Леди Малфой (СИ)

Меня будили долго, трясли за плечи, кричали, кто-то стоял и смотрел на меня расширившимися от ужаса серыми глазами, думаю, то был Драко. Пытка тряской продолжалась долго, и мне страстно хотелось, чтобы эти сильные руки, наконец, отпустили мое слабое тело туда, где покой, туда, где никто не потревожит, не обидит, но что-то живое внутри не давало мне уйти, тянуло в обратном направлении, и я безумно злилась на это что-то…

Переступив через свое нестерпимое желание покоя, я еще раз приоткрыла веки. Ко мне наклонился муж, я точно помнила, кто он такой. Мужчина посерел и постарел, и я задумалась, отчего? Почему одет так небрежно? Почему у косяка стоит белая как мел женщина с ребенком на руках и взахлеб рыдает?!

Люциус дотронулся губами до моего лба, согревая его горячим дыханием, и исступленно зашептал:

— Живи, только живи!

Глава 16

Скрипит дверь. Я жду её скрипа с нетерпением, схожу с ума от волнения и еще мне очень стыдно. Стыдно, что не решилась нарушить запрет и написать слова поддержки, не рассказала, как обстоят дела, ведь ему так грустно и одиноко, он столько долгих дней боялся, что друзья его оставили, а неведение наверняка стало его самым страшным испытанием за все лето! Еще и дементоры, разумеется, но их то он одолел! Это же Гарри, наш Гарри! Он все может! В носу щекотно, эта маленькая пыльная комнатка в новой штаб квартире Ордена Феникса располагает к чиханию, как никакая другая, но убираться нет ни сил, ни желания. Вокруг опасность, и нам нужно скорее все узнать, чтобы как-то поучаствовать и помочь!

— Гарри! — дверь наконец открылась и я с разбегу кинулась другу на шею, почувствовав на мгновение биение его отважного сердца. Тут же засыпаю парня вопросами о нападении, о слушании в Министерстве, возмущаюсь несправедливостью возможного исключения из Хогвартса, не обращаю внимания на Рона, призывающего меня оставить Гарри на минутку и дать тому отдышаться, и вообще, веду себя как прямо как Молли, окружающая своей горячей заботой всех: и тех, кто в ней нуждается, и тех, кто о ней не просит. Но Гарри доволен, пытается, конечно, казаться сердитым, но уголки его губ подрагивают, зеленые глаза немного щурятся, и даже злость на Дамблдора не может скрыть счастья. Мы снова вместе!

Раздается один громкий хлопок, но на кровати появляются двое — Джордж и Фред. И я с удивлением замечаю, что что-то не так, не так они на меня смотрят, как еще недавно за завтраком. Парни бледные, исхудавшие и почему-то коротко стриженные. Джордж напряженно следит за передвижениями Гарри, а Фред не следит ни за чем, он глядит, будто в никуда, и вовсе не шевелится. Они не смеются, им плохо. Рон подходит к братьям, осторожно садится рядышком и закрывает лицо руками…

— Гермиона! Ну сколько можно! Что ты себе позволяешь? Столь долгое пребывание в гостях недопустимо правилами приличия! Ты у них спросила, — Люциус, еще недавно казавшийся Поттером, кивает на понуро сидящих людей, — хотят ли они тебя развлекать еще месяц! Нас дома ждут, так что собирайся, пора и честь знать!

Люциус родной, но нелюбимый. Я оглядываюсь назад, все еще упираясь мужу, тянущему меня к выходу, протягиваю к ним руку, и еще чуть-чуть, еще совсем немного и я бы дотянулась! Но происходит невероятное — меняюсь я сама. На мне уже не брюки и розовая футболка с белым воротничком, а шуршащее парчовое платье, пахнущее парфюмом с тягучими нотками сандала, и оно тяжелое, ведь украшено редкими зелеными камнями цаворита, подаренными мне подругой. И я уже не сопротивляюсь, я хочу домой, и не в последнюю очередь потому, что все вспоминаю и плачу, глядя на рыжую шевелюру Рона, не такой она мне запомнилась, совсем не такой…

— У тебя еще есть время, ты веселись, Рон, не грусти… — шепчу напоследок другу из прошлого и ухожу.

Я еще много похожих снов видела, и не все они были такими мирными и печальными, чаще на меня кто-то кидался, а я отбивалась, или я нападала, а кто-то неистово защищался. Борьба велась на всех фронтах, и моя голова не стала исключением.

Лекари Святого Мунго и невыразимцы, просовещавшись несколько дней, течения которых я и не заметила, пришли к выводу, что сейчас в моей жизни главная угроза — это магия. Меня передислоцировали на третий этаж, запретили проносить туда палочки, использовать работу домовиков, излучающих волшебство постоянно, вынесли все портреты, накрыли одеялами зеркала, в которые то и дело норовили проникнуть призраки, не потерявшие свойственного человеку любопытства и после смерти. Люциус лично закрыл тяжелые портьеры, дабы меня не тревожили солнечные лучи, и покинул комнату, в надежде, что чудо произойдет и я, лишенная воздействия волшебных сил, выживу. Надежда была напрасной, поможет совсем не чудо, но обо всем по порядку…

Прошла неделя, сознание почти вернулось, но частенько меня подводило. Я поочередно кого-нибудь, но обязательно не узнавала, звала маму, размахивала руками и просила Гарри показать мне «еще раз», видимо вспоминала занятия в ОД, где старалась быть достойной участницей войны за свободу от Волдеморта. Затем резко вспоминала, что последнее, необходимое мне сейчас, это такая свобода, ведь кулон грел, а благодаря нему моё сердце билось. Осознав, от имени Грейнджер, такую несуразицу, я принималась смеяться, но прекращала моментально, так как в туже секунду из угла комнаты обычно раздавался, в противовес моему хохоту, дикий рев. Алексия позже признается, что плакала ужасаясь одиночества, которое обязательно бы испытала, покинь я её тогда. Когда такая какофония звуков раздавалась, в спальню приходили. Зачастую то была Аманда Руквуд — молодая жизнерадостная женщина с веселыми карими глазами и острым длинным носом, напоминающая мне какую то веселую заводную зверушку, способную разрядить мрачную обстановку только лишь одним своим присутствием. Её наняли за мной ухаживать.

— Так-так-так, — говорила она бодрым тонким голоском, — и кто здесь так гудит? Ох! Алексия, неужели вы? Теперь я понимаю, почему мой сопляк по вашему предмету не то что домашнее, а и летнее задание выполняет! Наверняка боится расстроить, а то еще загудите вот так страшно и прямо на занятии! Верно? — подмигивала она подруге.

— Ага, испугаешь его, как же… — всхлипывала та и с деланным спокойствием подходила к моей кровати, гладила по плечу, отворачивалась и снова начинала рыдать.

Люциус заходил редко, но когда заходил, мне хотелось его выгнать. Муж может и надеялся, но не верил. Я кожей ощущала его страх — липкий и заполняющий собой все пространство вокруг. Мечты, а супруг именно мечтал, рушились, и смотреть ему на это было невыносимо, потому он обычно просто останавливался в нескольких футах от кровати, стоял и молчал. Застегнутый на все пуговицы, нервно потирающий набалдашник трости, и лишь изредка поглядывающий на меня украдкой, сверху вниз. Впервые за всю свою долгую и очень странную жизнь лорд Малфой не мог ничего сделать. Ничего! И я догадывалась, что там, вне этой комнаты, он сгибается, стареет на глазах и еле передвигает ноги. Я не раз слышала его медленные шаги, замирающие перед дверью. Я не звала, он не входил. Я его понимала, он за меня боялся. Я угасала, и он угасал…

Ну а Драко не угасал, он психовал, и по-другому его лихорадочные набеги в мою комнату, в перерывах между поездками с Лордом, охарактеризовать было нельзя. Он врывался словно ураган, громко хлопал дверью, хватал подушки на софе, рассматривать узор на которых мог бесконечно долго, бормотал что-то о том, что отец не выдержит, что и ему трудно, и чтобы я выжила обязательно, и если такое случится, он точно разрешит мне называть его хорьком! Я, вообще-то, и забыла, когда говорила такое в последний раз. Разворачивался, кидал подушки и снова убегал, оставляя после себя горьковатый запах травы, разогретой жарким солнцем, который я с наслаждением вдыхала. Мне не хватало жизни в той темной комнате, не хватало свежего ветра, не хватало света, но все то, чего хотела я, отвергал мой организм. От света слезились глаза и начиналась мигрень, а от малейшего ветерка, проникающего сквозь приоткрытую створку, начинался жуткий бронхит, вот и оставалось мне лишь смирно лежать, всматриваясь в редкие просветы окна.