Служитель милосердия (СИ)

— Такового указа не существует. Но, как взрослые мужчины, чьё различие в статусе не является непреодолимым, мы можем разрешить наш спор другим способом. Здесь и сейчас, если не возражаете!

Офицер эффектно отбросил плащ за спину и стремительным движением выхватил меч из ножен. Будь Син в настроении, он бы с удовольствием похлопал — должно быть, молокосос на отработку этих движений потратил не меньше времени, чем на фехтовальные упражнения. Даже статуи былых королей и полководцев, которым это положено по должности, не способны были выразить всем телом такое героическое самолюбование и снисходительное ожидание противника.

Простодушные физиономии гвардейцев сияли от восторга. Этим вчерашним крестьянам, должно быть, и в голову не приходило, что офицер никогда не подгоняет их пинками под зад не из-за безупречных манер, а просто не желая пачкать начищенные сапоги.

Гнусному жрецу полагалось удалиться в неприличной спешке, или красиво умереть в краткой схватке с одним из лучших фехтовальщиков королевства. Син зло усмехнулся, оценивая свободную стойку противника и качество ухоженного дорогого клинка.

Нет, не было истинно жреческого смирения в душе былого воина. Значит, с первоклассным боевым мечом без всяких намёков на бутафорию — против дорожной палки? Ты заслужил свой урок, мальчишка! Ты уже умеешь убивать и разбираться в оружии, так учись же разбираться в людях! Будет тебе дуэль.

Син прямо на дорогу стряхнул котомку с плеча и рядом уронил свой посох.

— Меч! — приказ, обращённый к ближайшему из верзил, щёлкнул ударом хлыста. Гвардеец, даже не задумываясь о том, вправе ли требовать этого жрец, покорно вложил рукоять в требовательную ладонь.

Худшего оружия Сину видеть ещё не доводилось. Грубой ковки низкокачественное железо без всякого намёка на баланс, с едва намеченной заточкой и сплошными полосами ржавчины. Для понимающего человека не то, что сражаться, даже владеть такой гадостью было бы стыдно.

Солдат едва успел убрать ногу от брошенной в пыль позорной железки.

— Строгое взыскание! Отстранён от службы без сохранения жалованья, пока не приведёшь в порядок личное оружие! Если эта дрянь ковалась в гарнизоне — кузнеца под трибунал, если торговая поставка — каптенармуса! Через три дня — смотр оружия всего подразделения. Выполнять!

— Подтверждаю, — процедил сквозь зубы офицер. Породистое лицо побелело от унижения, на щеках медленно наливался лихорадочный румянец. С едва слышимым шорохом покинул ножны и широкий боевой нож, удобно устроившийся в левой руке мальчишки. Со своими солдатами он разберётся позже, а вот виновнику его позора простой царапиной не отделаться!

На долгую минуту воцарилась гробовая тишина. Наказанный гвардеец уныло плёлся к городским воротам, волоча за снятый пояс поруганное оружие. Остальные обливались потом, как на ядовитую змею глядя на вновь требовательно протянутую руку жреца. Офицер зверел на глазах.

Положение спас пожилой денщик, подошедший откуда-то со стороны ворот и молча предложивший своё оружие. Простой, но добротный клинок настоящего ветерана, тщательно наточенный и вычищенный, с аккуратной накладкой у самой гарды для улучшения баланса.

Син несколько раз взмахнул мечом, привыкая к новому оружию, затем занял позицию перед противником.

Офицер уже не мог сдерживаться, мгновенно отсалютовал и перешёл в быструю атаку.

После долгого перерыва первый поединок — всегда самый трудный, пока не включится память тела, не расслабятся отвыкшие от напряжения связки, а лёгкие не войдут в привычный ритм. Надо отдать должное и противнику — тот атаковал с бешеным напором, в отличие от классической школы, пытаясь достать и нижние части тела, не брезгуя подножками и пинками. Один раз ему почти удалось связать своим мечом оружие Сина, чтобы без особых церемоний ткнуть ножом в бок.

С трудом увернувшись, жрец перебросил клинок в свежую руку и сам перешёл в атаку, резко меняя стиль. Первый разрез на кольчуге объявился уже на третьем выпаде. Денщик удивлённо присвистнул, гвардейцы же даже не поняли, отчего так изменился в лице и ушёл в глухую оборону их лихой командир.

Син ощущал только нарастающее раздражение, уничтожая морально этого героя от провинции, вновь и вновь рассекая дорогую кольчугу и не чувствуя ни малейшего удовольствия. Доведённый до бешенства своей беспомощностью, мальчишка наплевал на защиту, атаковал грубо и беспорядочно, задыхаясь и размазывая пыль и пот по лицу. После очередного промаха, отбросил в сторону нож и перехватил меч обеими руками, вкладывая всю силу в тяжёлые удары. Любой ценой дотянуться до ненавистного жреца, изрубить его в клочья, затоптать ногами, стереть с лика земли, утолить жажду мести, вызванную небывалым унижением…

Очередной промах — падение на колено, кончик меча упёрся в землю — и короткий удар врага, ломающий клинок у самой рукояти.

Офицер почти минуту оставался в том же положении, остановившимся взглядом вперившись в расколотый меч, затем медленно поднялся и побрёл в город, безразлично выронив рукоять в пыль и вытирая лицо полой плаща. Гвардейцы зашагали следом, почти столь же удручённые. Кто-то из них зло пробурчал что-то об обломках стоимостью в два годичных жалованья, но никто так и не нагнулся за мечом.

— Он поймёт, — мягко сказал денщик, возвращая в ножны собственное оружие. — Хозяин совсем не плохой мальчик, просто избалованный. Он ещё будет благодарен тебе за урок, я точно знаю.

Син со вздохом подобрал посох и котомку. Почему вроде бы умные и сообразительные люди не способны воспринимать простые вещи? Его ведь даже не пытались расспросить о цели путешествия! Почему приходится силой пробиваться к здравому смыслу?

Та старательность, с которой стража у ворот игнорировала незваного гостя, явно выдавала их осведомлённость о результатах недавнего поединка. Не мешают пройти — и ладно. Зато простой люд реагировал даже слишком бурно: люди прятали лица и ныряли в подворотни, делали охранительные жесты и хватались за обереги, провожали взглядами, исполненными ненависти.

Улица перед жрецом застывала в тишине и превращалась в разворошенный улей позади. Не опасливая недоброжелательность, а откровенная, чистая ненависть. Вновь придётся принимать крайние меры. Ну а для начала — постараться, чтобы злые голоса за спиной не превратились в неудержимый рёв разъярённой толпы, не стоит строить из себя мученика, принимая на себя возмездие за чужое зло.

Неторопливым шагом, не меняя темпа, не оглядываясь и не показывая, что идущие следом за тобой имеют к тебе хоть какое-то отношение, задать по незначительному вопросу каждому встречному стражнику, кинуть монетку нищему, купить пирожок на углу. Дружески кивнуть встречному жрецу иной веры, рысью умчавшемуся в переулок, обойти вокруг фонтана, полюбоваться на памятник. Не показать неуверенности, поднимаясь по ступеням, ведущим во дворец, не вытирать пот со лба — если его вскоре не пустят, останется только красное пятно на камнях дворцовой площади.

Нет, если бы только он мог умереть по-настоящему, эта ситуация могла бы оправдать его перед госпожой, но беспомощное и мучительное лишение тела, плюс незавершённое дело, которое может оказаться и не по зубам преемнику…

— Прошу аудиенции Его Величества! — не допустить ни одной фальшивой ноты в голосе, он здесь по праву, и как бы здесь не относились к белым рясам, если правитель не дурак, распоряжения уже даны. — Дело государственной важности.

Равнодушная тишина. Это уже не деревенская гвардия, на страже у входа — личная охрана короля, зеркала полированных доспехов и невозмутимые лица стойких бойцов, для которых даже смерть — часть рутинной работы. Этих не смутишь и не переубедишь с нахрапу.

Из прохладного полумрака входа выметнулся молодой жрец в зелёном облачении, потрясающий плетью плюща. Весь увешанный цветами, с теми же цветами, вытатуированными на лице и руках, он бы выглядел забавно, если бы не безумные глаза фанатика и брызги слюны, сопровождающие его речь, больше похожую на вопли бешеного животного.