Шардик

— Ни отца у меня, господин, ни матери… жизнь тяжкая, хоть вешайся… два мельда — сущий пустяк для господина вроде вас… лицо у вас доброе… и сразу видать, вы человек удачливый… не желаете провести время с хорошенькой девушкой… остерегайтесь жуликов… в Бекле полно жуликов… полно воров… хотя бы один мельд… а не угодно ли к гадалке наведаться… или, может, вам по душе азартные игры… так я встречу вас нынче вечером на этом самом месте… помогите горемычному сироте… с утра крошки во рту не было…

Левая нога у него была отрублена по середину голени, и обмотанная грязным тряпьем культя висела в полулокте над землей. Когда он качнулся вбок, перенося тяжесть тела на костыль, искалеченная нога безжизненно качнулась, словно все мышцы в ней отмерли. Один передний зуб у мальчишки отсутствовал, и, пока он шепелявил свои предложения и мольбы, красная от бетеля слюна стекала по подбородку. Вид он имел хитрый и настороженный; правую руку со скрюченными, как когти, пальцами чуть выставлял вперед ладонью вверх.

Внезапно Эллерот быстро шагнул к нему, схватил за подбородок и рывком поднял ему голову, чтоб посмотреть в глаза. Мальчишка пронзительно вскрикнул, дернулся назад и разразился потоком слов, звучащих невнятно теперь, когда челюсть еле двигалась, стиснутая железной хваткой Эллерота.

— Бедный сирота, господин… никакого дурного умысла… знатный господин не обидит убогого калеку… работы не найти… времена страсть тяжелые… рад услужить, чем могу…

— И давно ты ведешь такую жизнь? — сурово осведомился Эллерот.

— Не знаю, господин… — пролепетал мальчишка, отводя взгляд. — Года четыре или пять… не сделал ничего плохого, господин… ну или шесть, как вам будет угодно…

Свободной рукой Эллерот задрал рукав попрошайки. За широкий кожаный ремень, обхватывающий худое предплечье, был заткнут превосходный нож с серебряной рукоятью. Эллерот вытащил его и отдал Молло.

— Ты ведь и не почувствовал ничего, верно? Вот чем плох обычай носить ножи в ножнах на бедре. Хватит выть, парень, или я выпорю тебя на глазах у смотрителей рынка…

— Да я сам его выпорю, воет он или нет! — перебил разгневанный Молло. — Да я ему…

— Погоди, дружище. — Эллерот, по-прежнему державший оборвыша за подбородок, повернул его голову в сторону, а другой рукой откинул назад спутанные грязные волосы. В мочке уха у него была дырка размером с апельсиновую косточку. Эллерот дотронулся до нее пальцем, и мальчишка беззвучно заплакал.

— Геншед у аркон лоут та? — спросил Эллерот на терекенальтском языке, незнакомом Молло.

Давясь слезами, мальчишка кивнул с пренесчастнейшим видом.

— Геншед варон, шу варон иль пекеронта?

Паренек снова кивнул.

— Слушай, — сказал Эллерот, снова переходя на бекланский, — сейчас я дам тебе пару монет, но при этом громко выругаюсь и сделаю вид, будто ударил тебя, иначе сюда со всего рынка слетятся стервятниками десятки других горемык. Ничего не говори, быстро спрячь деньги и ступай восвояси — ты понял? Убирайся к черту! — заорал он, хватая мальчишку за плечо и отталкивая от себя. — Пошел вон! Спасу нет от этих грязных попрошаек.

Он резко повернулся и зашагал прочь.

— Какого дьявола… — начал Молло, устремляясь за ним, и тут же осекся. — Что бы там ни было, Эллерот, но ты же… ты же не плачешь, надеюсь?

— Дорогой Молло, если ты не в состоянии уследить за собственным ножом, висящим в ножнах у тебя на бедре, то можно ли ожидать, что ты уследишь за сменой выражений на каком-нибудь глупом лице, вроде моего, и правильно их истолкуешь? Пойдем-ка лучше выпьем — я не прочь пропустить глоточек, да и солнце начинает припекать. Самое время посидеть где-нибудь.

25. «Зеленая роща»

Ближайшая на площади таверна под вывеской «Зеленая роща» стояла в укрытом от ветра месте за колоннадой, но все равно обогревалась в это раннее время года угольной жаровней, достаточно низкой, чтобы ноги не мерзли в гуляющих по полу сквозняках. Столы были все еще влажные после утренней помывки, и обращенная к площади длинная скамья со спинкой была застлана яркими коврами, несколько поношенными, но чистыми и тщательно выбитыми. Похоже, заведение посещали в основном люди высшего разбора, из тех, кто работал на рынке или оказывался там по деловой надобности: зажиточные покупатели, домоправители, начальники караванов, купцы и таможенные чиновники в форменных зеленых плащах и круглых кожаных шляпах. На стенах висели сетки с тыквами и сушеными тендрионами, на столах стояли блюда с солеными баклажанами, сырами, орехами и изюмом. За открытой задней дверью виднелся кусочек двора с белыми голубями и фонтаном. Эллерот и Молло уселись с краю длинной скамьи и стали спокойно ждать.

— Эй, Смерть, ты уж пока не приходи за мной! — воскликнул молодой длинноволосый караванщик, отбрасывая назад плащ, чтоб высвободить из-под него руку. Он поднес к губам кожаный стакан и отпил несколько глотков, глядя поверх него с таким выражением, словно ожидал, что вот-вот из-за угла появится упомянутый непрошеный гость. — Мне нужно еще малость поднажиться на юге и опустошить еще несколько кувшинов здесь — верно, Тариса? — добавил он, обращаясь к миловидной девушке с длинной черной косой и серебряным монистом, которая поставила перед ним тарелку крутых яиц в сметане.

— Да, пожалуй, — весело откликнулась она. — Только смотри, как бы тебя не убили на юге в одном из путешествий. Барыши, барыши… не ровен час, придется отправиться в Зерай за барышами.

— Ой, не ровен час, придется! — шутливо передразнил парень и протянул несколько чужеземных монет на раскрытой ладони, по одной под каждым пальцем, чтобы Тариса сама взяла, сколько с него причитается. — Вот, держи. А может, возьмешь меня вместо денег?

— Я еще не настолько отчаялась, слава богу, — игриво отпарировала девушка, беря три монеты и направляясь к Эллероту и Молло.

Веки у нее были покрашены в сине-фиолетовый цвет; на груди был приколот букетик красных тектронов. Она неуверенно улыбнулась мужчинам, не вполне понимая, как с ними держаться: с одной стороны, они незнакомцы, причем явно благородного звания, но с другой — они только что видели, как она кокетничает с караванщиком.

— Доброго утра, милая девица, — промолвил Эллерот таким добродушно-покровительственным тоном, словно приходился ей дедом, но одновременно разглядывая красавицу с неприкрытым восхищением, которое еще больше ее смутило. — Нет ли у вас какого-нибудь настоящего вина, из южных провинций — из Йельдашея, например, или даже из Лапана? В такое утро хочется напиться солнечным светом.

— Нет, господин, давно уже не поставляли, к великому сожалению, — ответила Тариса. — Война, вы ж понимаете. Южного вина нынче не достать.

— Уверен, ты умаляешь возможности этого превосходного заведения, — сказал Эллерот, незаметно вкладывая ей в руку две Двадцатимельдовые монеты. — И совсем не обязательно, чтобы все знали, что именно ты наливаешь в кувшин. Поди спроси У отца. Просто принеси лучшее вино из ваших запасов — только непременно… э-э… домедвежьего года изготовления, знаешь ли, Домедвежьего. Если оно с юга, мы сразу распробуем.

Двое парней вошли в таверну, раздвинув занавес из цепочек, с улыбкой поприветствовали девушку на хистольском.

— Небось, тебе пришлось выучить много наречий, с таким-то количеством поклонников, — заметил Молло.

— Нет уж, пускай они учатся говорить на моем, иначе я с ними и словом не перемолвлюсь. — Тариса улыбнулась и кивнула Эллероту, давая понять, что сделает все, как он просил.

— Ладно, полагаю, жизнь по-прежнему идет своим чередом. — Эллерот взял кусочек соленого баклажана с блюда и забросил в рот, откидываясь на спинку скамьи. — Какая жалость, что стольким неистовым ребятам все неймется! Ты не против, если мы продолжим беседу на йельдашейском? Болтать на бекланском мне надоело, а дильгайским, увы, я не владею. Одно из достоинств этого заведения в том, что никто здесь особо не удивится, если вдруг мы начнем разговаривать, кашляя друг другу в плечо или постукивая по столу огромными зубочистками. Немножко йельдашейского они потерпят, пускай и поморщатся.