Отречение от благоразумья

Замечательно. Это и называется: «Из огня да в полымя».

КАНЦОНА ДЕСЯТАЯ

Истина где-то рядом

Двери в кабинет его апостолического преподобия Густава Мюллера захлопнулись за моей спиной с тем же обреченным лязгающим звуком, какой издают ворота склепа. Отче Густав восседал за столом, обложившись книжными томами и бумагами самого официального вида. Он даже не повернул головы в мою сторону. Я нерешительно топтался у входа, гадая, что меня ждет и поневоле принюхиваясь. Самая страшная из пыток — откуда-то долетал аромат свежемолотого и только что приготовленного арабского кофе. Душу бы продал за глоток...

— Подойдите же сюда, — буркнул герр Мюллер, по-прежнему не отрываясь от своих записей. Я сделал шаг, другой, узрел источник дразнящего аромата — крохотную жаровенку, стоящий на ней высокий, медно-блестящий ковшик-джезву, до краев полный черной густой жидкости, и поневоле сглотнул. — Вам что, нравится эта сарацинская гадость? Тогда поищите в шкафу, там завалялась пара чашек.

Ничего не соображая, я послушно слазал в буфет, отыскав серебряный поднос и требующиеся чашки, перенес это все на стол господина легата и осторожно присел на краешек стула напротив. Так я в опале или нет? Придется рискнуть и выяснить.

— Можно отправляться собирать вещички? — как можно развязнее поинтересовался я, не забывая прихлебывать горьковатый напиток. — Или для меня готова уютная камера в Далиборке? А может, мне предстоит совершить захватывающее путешествие в Саламанку — сидя в запертой карете и старательно перепиливая цепь на колодках?

Отец Густав отложил в сторону перо и воззрился на меня с видом великомученика, раздумывающего, не отказаться ли от идеи непротивления злу смирением и не проучить ли злобных недругов дрыном по голове?

— Где вы изволили пребывать? — хмуро осведомился мой патрон.

— У пани Домбровской, — нахально отозвался я. — Имею полное право, ибо не давал монашеских обетов и не принимал целибат. Как и многие братья Ордена Иезуитов...

— И вам удалось узнать там нечто, чего вы не знали доселе? — в тон мне ответил герр Мюллер. Я слегка оторопел. Господину легату полагалось исходить паром от злости, а он изволит мило пошучивать. Или это завуалированное любезностью предвестие ожидающих меня строжайших кар?

— Ла Гранж, Домбровска и прочие находятся в изрядных контрах с мэтром Джоном Ди, известным колдуном и алхимиком,— неожиданно для самого себя выпалил я. — Ученица магистра, Джейн Келли, тоже намеревается покинуть наставника и примкнуть к ним. А вообще вся эта клика состоит под высоким патронажем Филиппа Никса, чем Ди изрядно недоволен. Он полагает, что Никс использует своих подмастерьев в корыстных интересах и обучает их не тому, чему следует. Вдобавок есть бредовое предположение, что приснопамятный Орден Козла является плодом воображения мэтра Ла Гранжа и его приятелей. Это их, так сказать, досужее развлечение и игра ума... Можно еще кофе?

Его высокопреподобие рассеянно кивнул, поцокал языком и заявил, обращаясь больше к самому себе, чем ко мне:

— Скверно... Хотя, признаться, я ждал чего-то похожего. Орден вполне мог оказаться как дымовой завесой, так и реальностью... Ладно. Что вы можете поведать насчет этого?

Он наклонился, скрипнув выдвигаемым ящиком стола, и бросил поверх зеленого сукна мой печальной памяти отчет, написанный на оборотных листах судебных протоколов. Значит, он все-таки добрался по назначению.

— Почему вы не известили меня об этих фактах еще до начала разбирательства по делу Фортунати? — настойчиво вопросил отец Густав.

— Что бы это изменило? — ответил я вопросом на вопрос. — Только не говорите, что вы остановили бы процесс. Кроме того... кроме того, святой отец, я вам больше не могу верить до конца. Уж простите. Можете сколько угодно грозить немилостью Ордена Иисуса и лично вашей, мне, честно говоря, теперь плевать. Я выведал все, что смог, но мне запретили беседовать с вами на эту тему, убедительно доказав, что виновность или невиновность обвиняемых — понятие относительное, а престиж святейшей инквизиции и ее непогрешимость стоят превыше всего.

— Кто был столь убедителен, отец Алистер? — уточнил герр Мюллер. Пометил что-то в своих записях и глубокомысленно уставился в окно, за которым раскачивались черные безлистые ветви лип. Я помалкивал, запрещая себе надеяться на лучшее. Что-то изменилось вокруг. Что-то, не поддающееся словесному описанию, но улавливаемое несуществующим шестым чувством. Разгадка кружила поблизости, зазывно помахивая длинным лисьим хвостом, и отче Густав, похоже, не меньше моего хотел поймать ее за шкирку и затолкать в надежную клетку.

Мой любящий поболтать язык не выдержал первым:

— Зачем все это? Словно весь город участвует в заговоре против нас! Какого рожна кому-то — скорее всего, Мартиницу — понадобилось затевать эту дьявольскую свистопляску, втянув в нее столько действующих лиц? Чего он добивался? Убрать с глаз долой Мирандолу и Маласпину? Неужели они представляли для него какую-то угрозу? Кардинал — может быть, но посол Венеции? Каков подлинный смысл охоты на театр? Труппы синьора Фортунати — полагаю, он занял свое место в райском театре — более не существует, но почему по неведомым мне причинам это играет на руку кружку оккультистов, возглавляемому Никсом? Что здесь настоящее, что обман? Мы пляшем под чужую дудку, говорим с чужих слов и бредем совершенно не той дорогой. Истина лежит поблизости, но мы ее не замечаем!..

— Осуждение Маласпины изрядно пошатнуло бы авторитет католической церкви в Праге и в Чехии, — медленно проговорил отец Густав. — Сами понимаете. Назначенный Римом кардинал — и вдруг еретик... С другой стороны, если это дело от начала до конца состряпано и призвано служить отвлекающим маневром, то какую тайну оно скрывает? Кто засыпал нас потоком доносов и кляуз? И потом... Демон. Существо из чужого мира присутствует среди смертных...

Мы посмотрели друг на друга. С самого начала нашего знакомства я не без оснований полагал отца Густава Мюллера жестким и расчетливым мерзавцем, преспокойно оправдывающим все свои грязные дела благом церкви и неустанной борьбой с еретиками, но в Праге он наткнулся на кого-то еще более расчетливого, сумевшего использовать карающий меч инквизиции в своих целях. Герр Мюллер намеревался достойно отомстить, и, пока он не изменит своим намерениям, нам по пути.

— В ближайшее же время мне придется навестить Градчаны и побеседовать с господином наместником Ярославом Мартиницем, — холодно процедил наш Великий инквизитор. — Он, кстати, прислал мне вчера обширнейшую эпистолу с выражением своего неудовольствия тем, что расследование по делу Маласпины приостановлено. И отец Алистер, обуянный неожиданным приступом благочестивого рвения, его поддержал... Между прочим, вы не знаете, кто прикончил Краузера?

— А где Маласпина и Мирандола? — я решил показать, что тоже владею искусством перекидываться вопросами.

— Выше этажом, — преспокойно сообщил отец Густав. — Я распорядился перевезти их сюда. Один находится под присмотром лекарей, второй — стражников. Так что там с бедолагой Каспером?

— Он получил по заслугам, — я решил не вдаваться в подробности. — Попался людям, напомнившим Краузеру о его прошлых авантюрах. Тем, чьи друзья или близкие пострадали от его доносов. Значит, отец Алистер добивается продолжения следствия?

— Я бы сказал «упорно добивается», — в голосе папского легата послышалось легкое недоумение. — Насколько я знаю господина Мак-Даффа, он всегда сохранял умеренность, предпочитая отпустить виновного, нежели обвинить честного человека. В последние несколько дней он сам на себе не похож, особенно после того, как я заявил о своем намерении попытаться обелить имя Маласпины и восстановить его в должности... Это будет сделать довольно трудно, однако я напишу письмо Папе. Святейший понтифик пока что благоволит ко мне. Полагаю, я смогу убедить Павла Пятого и тот отдаст кардинальскую шапку сеньору Чезаре...