость хорошо владеет оружием?

Офицер, занятый своими собственными горькими думами, ответил не сразу.

— Боюсь, мне трудно судить об этом. Всё, что могу сказать — что намного лучше меня…

А затем медленно, нехотя, отбросил плащ за спину, выставляя напоказ всё ту же, безнадёжно изуродованную кольчугу.

Единый вздох ветерком пронёсся по залу, разбился на шепотки разговоров. Видимо, у племянника короля была прочная репутация непобедимого бойца. И, судя по всему, задиры. Слишком уж много довольных лиц оказалось в зале, гораздо больше, чем встревоженных и сочувствующих.

Король был ошеломлён не меньше прочих. Он даже неверяще потрогал одну из прорех на кольчуге, с трудом удержал ругательство, уколовшись о разрубленное кольцо, и быстро спрятал руку за спину.

— Что ж, мой мальчик, я давно говорил тебе, что наши армейские инструктора слишком много мнят о себе, да и тебя чересчур захваливают. Оказываются, при храме смерти есть мастера посерьёзней. Может мне стоит обрядить их в белое и послать поучиться?

Венценосец стремительно обернулся к жрецу:

— Отлично! Вы ведь были последними на аудиенцию? Значит, у нас ещё есть время выслушать рассказ о том, как мастер оружия возглавил храм как там? Дарительницы и собирательницы? С делом можно и подождать!

Син пытался возражать, но его Величество уже устраивался на своём кресле. То ли по незаметному для несведущего жреца приказу, то ли по договорённости по залу быстро прошлись слуги с подносами, разнося горячительные и охладительные напитки для всех желающих.

Свита, очевидно, привычная к быстрым решениям своего правителя, охотно брала напитки и располагалась поудобнее. Те, кто считал себя слишком занятым для рассказа непопулярного жреца, спокойно вышли. В гневе умчался зелёный жрец, но Фурими остался стоять у трона, вновь запахнутый в плащ по горло, мрачный и отстранённый.

Можно было ещё отказаться под каким-либо благовидным предлогом, Син не любил говорить о своём прошлом. Скорее всего, никаких неприятных последствий не последует, но и о помощи придётся забыть.

Король уже смотрел с вежливым нетерпением, ожидали и прочие, и жрец обречённо вздохнул.

Воспоминания… Они никуда не уходят, просто поджидают где-то на задворках памяти, пока знакомое слово, жест или даже запах не заставят их вновь проявиться. И чем неприятнее и больнее вспоминать — тем проще вновь погрузиться в пучину лет. Лица друзей, врагов, учеников и сослуживцев, обвиняющие, оскорбляющие, скорбные и обезображенные болью и смертью. Лица тысяч мертвецов, живущих только в его памяти и не желающих прощать. Всё то, что заставляло его работать до беспамятства, выжимая из себя все силы и умения в безнадёжной попытке искупить хотя бы часть греха, ставшего его именем.

— События, что заставили меня стать служителем милосерднейшей, начались шестьдесят семь лет назад, когда мне было чуть за сорок.

Кто-то из придворных недоверчиво присвистнул:

— Да ты и на пятьдесят не тянешь, низкородный! Явился от своей повелительницы червей торговать вечной молодостью, так придумай чего поубедительнее!

Сразу несколько болванов из родовитых, но неумных попытались развить затронутую тему, но венценосец раздражённо хлопнул ладонью по подлокотнику, обрывая поток остроумия.

— Это были последние годы расцвета великого королевства Ва'аллон, достигшего почти божественного могущества в правление мудрого и справедливого владыки С'лмона. Уверен, вы слышали это имя, ведь нынешнее ваше королевство было одной из провинций благословенного королевства.

В тронном зале царила гробовая тишина. Кто же в пределах между небом и землёй не слышал это имя — из страшных сказок и предостерегающих проповедей жрецов. Имя, которое стало проклятьем, страшилка для детей, способная заставить поседеть взрослого.

— Ни до, ни после, люди не создавали ничего прекраснее небесных башен Ва'аллона, ни один город в мире не может даже мечтать о таком величии. Из всех пределов приходили алчущие мудрости, из всех стран прибывали корабли и караваны, везущие золото и меха, пряности и драгоценные камни, чтобы обменять всё это на изделия мастеров, не имеющих себе равных в мире. Все языки мира звучали на базарах и улицах города, все чудеса мира и вся его мудрость были только там. Это был центр вселенной, и весь мир почтительно склонялся пред ним. Но величайшим чудом и сокровищем благословенного города был его правитель — С'лмон мудрый, знающий все языки мира, С'лмон справедливый, чьи законы не делали различий между бедным и богатым, местным и приезжим, С'лмон златоязыкий, одной речью обращающий смертельного врага в преданного друга, способный вознести на небеса блаженства одной похвалой и низринуть в бездну отчаянья порицанием.

Но я не занимался торговлей и не служил государю — по древней, неписаной традиции, мастера служат лишь своему искусству на благо и во славу страны, и потому даже не облагаются налогом. Не было тогда равных школе Летящего Клинка, во главе которой много лет стоял мой престарелый наставник, чьё имя я не вправе назвать. А я был младшим мастером и любимым его учеником, вторым клинком Ва'аллона. В школе летящего клинка учились люди, позже ставшие знаменитыми воителями и героями, у нас приобретали непревзойдённое мастерство инструктора дворца и гарнизонов, и только мой мастер имел право назначать мастеров во все остальные боевые школы.

Однажды посланец самого справедливого призвал меня во дворец, и сам Величайший удостоил личной беседы скромного мастера. Он не приказывал — традиции защищали меня, он просил проявить патриотизм, надеть доспехи и стать одним из его офицеров, защищающий светлое государство в недавно начавшейся войне. Я пытался отказаться — мастера не участвуют в мирских конфликтах и не скрещивают клинки с теми, кто не способен противостоять их искусству. Но пролились золотые речи — и из дворца вышел уже не чуждый мирских страстей мастер, а пламенный патриот, облачённый в офицерский плащ.

Наставник был расстроен, но переубедить не пытался, вся его мудрость не могла превозмочь яда золотых речей. Мы ведь были простыми бойцами, не искушёнными в сладких речах и тонкостях дворцовых интриг. На прощанье учитель подарил мне один из своих мечей, скованных для него величайшим оружейником Ва'аллона и не имеющий цены, один из тех легендарных клинков, что рассекают кость, как воду, а доспехи — как сукно. И ещё он спросил, стоит ли сражаться за старика, продлевающего свою жизнь за счёт чужих. Это был первый раз, когда я даже не пожелал прислушаться к словам наставника.