Ищейки Смерти

— Твоё здоровье, — пожелала командирша и отхлебнула. Лицо её скривилось, словно от ужасных мучений, но потом залилось краской, сделалось спокойным, умиротворённым. — Крепкое, зараза!

— Плувер Младший последнее время по чёрному винцу ударяется, — объяснила Джина и приняла бурдюк из слегка охмелевших рук собеседницы. Сделала смачный глоток и почти не скривилась: — Я уже привыкать потихонечку начинаю…

— Хорошо тебе, — вздохнула Филика. — Мне, вон, сразу в голову стукнуло.

— Да это от усталости, — успокоила Джина. — День сегодня трудный выдался.

— Ну что, за женскую дружбу? — спросила Филика, разглядывая ногти на руке, свободной от бурдюка.

— За неё, родимую, — улыбнулась Джина, со времён неудачного замужества с Санто молчаливо ненавидящая всех женщин, в особенности красивых, способных привлечь внимание её мужчины…

Вино неотвратимо делало своё дело: собеседницы хмелели. Разговоры опять пошли отвлечённые, но на этот раз более раскрепощённые. Тут и про количество соблазнённых мужчин, и про близкие отношения с другими расами и полами пошли расспросы и признания…

Теперь претворялись спящими не только Моррот с Тосом. Кажется, все спящие у костра пробудились и навострили уши. Даже Бирюк перестал подёргивать ухом и настороженно поднял его. Щепетильные подробности хмельной беседы Джины и Филики (которые даже не силились говорить тихо) заинтересовали всех. Дрим — так тот после этого заснуть не мог от пробивающихся в голову распутных образов возлюбленной. Много вещей, о которых раньше даже не догадывался, ревностными иглами кололи его самолюбие. Но вместе с тем… любовные чувства и желания крепли, зажигались с новой силой.

— У тебя очень красивое тело, — призналась Джина, задумавшая повернуть разговор уже в своё задуманное русло.

— Да ладно, не правда это, — отмахнулась Филика, — обычное себе тело…

— Нет, правда, — стояла на своём Джина. — И лицо. Такое смуглое, округлое… была бы я мужчиной — тут же влюбилась…

— Что ты прибедняешься? — возразила Филика и отхлебнула из бурдюка. — Вина, кстати, на пару глотков хватит.

— Чего это мне прибедняться? — удивилась Джина и допила вино.

— Да как чего? — подняла брови командирша. — На себя-то посмотри! Тебе дорога — моделью прямиком в Карт. Изящные бёдра, тонкая талия… Правда, кожа у тебя бледная… Да и волосы крашеные… Ну, это мои предпочтения. А тамошние мужчины тебя бы боготворили!

— Ох, знала бы ты, Филика, — вздохнула Бабочка. — Только бы ты знала… Я ведь в детстве такая же смуглая как и ты была! Не веришь? Хех… И волосы у меня чернее смоли были. Да-да, чернее смоли. Иссиня-чёрные были. А теперь-то я — седая. И кожа, Гирен разодри чего, бела как известь.

— Потрясение какое или болезнь? — предположила Филика.

— Первое, — грустно вздохнула Джина. — Упала в колодец, полный змей… Ну да ладно, не хочу вспоминать. Жаль, вино закончилось.

— Сейчас, — сделала успокоительный жест руками Филика и принялась рыться в походной сумке Моррота: — Этот старый алкоголик просто не мог уйти из вашего лагеря, не стырив чего-нибудь спиртного.

Претворявшийся спящим Моррот недовольно фыркнул, но «просыпаться» не стал.

— Есть! — радостно вскрикнула Филика, понюхав откупоренную флягу. — Этот землеройный зараза вместо бодрящего лиственного отвара сюда пшеничной настойки налил.

— Да, есть у нас бочонок, — подтвердила Джина. — Но он популярностью в нашем коллективе не пользуется: слишком крепкая и противная эта настойка. Так, лежит, на всякий случай…

— Вот и подвернулся случай, — дружелюбно улыбнулась Филика, в дрожащем пламени костра блеснули её золотые клыки.

Джина взяла флягу, понюхала горлышко, тут же скривилась:

— Фу, ну и дрянь! От одного запаха охмелеть можно!

— Я не против, — согласилась Филика, сделала небольшой глоток и прослезилась. — А что, пьётся легче, чем пахнет…

— Дай попробую, — Джина повторила подвиг собеседницы. — Брр… нет… не буду больше…

— Да, пусть алкаш-Моррот сам пьёт эту дрянь, — согласилась Филика и спрятала флягу в походной сумке.

На некоторое время разговор опять пустился в вольное плавание. Но Джина, невзирая на ладно поющий в голове хор алкогольных мальчиков, решила довести дело до конца:

— Ты говорила, что у подножья гор остался ещё один ваш соратник. Тартор, кажется. Он твой возлюбленный?

— Кто, Тар? Ах-ха-ха! — Филика в сердцах рассмеялась. — Нет, дорогуша, я не способна любить. Тем более такого самовлюблённого женоненавистника, как Тартор, — странно, но когда Филика говорила об этом, перед глазами возник образ насильника Арахка: кожа словно вновь ощутила на себе его шершавый, как наждачная бумага, панцирь. Самое обидное, что этот образ никогда особо и не оставлял её, сотню раз в день напоминая о себе леденящими душу воспоминаниями. Леденящими? Вполне возможно, но вот только отчего леденящими: от страха или от непонятного проявления восхищения?

— Интересный у тебя костюм. Где ты его взяла? — продолжила расспрос Джина, пробуя пальцами материал. — Такой тонкий и шелковистый… И за всё время ты ни разу его не снимала… Как тебе в нём не холодно?

— Бабочка, я не хочу говорить о том, где его взяла. Честно. Прошу, не спрашивай меня больше об этом никогда, хорошо? — Филика умоляюще поглядела на Джину. И не было в её взгляде и капли лжи. Бабочка утвердительно кивнула. — Веришь, нет, но костюм греет в холод и охлаждает в жару. Он словно живой… А почему не снимаю: если честно, я не знаю как его снять, если это вообще возможно. Он словно дополнительная кожа.

— Хм, — хмыкнула Джина. — А, прости за нескромность, в туалет как ты с ним ходишь?

— Я не из робкого десятка, — ответила Филика. — Когда надо, костюм сам раскрывается в нужных местах…

— А мыться-то как? — не унималась заинтригованная Джина.

— Да пока возможности помыться и не предоставлялось, — пожала плечами Филика. — Даже боюсь представить, что будет. Но, как ни странно, я всё время, что костюм на мне, ни разу не ощутила себя грязной. Если уж на чистоту, по-дружески, то даже после туалета мне никак подтираться не надобно: костюм сам всё делает…

— Хорош у тебя костюмчик, — одобрила Джина. — Тут без потустороннего не обойтись…

— Это само собой, — вздохнула Филика, и яркий образ насиловавшего её бога пауков вновь вспыхнул в голове.

— Слушай, Филика, а откуда ты знаешь моё воровское прозвище? — задала последний тревожащий вопрос Джина. — Бабочкой, да ещё и Ночной, меня не называли уже как три года.

— Да так… — попыталась отмахнуться Филика.

— Нет, но всё же? — настояла на своём Джина.

Филика была пьяна, это располагало к беседе. В собеседнице она видела сильную, хорошо отхлебнувшую из горестной фляги жизни женщину. Хотелось быть открытой, хотелось говорить без оглядки и сожалений. Хотелось хоть раз за всё время карьеры наёмницы быть с кем-то до конца откровенным. Алкоголь здесь ни при чём. Будь Филика в десятеро пьянее, никогда бы не открыла правды любому другому собеседнику. Любому другому, но не Джине! А раз ей, то и всем её товарищам…

— Костёр гаснет, — заметила Филика.

— Да, сейчас подброшу дровишек, — согласилась Джина, подошла к навалу хвороста и принялась кидать его в костёр. Огонь разгорелся с новой силой.

— У нас есть полное досье на каждого из вас, — призналась командирша и все «спящие» перестали претворяться: кто поднялся и сел, кто лёжа вопросительно глядел на неё.

— Досье? Значит… — Джина выронила из рук хворост, её округлившиеся глаза вмиг протрезвели.

— Да, дорогие мои, да! — откровенничала Филика, обведя «пробудившихся» вызывающим взглядом. — Вы все — заказаны!

— Мне бы фляга твоего друга не помешала сейчас… — призналась Джина.

Командирша понимающе кивнула и потянулось было к походной сумке, но Моррот сам протянул ей флягу.

— Держи, — подала собеседнице выпивку Филика после того, как сама отхлебнула — для храбрости.

— Да, друзья мои, да и ещё сотню раз — да! — продолжила начатое Филика. — За ваши головы и уничтожение Смертоптицы был назначен баснословный выкуп: двадцать тысяч золотых! Половину из которого, кстати, мы уже успели получить…