Кукушка

Алехандро всмотрелся и озадачился. Одежда говорившего являла собой смесь настолько причудливую, что по ней можно было изучать географию. На нём был стёганый кафтан mi-parti [55] со множеством разрезов, с рукавами-буф и отложным воротником валлонского кавалериста, дешёвый полупанцирь в форме «гусиного живота» льежской работы и короткие, туго набитые шаровары Pluderhose, те самые, которые высмеивали ещё Мускулус и Пелликан в своих памфлетах о «беспутных, презревших честь и пристойность дьяволах в раздутых штанищах». Ниже были башмаки, которые в Германии зовутся Kuhinaul — «коровья морда», а во Франции — «утиный нос»; поверх них — высоченные гамаши на шнуровке, явно местного пошива (Санчес сам носил такие же, чтоб, как он выражался, «легче было драпать»). Единственным знаком различия служил шарф, свободно обвивавший грудь и плечи. Венчал всё это лёгкий чёрный морион [56] испанского морского пехотинца с украшением из перьев и потугой на чеканку, из-под которого виднелись только нос и борода. Лица было не разглядеть.

— Какой ещё Антонио?

— Ты спятил? — Солдат откинул за спину шлем, под которым обнаружилась стриженая голова. — Я Антонио Виньегас! С каких это пор ты не узнаёшь старых друзей?

— Rayo del Cielo! — потрясённо выдохнул Санчес — Антонио! Земляк! Я не верю своим глазам: ты же отправлялся в Новый Свет!

— И что с того? — с язвительной усмешкой бросил солдат. — Это же было четыре с половиной года назад, а Новый Свет — не тот свет! Открывай, старый стервятник, а то у нас уже скоро носы и уши отмёрзнут и отвалятся.

Санчес обернулся к ничего уже не соображающему брату Иеремии:

— Открывай ворота.

— Но…

— Никаких «но»! — рявкнул испанец. — Если я говорю: «открывай», значит, ты должен взять ключи и открыть. Тоже мне, апостол Пётр нашёлся. Это тебе не ночные воришки, это почтенные испанские гвардейцы, comprendes? По-твоему, они должны топтаться на холоде? Не май месяц, посмотри — у меня изо рта пар валит, смотри: х-х-х… Ну, видел? Открывай!

Пока брат Иеремия возился с ключами и засовом, Санчес снова высунулся в окно. Ситуация неожиданно разрядилась, напряжение спало. Солдаты снаружи оживились, запереминались, заговорили. Испанец с удовлетворением отметил, что с офицера несколько слетела спесь — инициатива в разговоре безоговорочно перешла к Санчесу и его собеседнику, и это оказалось приятно.

Тем временем уже совсем стемнело.

— Антонио! — снова окликнул он. — Ты здесь?

— Здесь, здесь, куда я денусь.

— Где ты пропадал всё это время, hombre? Ты уже вернулся или никуда не плавал?

— Canarios [57] — возмутились внизу. — Я тебе сейчас в лоб дам, только открой ворота и дай до тебя добраться. Конечно, я вернулся! Или ты считаешь меня трусом?

— Ха-ха-ха! А ты всё такой же забияка… Я шучу. Там, с тобой, есть ещё кто-нибудь из нашего старого отряда из Вальядолида?

— Где? В лагере-то? Знамо дело, есть!

— Кто?

— Много кто, десятка полтора: малыш Люсио, Сальватор, Алехо дель Кастильо и Алехо Рока — тот, который со шрамом. Хуан-Фернандо… Кто ещё? Жозе-Мария, португалец, помнишь его?

— Конечно! А он тоже здесь?

— Тоже здесь. И Лопес де Овьедо, и Фабио Суарес, и Толстый Педро…

— Как! Толстый Педро жив?

— Жив, что ему сделается!

— Я слышал, он умер, отравился какой-то тамошней индийской дрянью.

— Ха, и ты поверил? Однако чего так долго?

Как раз в этот момент ворота заскрипели и начали открываться. Отряд проследовал в обитель, волоча грохочущую по камням тележку, а Антонио и Санчес принялись обниматься и хлопать друг дружку по плечам и спинам, выбивая из курток дорожную пыль.

— Санчо!

— Антонио!

— Санчо!

— Антонио!

— Я уж думал, больше не увидимся. Ты что здесь делаешь?

— Я-то? — Санчес ухмыльнулся. — Я, compadre, теперь на службе инквизиции. Мы тут важное дело делаем — ведьму охраняем.

— Что? Какую ведьму?

Сын крестьянина из Валенсии, востроносый, с мелкими зубами, Антонио походил на хорька и отличался таким же вздорным характером. Вьющиеся волосы, смуглая кожа, пронзительные чёрные глаза — даже при беглом взгляде было видно, что в нём течёт мавританская кровь. При упоминании ведьмы он вздрогнул, торопливо перебросил древко корсеки из правой руки в левую и перекрестился.

— Так ты теперь охраняешь колдунов? Hola, ты хорошо устроился! Непыльная, наверно, работёнка?

— Да ну, скукота смертная. А кто-то есть ещё из тех, кого я знаю?

— Только Альфонсо, остальные новенькие. А! Ещё Манни Гонсалес.

— Как! Малыш Гонсалес? Он уже так вырос, что не писает в штаны?

— Что ты! — рассмеялся Санчес. — Лучший стрелок из аркебузы, какого я видел. Пойдём, выпьем по кружечке.

— Где нам расположиться? — вклинился в их разговор офицер.

Промозглая сырость и ожидание сделали своё дело: профос, конечно, мог потребовать встречи с командиром, но Санчес дорого бы дал, чтоб посмотреть, как они с Киппером будут лаяться. Он помедлил и решил сыграть на понижение.

— Пройдите в дом, senor amferes, там тепло, — миролюбиво предложил он. — Сейчас закончится месса, можно будет всё обговорить. Может, пока по стаканчику?

На этот раз Рене Ронсар колебался недолго.

— О да, было бы неплохо, — признал он.

— Оставьте тележку здесь, никто её не тронет. — Санчес развернулся и махнул рукой. — Ребята, за мной!

Солдатня оставила громоздкое оружие возле дверей и, одобрительно ворча и потирая руки, полезла в тепло караульного помещения.

…Спустя примерно час солдаты заключили сделку и удалились с двумя бочками вина, а алебардист Антонио остался ночевать в монастыре — Алехандро испросил на это дозволения у Киппера, тот разрешил. По совету друзей Санчес послал весть в лагерь, и вскоре оттуда приволоклись два его бывших сослуживца — Фабио Суарес и Сальватор, а также их новый приятель по имени Пако, и теперь все они, включая Киппера, Родригеса и Хосе-Фернандеса, сидели в караулке, развлекая себя старым вином и свежими новостями. Чтоб они спокойно пили и не тревожили братию, келарь Гельмут определил им в помощь Аристида, выдав охламону ключ от подвалов. Никто не лёг спать. Сторожить дверь в комнату девчонки остались Мануэль, который был не в настроении, и Михелькин, которому впервые в виде исключения поручили серьёзное задание, выдав для этого кинжал.

— Смотри, фламандец, — пригрозил ему напоследок Мартин Киппер. — Упустишь ведьму — я сам с тебя шкуру спущу.

Пригрозил он, впрочем, больше для порядка, чем всерьёз, и удалился пьянствовать.

Палач с помощником присоединиться к пирушке отказались, отговорившись усталостью.

Сперва застолье шло в хорошем темпе — испанцы бойко наливали, выпивали, закусывали яблоками, сыром и оливками, божились, хвастались, боролись на руках, швыряли в дверь ножи и спорили о разных вещах, перебивая друг друга. Вино лилось рекой, послушник не успевал бегать в подвал и наполнять кувшины. Однако когда первая, самая главная жажда была утолена и наступила некоторая пауза, пришёл черёд утолить другую жажду — общения. Начались рассказы.

— Всё-таки жаль, что я тогда завербовался в карательный отряд, — сетовал Санчес, разливая вино по кружкам.

— Если б я встретил тебя в том кабаке на пару дней раньше, ушёл бы с вами. Надоело воевать с гражданскими, ей-богу, хочется настоящего дела.

— Да, это был поход что надо! — признал Антонио. Он расшнуровал куртку, хлебнул вина, крякнул и откинулся к стене. — А ты, Алехандро, дурак?

— Почему это я — дурак?

— Потому, что сто раз мог отправиться с нами. Жалованье вам тогда ещё не выплатили?

— Только задаток.

— Вот-вот, а я о чём! — замахал руками Виньегас. — Сел на корабль, а там кто спросит? Ищи-свищи. А мы с Сальватором вспоминали про тебя. И про Альфонсо тоже вспоминали.