Прикосновения Зла (СИ)

– Он ничего не боится. Многотысячная толпа верных Пауку ждет приказа залить улицы Рон-Руана кровью.

– Почему же понтифекс медлит?

– Он желает удостовериться, что Фостус и Алэйр мертвы, но если Неро введет в город легионы, начнется кровопролитие и гражданская война.

Размышляя, Макрин потер висок:

– Неро вряд ли решится на подобное. Разве только Фирм подговорит.

– Пожалуйста, вы – мудрый человек… Я на грани отчаяния. Так много людей погибло по моей вине. Это нужно остановить.

– Полностью согласен, – сар испытующе взглянул на ликкийца.

– Есть способ… Стоило давно так сделать, набраться смелости и… оборвать эту никчемную нить, – Варрон прижал ладонь ко лбу. – Я вам противен. Я сам себе противен.

Градоначальник взял юношу за локти:

– Мой сын, как и ты, желает преумножить в мире благо. Его беда – неверно избранный путь. Он глух к чужим советам, и предпочтет набить синяков, катясь с обрыва, чем двинуться проторенной дорогой. Шаг в пропасть принесет тебе избавление от страданий, но обречет на муки других людей. Кто сядет на трон, если культисты убьют Фостуса? Руф?

– Он – Тьма, сосредоточие Зла, – голос ликкийца зазвенел от напряжения.

– Может быть, Фирм или Неро?

– Нет.

– Эйолус наполовину парализован и вряд ли оправится.

– Я слышал об этом. Он уже так стар.

– Да, – невозмутимо произнес Макрин. – А ты молод, честен и способен на решительные поступки.

– Вы полагаете, – Варрон слегка приподнял подбородок, – я мог бы стать… зесаром?

– Не жезл делает Богоподобного истинным Владыкой. Не блеску мантии поклоняются люди. Нужно нечто большее, чтобы повести за собой тысячи. В моем сыне живет такая искра. И в тебе она тоже есть. Потушить ее способен резкий порыв ветра, но ему же под силу за считанные часы раздуть пожар. Одному по нраву остывающий пепел, другому – огненная буря. Каждый шаг в жизни – это выбор. Ты долго был во дворце и знаешь правила игры. Кукловода и куклу связывает множество нитей. Порой, сложно сказать, кто и кем управляет. Говорят, некоторые актеры сходят с ума. Им кажется, что кукла живая, у нее появляются привычки, потребности, голос. Такую куклу уже не спрячешь подальше от глаз в пыльный сундук, не выбросишь, не заставишь насильно играть. Руф мало общается с тобой, верно?

Ликкиец кивнул.

– Какая же к тому причина?

– Я не знаю.

– Теперь знаешь, – Макрин сдержанно улыбнулся. – Это скромная благодарность за предупреждение об опасности, нависшей над моим сыном. Добро за добро.

– Если я стану зесаром, – в глазах Варрона вспыхнул свет, – вы согласитесь занять пост советника?

– Рядом с Руфом? – пренебрежительно фыркнул поморец.

– Мне понадобится помощь, чтобы переиграть его.

– Я не изменю решение голосовать за Фостуса.

– Разумеется. Это справедливо. Но все же, если изберут меня, вы не откажетесь от предложенной должности? – ликкиец впервые за несколько недель почувствовал прилив сил. – Я прошу вас от чистого сердца.

Вместо ответа Макрин снова обнял Варрона и ободряюще похлопал по лопаткам.

После очередной выездной тренировки Всадники отправились обедать, а рабы по обыкновению принялись растирать спины лошадей тряпицами и соломенными жгутами, чистить амуницию, раскладывать сено по стойлам.

Набросив на Альтана украшенную жемчугом попону, Нереус отвел его под навес и высыпал в ясли три ковшика ячменя. Геллиец ласково похлопал жеребца по шее. От долгого бега у островитянина ноги словно налились свинцом и это неприятное ощущение тяготило юношу. Он покинул конюшню и, опустившись на траву, стал массировать одеревеневшие голени.

Жаркое солнце пекло взмокшую от пота спину. Из-за недостатка влаги глинистую почву покрыла сеть трещин, и казалось, что дороги выстланы змеиной кожей. Военный лагерь притих. Только издалека доносился непонятный, монотонный стук, словно кто-то бил камнем о камень. Этот размеренный шум убаюкивал. Нереус прижался к высокому мраморному парапету и вскоре задремал.

Невольнику приснилась вилла Рхеи, играющая на арфе Ксантия и Мэйо, улегшийся в саду среди свитков, с которыми намеревался ознакомиться до заката.

«Человеческая память обладает странным свойством, – сказал поморец. – Она не бережет малого. Если причинить людям огромное зло, то запомнят его, а не ту крупицу добра, что ты старался посеять прежде. Если же не скупиться на добрые дела, то худой поступок сочтут мелочью, будь он даже до омерзения чудовищным…»

– Неру! – знакомый голос прервал рассуждения нобиля. – Проснися, Неру!

Геллиец широко распахнул глаза. Долговязый афар, причепрачный Юбы, тряс его за плечо:

– Белый морской скакун совсем худо! Вставай!

Островитянин мигом вскочил на ноги. Возле стойла Альтана крутился смуглокожий раб царевича Сефу. Ни слова не говоря, Нереус вбежал под навес и обмер.

Жеребец валялся на боку, запрокинув голову и не дышал. Из неподвижного рта торчал клок сена. Глаза лошади потускнели, словно их заволокло туманом. Геллиец рухнул на колени, припав грудью к мертвому коню.

– Ты хорошо перебрать корм? – спросил невольник эбиссинского посла. – Я найти в нем листья «дерева смерти».

Он показал Нереусу пушистую веточку тиса. У светловолосого юноши сжалось и похолодело сердце. Это растение часто использовали как живую изгородь. Нерадивые садовники могли выбросить подрезки на луг…

В обязанности причепрачных входило тщательно следить за качеством зерна и сена, но рабы нередко кидали лошадям охапки подсушенной травы без проверки. Так было и в этот раз. Островитянин со стыдом и ужасом отрицательно мотнул головой.

– Беда, – афар быстро дотронулся до причудливого шейного амулета. – Ты виноват, Неру. Недоглядел.

Геллиец кивнул. Он зарылся лицом в лошадиную гриву:

– Прости, Альтан… Прости меня…

Юноша не сопротивлялся, когда легионные рабы выволокли его наружу и потащили к хозяину. Нереуса гложило чувство вины, а также внезапное осознание, насколько суровой будет кара за смерть искренне любимой владельцем, дорогостоящей лошади.

Поморец стоял на плацу, в тени двухэтажного здания лагерной префектуры. Возле наследника Макрина толпились члены первой коллегии, а чуть в стороне застыл декурион Кальд. Мэйо наскоро доложили о случившемся. Лицо нобиля тотчас перекосило от злости. Нереус съежился, выставив перед собой скрещенные в запястьях руки. Он не знал, что сказать, да и молодой господин явно не намеревался выслушивать оправдания.

– К столбам мерзавца! – глухо распорядился Мэйо.

С побледневшего невольника сорвали тунику и растянули его крестом между двумя высокими столбами, накрепко привязав за лодыжки и запястья. Островитянин предположил, что наследник Дома Морган захочет лично выпороть невольного убийцу своего коня, но ошибся: поморец доверил это надсмотрщику над легионными рабами.

Возле затылка Нереуса раздался оглушительный щелчок бича. Поддавшись растущей панике, геллиец дернулся и жалобно вскрикнул.

Кнутобойца глумливо ухмыльнулся, довольный тем, что смог до одури напугать провинившегося, даже не начав сечь его.

– Вед Вседержитель, смилуйся, – прошептал островитянин.

Бич вспорол кожу на спине, и Нереус задохнулся от боли, принимая первый нещадный удар. Веревки вонзились в запястья, точно схватившие зверя капканы. Геллиец едва успел сделать вдох, как плетеный хвост бича снова оставил на его лопатках глубокую кровоточащую рану.

Затем последовал еще один удар. Юноша выл и извивался, почти утратив контроль над собой. По щекам истязаемого ручьями текли слезы. Всякий раз, когда бич рвал его тело, Нереусу казалось, что струя пламени жжет плоть и оголенные нервы. Он то сжимал зубы до скрипа, то кусал нижнюю губу. Мир перед глазами плыл и раскачивался, превратившись в скопление мутных пятен.

Крики сделались тише, сменяясь протяжными стонами. Невольник слабел, его ощущения притуплялись. После дюжины ударов у Нереуса не хватало сил даже приподнять голову и взглянуть на своих мучителей. С каждым тихим выдохом подступала тьма. Островитянину казалось, что где-то рядом шумит море. Он смежил веки, но продолжал видеть, как гаснет свет, не способный пробиться сквозь толщу черной воды…