Краденые души (СИ)

— А это что-то изменит? — спросил Ульхард горько.

— Нет! — хихикнул Оракул. — Или — может быть. Может быть, он не убьёт тебя так, как хотел. Может быть, он ограничится унижением. Может, он убьёт тебя навсегда… но это уже вряд ли! Всегда найдутся желающие снова воскресить тебя и снова убить!

— Где? — спросил Ульхард, чувствуя, как от этих безумных слов сам сходит с ума.

— Там, где творцы без конца создают и создают этот мир из собственной злости! Из зависти, король! Из похоти! Из страсти к разрушению! И всё это любой из них припишет — тебе! Тебе! И убьёт тебя за это, а перед этим изваляет в грязи!

— Почему я не могу ничего изменить?! — выкрикнул Ульхард, сжав кулаки — и под сводами храма ухнуло тяжёлое эхо.

— Потому что он — творец, а ты — творение! — Оракул сунул в рот большой палец и облизал, как младенец. — Ты хоть понимаешь, почему Закатный Край ещё жив? Твой мелкий бог ведь не может творить живое, может только красть — вот, ты живёшь на краденой им земле, ты сам — им украден, король…

— Да у кого?!

— У другого творца.

— Я не понимаю, — сказал Ульхард устало.

— А твоя женщина сейчас скачет к нему навстречу. К Белому Рыцарю, король, — сообщил Оракул тоном пошлой сплетни.

Ульхард ощутил, как эти слова окатили его внутренним жаром.

— Не может этого быть, — он покачал головой, которая уже раскалывалась от боли. — Лима? Она предана мне.

— Зато создатель этого бардака хочет, чтобы она тебя предала. И всё, она скачет ему навстречу, король. Потому что он хочет унизить тебя, как сможет. Потому что у него не было любящей женщины. Потому что у него не было верных вассалов. Потому что у него не было замка, не было земель, не было ничего — он дал всё это тебе, чтобы отобрать!

— Я не верю в такого творца, — сказал Ульхард. — Он — подонок, а не божество.

— Это неважно. Это ничего не изменит. У него есть власть над тобой — в этом смысл. Всё, что тебя окружает, он создал только затем, чтобы отобрать у тебя и насладиться… хотя бы этим. Потому что взять это себе он не может.

— Но Лима…

— Он дал её тебе, чтобы отобрать. Почему ты не сеешь зло, король?

— Потому что не хочу, — удивился Ульхард.

— Утешься, — Оракул подмигнул. — Убивай, насилуй, жги. Ломай чужие души. Залей кровью собственную землю. Купайся в наслаждении, в чужих страданиях — тебе можно, пока не пришёл Белый Рыцарь! Тогда ты, по крайней мере, не будешь чувствовать, что творец несправедлив.

Ульхард повернулся и вышел.

Он чувствовал лишь омерзение и медленную холодную злобу. Он смотрел в небеса, словно надеясь увидеть там лик творца, чтобы высказать всё это в лицо злобному божеству, но небеса, туманные и пустые, слепо висели над лесом.

— Что сказал Оракул, государь? — спросил серый боец, придерживая Ульхарду стремя.

— Что будет большая война, — сказал Ульхард и улыбнулся. — И нам с вами придётся пойти на смерть, чтобы жила наша земля… и наша честь. Ты рад?

Серый улыбнулся в ответ.

— Мы победим, государь, — сказал он без тени колебаний и сомнения.

Ульхард кивнул ему и вскочил в седло. Всю обратную дорогу он ни разу не обернулся назад.

В глубине души Ульхард был, пожалуй, благодарен Оракулу.

Он знал, что только воля завистливых божеств заставила Лиму покинуть Вечерний Дом. Судьба — то, что сильнее их обоих. Это знание избавило Ульхарда от нестерпимой боли, превратив её в бессильную ярость. Государь никогда не веровал особенно истово — сейчас он готов был плюнуть на пол в храме того творца, который играл жизнями его подданных и его собственной. Войти в грязных сапогах и плюнуть под ноги его статуи, если бы она была там, и умереть в наказание за этот жест, успев в последний миг перед смертью насладиться необратимостью жеста — вот чего бы Ульхарду хотелось, но он не знал, где найти этот храм.

Создатели измученного мира Ульхарда были анонимны для его обитателей.

Без Лимы мир казался более тяжко больным, чем обычно. Ульхард расспросил свиту о том, что леди-маршал говорила перед отъездом; она не говорила ни с кем. Камергер Сандик, рыжий старик, чьи волосы выцвели от старости до цвета остывшей золы, принёс своему государю меч, вырезанный из щепки, длиной с указательный палец. Уже оседлав коня, она отдала этот меч Сандику и одним взглядом, без слов, попросила передать королю.

Ульхард долго смотрел на эту вещицу, отполированную временем и прикосновениями ладоней. Он не знал, что это такое. Оберег? Игрушка? Память о давно миновавшем детстве? Намёк, какой-то знак?

Предупреждение?

Старое дерево пропитывала любовь Лимы. Ульхард привязал к мечу кожаный шнурок, повесил на шею, под рубаху — и больше никого не расспрашивал о Лиме. Смутный проблеск надежды забрезжил в полной безнадёжности предначертаний и злобных пророчеств.

Ульхард убрал любовь на самое дно души и занялся делами.

Он распорядился о патрулях быколюдов, которые должны были охранять горные тропы, хотя думал, что Белый Рыцарь перейдёт границу в более удобном месте. Пусть так. На равнине его встретят волкопсы — и съедят мясо его сподвижников, сохранив поголовье оленей в Закатном Краю.

Гхоти-Тью будет грызть кости Белого Рыцаря, подумал Ульхард и усмехнулся про себя. Пророчество предсказывает обратное. Божества их всех обрекли. Ну что ж. Волкопсы погибнут лучшей смертью, какую бы сами избрали себе — в бою. Было бы отлично погибнуть в бою.

Ульхард закрыл глаза и услышал из глубин памяти лязг железа, вопли и хриплое дыхание. Звуки битвы. Скоро он услышит их наяву.

А к воротам Вечернего Дома вдруг потянулись женщины с детьми. Их лица были измождены и заплаканы, а дети, которых они вели и несли на руках, молчали. Матери тоже молчали, лишь смотрели с надеждой.

Ульхард сам вышел к ним.

— Кто вы такие? — спросил он удивлённо. — Что привело вас сюда? Разве в Закатном Краю голод или мор?

Крестьянка в красном платке, скинутом с тёмных волос, уже не юная, но строго красивая, с младенцем у груди и двумя детьми, держащимися за её юбку, сказала за всех:

— Государь, все деревенские ведуньи говорят, что ветер переменился. Теперь судьба будет благоволить лишь тем, кто не заботился о хлебе насущном, не растил детей, не жил заботами о своём доме, а только мечтал, считал себя лучшим из всех и ждал Белого Рыцаря. Пьяницы, бобыли и непутёвые девки уже грозятся, мол, придёт Белый Рыцарь — и злой смертью накажет всех, кто их не ценил. Ринша-дурачок, что промотал всё имущество родителей, а сам только и сочинял дурные вирши, распевая их в деревенском трактире, только об этом и поёт теперь. Диса, что бедные родители еле сбыли с рук доброму человеку, клянётся всеми внутренностями, что Белый Рыцарь учинит наказание её мужу и отцу заодно… Мы ждём беды.

— Чего же вы хотите? — спросил Ульхард.

— Чтобы ты, государь, приютил детей при Вечернем Доме, пока не сгинет эта напасть, — отвечала светловолосая молодуха. — Скажи честно, идёт ли войной Белый Рыцарь?

— Идёт, — ответил Ульхард, удержав вздох.

— Твой замок — крепость, — сказала загорелая крестьянка. — Не дай пропасть нашим детям.

— А если Белый Рыцарь победит? — спросил Ульхард.

— Не бывать этому, — сказала старуха убеждённо. — Белый Рыцарь идёт с той стороны гор — оттуда ползёт лишь нечисть, а приходят одни одержимые. Твои солдаты всегда справлялись с ними, государь, справятся и нынче, только ты не оставь наших детей.

— Я сделаю, что смогу, — сказал Ульхард и приказал серой страже открыть ворота.

Во дворе Вечернего Дома, где никогда не бывало детей, теперь звучали робкие детские голоса, детский плач — а Ульхарду хотелось бы смеха. Матери кормили детей из скудных своих запасов; Ульхард приказал кормить их всех из запасов короля, так хорошо, как возможно. Он не видел смысла загадывать слишком далеко.

Кто-то из детей рассмеялся, взяв у стольничего Ульхарда засахаренное яблоко. И Ульхард, услышав смех, решил, что поступил правильно. Он приказал серой страже готовиться к обороне Вечернего Дома.