Легенда о Побратиме Смерти

Зибену показалось, что его ударили в живот, но он заставил себя улыбнуться.

— Ну конечно, милая. Иди и рожай детей.

— Отдать тебе рубашку?

— Не надо. Она тебе идет. Ты в ней очень красива.

Она ушла, а он остался сидеть, полуголый, дрожа на холодном ветру. «Что я здесь делаю?» — спросил он себя. Надир с короткими волосами и заметной шишкой на лбу поднялся на стену и, не обращая внимания на Зибена, стал смотреть на запад.

— Красивая ночь, — заметил Зибен.

— Ночь эта будет долгой, — холодно произнес надир, Зибен увидел, что в окошке гробницы мерцает свеча, и сказал:

— Все еще ищут.

— Нет, не ищут. Мой хозяин, Талисман, ушел с твоим другом в Гирагаст.

— Видимо, я тебя плохо понял. Нет такого места, Гирагаст — это сказки.

— Есть такое место. Их тела лежат на холодном полу, а души ушли в Гирагаст.

У Зибена пересохло во рту.

— Ты хочешь сказать, что они мертвы?

— Нет, но они ушли в царство мертвых. И вряд ли вернутся назад.

Зибен бросился в гробницу. Надир сказал верно — Друсс и Талисман лежали бок о бок на пыльном полу. Шаман Носта-хан сидел рядом. На крышке гроба горела свеча, размеченная черными чернилами на семь частей.

— Что тут творится? — спросил Зибен.

— Они отправились с Ошикаем спасать колдунью Шуль-сен, — прошептал шаман.

— В Пустоту?

— И еще дальше. — Шаман злобно посмотрел на поэта. — Я видел, как ты развеивал пергамент по ветру. А костяшки ты бросил в колодец?

— Да. Волосы я сжег, а кисет закопал.

— Вы, гайины, все мягкотелые. Шаошад заслужил свою кару.

— Он хотел вернуть Ошикая и Шуль-сен к жизни, объединить надиров. Не такое уж это страшное преступление.

Носта-хан покачал головой:

— Он хотел власти и славы. Да, он оживил бы тело Ошикая и даже душу в него вернул, быть может. Но чтобы жить, Ошикай нуждался бы в волшебной силе камней — он сделался бы рабом Шаошада. Спесь этого шамана привела к тому, что у нас больше нет камней, а земля наша лишилась силы. Вот гайины вроде тебя и топчут нас, как червей. Его стремление к власти обрекло нас на пятьсот лет рабства. Мучиться бы ему за это веки вечные.

Зибен сел рядом с шаманом.

— Вы не умеете прощать, верно?

Носта-хан улыбнулся, что бывало с ним редко.

— Наши дети умирают в младенчестве. Наших мужчин травят, как зверей. Наши селения жгут, людей убивают. И мы еще должны прощать?

— Чего же ты хочешь, старик? Чтобы надиры собрались в огромное войско и стали травить гайинов, как зверей, жечь их города и деревни, убивать их женщин и детей?

— Да! И это будет только начало, пока мы не завоюем весь мир и не покорим всех, кто живет в нем.

— Тогда вы ничем не будете отличаться от гайинов, которых ты так ненавидишь. Разве не так?

— А мы и не хотим от них отличаться. Мы хотим торжествовать над ними.

— Что ж, это по крайней мере честно. Но скажи, зачем их понесло в Пустоту?

— Дело чести, — благоговейно произнес шаман. — Талисман — великий человек. Если б ему было суждено жить, он стал бы славным сподвижником Собирателя.

— А ему не суждено?

— Нет, — с грустью ответил шаман. — Я побывал во многих будущих, и ни в одном его нет. А теперь помолчи, мне нужно еще многое сделать.

Носта-хан достал из кисета два сухих листа и положил под язык. Потом растопырил свои костлявые пальцы и прикрыл ими глаза. Тела Друсса и Талисмана вспыхнули яркими огнями — пурпурным у сердца, ослепительно белым вокруг головы, красным на груди и животе, желтым на ногах. Это было поразительное зрелище. Зибен молчал, пока Носта-хан не открыл со вздохом глаза, и лишь тогда спросил:

— Что ты сделал с ними?

— Ничего. Только сделал видимой их жизненную силу. Он могуч, твой Друсс. Видишь, насколько его зхи сильнее зхи Талисмана? А ведь Талисман редкий человек.

Зибен посмотрел и убедился, что это правда. Сияние, идущее от Друсса, простиралось почти на три фута, а Талисманово подымалось всего на фут над телом.

— Что это такое — зхи?

— В эту тайну так никто и не проник до конца. По телу человека струятся токи, дающие ему жизнь и здоровье. В случае болезни они иссякают и меняют цвет. Я видел стариков с поврежденными ревматизмом руками — зхи там больше не было. И видел, как целители переливают свою зхи в больных, возвращая им здоровье. Она как-то связана с душой. После смерти, к примеру, зхи увеличивается в пять раз. Так продолжается три дня, а потом она сразу гаснет.

— Но зачем нужно делать ее видимой?

— Их души ушли туда, где их ждут страшные напасти и где они будут сражаться с демонами. Зхи покажет каждую рану, которую они получат. Я буду следить за этим — и если они окажутся на грани смерти, мне, быть может, удастся вернуть их назад.

— Быть может? Так ты не уверен?

— В Гирагасте нельзя быть уверенным ни в чем. Представь себе бой в нашем мире. Воина ранят в руку; ему больно, но он остается жив. Другого поражают в сердце, и он умирает на месте. То же самое и в Пустоте. Я увижу, если их ранят, но смерть тут же погасит эхи!

— Но ты говорил, что зхи светится еще три дня после смерти.

— Это когда душа находится в теле — а здесь дело иное.

Оба умолкли и сидели так несколько минут. Потом тело

Талисмана дернулось. Яркий свет вокруг него замигал, и правая нога загорелась зеленым.

— Началось, — сказал Носта-хан.

Прошел час, и свеча догорела до первой черной отметки. Зибену ожидание давалось с трудом. Он прошел к восточной стене, где оставил свои седельные сумки, достал чистую рубашку из белого полотна, вышитую золотом, и надел ее.

— Они еще живы? — спросил его Горкай, слуга Талисмана.

— Живы.

— Надо было и мне пойти с ними.

— Идем со мной в гробницу — увидишь их сам.

— Нет уж, я подожду снаружи.

Зибен вернулся к шаману. Свечение вокруг Друсса оставалось таким же сильным, но зхи Талисмана стала слабеть. Зибен сел у стены. Как это похоже на Друсса — по доброй воле отправиться в ад. «Ну почему ты такой, дружище? Почему всякая опасность тебе в радость? Ты полагаешь себя бессмертным? Или веришь, что Исток благословил тебя пуще всех остальных? Пожалуй, так оно и есть, — улыбнулся Зибен. — Пожалуй, твоя душа и правда несокрушима». Тело Талисмана содрогнулось, и внутри его зхи вспыхнул зеленый огонь. Друсс тоже дернулся, сжав кулаки.

— Они ведут бой, — шепнул Носта-хан. Он стал на колени и распростер руки. Зхи Талисмана мигнула и стала меркнуть. Шаман выкрикнул три слова. Талисман выгнул спину и застонал. Его глаза широко раскрылись, сдавленный крик сорвался с губ, и он выбросил руку, точно держал в ней меч.

— Успокойся! — крикнул Носта-хан. — Ты вне опасности.

Талисман приподнялся на колени, тяжело дыша, с мокрым от пота лицом.

— Отправь... отправь меня обратно.

— Нет. Твоя зхи слишком слаба. Ты умрешь.

— Отправь меня назад, будь ты проклят! — Талисман хотел встать и повалился лицом в пыль. Зибен бросился к нему и помог ему сесть.

— Твой шаман прав. Ты был при смерти. Что у вас там произошло?

— Звери, каких я еще не видывал! Огромные, все в чешуе, с огненными глазами. В первые дни своего путешествия мы ничего не видели. Потом на нас напали волки. Громадные, с наших коней величиной. Мы убили четверых, остальные разбежались. Я думал, самое страшное позади. Но, клянусь Богами Камня и Воды, эти волки просто щенки по сравнению с тем, что было дальше. — Он вздрогнул всем телом. — Сколько дней меня не было?

— Меньше двух часов, — сказал Зибен.

— Быть того не может.

— Время в Пустоте ничего не значит, — сказал Носта-хан. — Как далеко вы зашли?

— Мы добрались до самых врат Гирагаста. Там нас встретил человек. Ошикай знал его — маленький шаман с раздвоенной бородкой. Он велел поблагодарить тебя, — сказал Талисман Зибену, — и сказал, что не забудет твоей услуги.

— Трижды проклятый Шаошад, — прошипел Носта-хан.

— Может, он и проклят, но демонов у ворот мы бы без него не одолели. Друсс и Ошикай — это колоссы. Никогда еще не видел такой силы, такой ярости, подчиненной воле. Когда явились чешуйчатые чудища, я подумал, что нам конец. Ошикай же бросился на них, и Друсс тоже. Я был уже ранен и едва держался на ногах. — Талисман ощупал бок, ища рану, и улыбнулся. — Совсем ослаб.