Негодяйские дни (СИ)

   Какой-то неуклюжий прохожий случайно толкнул Коршуна плечом. Бешенство полыхнуло перед глазами. Кийт взвился, словно развернулась сжатая пружина. Миг, и тело, истекая кровью, осело в грязь под ногами Такайры.

   Толпа замерла на мгновение, качнулась и... все пошло обычным путем. Коршун не делал попыток скрыться. Ждал, ощущая облегчение - удар, предназначенный Маре, достался другому. И раздумывал над неожиданным решением, только что пришедшим в голову. Так и так он собирался осесть в Киотиссии. Что мешает провести собственное расследование и установить местонахождение лиц, указанных в ее списке, за пределами шагганата? Когда у него будет информация - она снова окажется рядом. С ним. Под ним. На нем... Как ему будет угодно! Но прежде...

   Он стоял над истекшим кровью незнакомцем и тонко улыбался, вытирая клинок об рубашку мертвеца. К нему протолкался один из Хозяев городища, кивнул с уважением, показывая, что признает Такайру за своего.

   - Уберешь сам или заплатишь?

   Коршун отцепил кошель от пояса, не торгуясь, сунул ему в руки.

   - Прости за грязь! - вежливо сказал он и, отвернувшись, пошел дальше.

   В толпе мелькнуло яркое пятно. Такайра прищурился и молниеносно устремился следом. Протянул руку, схватил за плечо юркого невысокого юношу, увешанного разноцветными платками. Шелковые, вручную разрисованные платки были гордостью и национальной приметой крирцев. Их носили и простые люди, повязывая на пояса, и знать - украшая искусно повязанными из них бантами камзолы и ножны.

   Пойманный испуганно обернулся. Мгновение вглядывался в загорелое лицо Такайры, затем облегченно выдохнул.

   - Ты напугал меня, Коршун! Зачем так делать?

   - Опять проигрался, Далгран? - без улыбки спросил тот. - Когда-нибудь ты получишь стальную заклепку в днище!

   - Я почти расплатился! - Далгран застенчиво улыбнулся.

   Он был симпатичен, тонколиц, то только при ближайшем рассмотрении становилось понятно, что не так молод, как кажется. Маленькая лошадка - жеребенок до старости, но не скроешь частую сеточку морщин в уголках глаз и рта, и взгляд, давно потерявший невинность.

   - Почему я тебе не верю? - усмехнулся в ответ Такайра. - Сколько ты задолжал?

   Собеседник сразу сник, словно поблек в объятиях волшебных узоров на шелке, разрисованном им самим.

   - Семьдесят крутов.

   - Зайди вечером. Я дам... половину. И половину после того, как ты выполнишь мою... просьбу!

   Далгран побледнел.

   - Только не проси меня, Такайра! Прикажи, и я сделаю все - только не проси!

   Коршун помолчал, выдерживая паузу, затем лениво пояснил.

   - Я сказал так, только для того, чтобы ты понял - это дело важно мне!

   - Все, что угодно! - облегченно воскликнул художник. - Ну, - он замялся, - если, конечно, не надо будет никого убивать!

   - Наоборот! - Такайра внимательно посмотрел на него. - Подарить вечную жизнь!

   Далгран судорожно сглотнул.

   - Ты пугаешь меня, Коршун! Как всегда, впрочем...

   - ... Но тебе нужны деньги, - довольно завершил тот. - Со мной путешествует женщина - ты поймешь, которая, как только увидишь. Мне нужен портрет. Похожий портрет, такой, чтобы вкус ее слюны вспоминался с одного взгляда.

   - Ну конечно! - Далгран затряс головой. - Конечно, я нарисую. Уголь? Масло? Какого размера холст?

   - Никаких холстов! - уточнил Такайра. - Мне нужна миниатюра на костяной пластинке - яркая и живая, чтобы я мог всегда носить ее тут.

   И он похлопал ладонь по одному из многочисленных карманов своего камзола.

   - Взглянешь на нее ближе, когда придешь вечером в шатер Лохмача за деньгами. Мы пробудем тут пару дней, я не тороплю. Понаблюдай издалека и вблизи, но так, чтобы она не заметила тебя - иначе будешь сам расхлебывать неприятности!

   - Я понял! - Далгран робко улыбнулся. - Все понял!

   Он отцепил от перевязи один из платков на продажу и протянул Коршуну.

   - Вот, возьми. Для нее.

   Кусок ткани был оранжевым, расписанным яркими цветами. Но Такайра потянул из связки совсем другой - бледно-голубой, по краям переходящий в зелень, с нарисованными на нем раковинами и морскими звездами.

   - Беру оба! Мне всегда нравилось, как ты рисуешь!

   Он засунул подарки за пазуху и пошел прочь. Смерть Мары и ее жизнь возбуждали его одинаково. То есть, кажется, он соскучился...

   Такайра не ожидал такой реакции на подарок! Тонкие пальцы Мары дрожали, когда она принимала и ласкала зелено-голубой шелк, прижимаясь к ткани щекой и касаясь губами, жадно разглядывала рогатые и пятнистые ракушки, звезды с неровными лучами. Далгран был талантлив: рисовал мир с какой-то детской непосредственностью восприятия, использовал необычные сочетания красок, объединяя в своих узорах природные орнаменты и народные мотивы.

   Коршун смотрел на Мару и удивлялся, отчего всегда бледное лицо окрасилось румянцем? Откуда это неподобающее живое и страстное выражение? Сейчас Такайра до безумия хотел ее. Собрался было притянуть к себе, но, неожиданно, она сделала это первой - узкие ладони обняли затылок, тело бесстыдно прижалось к его, а губы разом вынули душу. Ничего не видя, не слыша, Такайра подхватил Мару на руки, отнес в шатер, одним движением брови выгнав на улицу Дарину с Садаком. Малыш сладко спал у стены. Такайра сделал вид, что его не заметил. Если мальчик проснется, ему стоит посмотреть и прикинуть свои силы рядом с такой женщиной. Коршун подумал о том, что увидит и почуствует Малыш, разбуженный смехом Мары, довольно усмехнулся про себя и забыл обо всем, растворяясь в ее ласках. Несколько мгновений они катались по полу, избавляясь от одежды, обмениваясь безумными поцелуями, но вот она оказалась сверху, уперлась руками в его грудь и одним движением бедер приняла Такайру в себя. В сумраке шатра Мара возвышалась над ним, подобно древней богине - полной власти и силы, страсти и чувственности, гладкая кожа источала аромат и тонкое, едва заметное сияние. Она наклонялась вперед, а затем откидывалась назад, упираясь прохладными ладонями в его бедра, и подрагивающие груди то нависали над лицом Такайры, то торчали вверх, стоило ей прогнуть спину. Он схватил Мару за плечи и рывком поднялся - взбугрились на миг мышцы под смуглой кожей, только оттенившей белизну женского тела. Неровные пряди хлестнули по лицу - она отвернулась, пряча горящий взгляд. Коршун подсунул руки под ее под ягодицы и помог движению, резче насаживая на себя. Жаждал услышать смех - в то мгновение, когда семя толчками пробьет себе дорогу наружу - в горячую, влажную оболочку ее лона. Он желал бы услышать и стон, но, наверное, для того, чтобы сорвать с припухших сейчас губ Мары этот запретный плод, надо было перестать быть человеком! На какой-то миг он потерял себя в ней, приник жадным ртом к ее, вбирая язык здесь и пронзая - там и, наконец, получил то, о чем мечтал. Она прикусила его плечо, содрогнулась и вдруг оттолкнула от себя, запрокинув лицо к куполу шатра тихо, хрипло смеясь. От этого звука мурашки побежали по спине и утихающие судороги возобновились, заставив Такайру закусить губы, чтобы не застонать от острого, невозможного наслаждения.

   Какое-то время он еще держал ее в объятиях, так крепко, как мог. Другая бы задохнулась от силы его рук, но Мара не шевелилась и, кажется, даже не дышала. Лишь билась синяя жилка на ее шее - мелко сотрясая кожу и указывая на то, что женщина еще жива.

   Малыш все-таки проснулся. Коршун обнаженной спиной ощутил его взгляд, полный ненависти и желания. Мара ничего не видела - ее лицо все еще было запрокинуто, глаза закрыты. Другую Такайра столкнул бы с себя, оделся и вышел. Ему никогда не было дела то того, что происходило после с обнаженными, беззащитными, не пришедшими в себя от любовной истомы телами женщин, которых он получал или насиловал. Когда Дарина примкнула к нему и братьям - они пользовались ею после того, как она дарила ласки Такайре, и она терпела, пряча за кажущимся равнодушием боль и отчаяние. А потом... потом не смогла жить по-другому.