Земля оборотней

Ильма покраснела.

— Я раньше не ползала по земле, как сейчас! А когда видишь горы только сверху, не к чему обращать внимание на какие-то ямы…

Аке, шедший вперед, обернулся и бросил на Ильмо выразительный взгляд. «Зачем мы ее с собой тащим?» — вот что он означал. Но Ильмо предпочел его не заметить.

Надо признаться — Ильма их задерживала. Она совершенно не умела ходить на лыжах, да и вообще не привыкла ходить. Стоило им отойти от озера Туони, как она уже выбилась из сил. И хотя она ни разу не пожаловалась, но много раз Ильмо объявлял привалы только ради нее, потому что видел: еще немного — и похъёльская царевна упадет и не встанет. Кроме того, Ильма всё время мерзла — перья ее почти не грели — и была очень угнетена потерей своих колдовских способностей. Кто бы раньше мог подумать, что тун в сердце Похъёлы станет в пути обузой!

— Полдня из-за нее потеряли! — ворчал Аке. — Так бы, может, еще к вечеру вышли на побережье…

Но только ворчанием Аке и ограничивался. Ведь Ильма показывала им дорогу. Она одна точно знала, где Лоухи спрятала сампо, и могла объяснить, как подобраться к гнездовью поближе. Прямого пути туда не было. На привалах Ильма чертила на снегу карту гнездовья, рассказывала о высоте и крутизне приморских скал, об известных ей щелях и трещинах… В конце концов совместно решили, что единственный способ — подняться на самую вершину утеса и спуститься в гнездо по веревке. К счастью, веревка в мешке у Ильмо имелась.

И была еще одна важная причина взять с собой Ильму, которая пришла на ум беглецам не сразу. Как только колдунья снова сможет пользоваться крыльями и полетит — всё: действие чар Кюллики кончилось, и Лоухи со своим войском немедленно кинется за ними в погоню.

— Если почувствуешь, что снова можешь лететь, непременно скажи, — попросил Ильмо. Ильма хмыкнула, сразу поняв, о чем он, и заметно приободрилась. Она вспомнила, что чары, даже такие мощные, как заклятие Кюллики, — не навсегда.

— Я-то скажу, — пообещала она. — Понимаю, на что ты надеешься, — успеть добраться до сампо раньше, чем кончится действие чар. Но пойми, Ильмо, — вы в любом случае не сможете забрать сампо. Когда-то оно выглядело как карьяльская деревянная мельница с ручкой и расписной крышкой, и его мог бы унести даже ребенок. Но теперь его сдвинет с места разве что великан. Оно дало побеги и корни, вросло в гору — и стало огромным. Мать подозревает, — Ильма перешла на шепот, — что оно проросло прямо в Хорн. И теперь Врата Хорна открыты в Луотоле. Никому из смертных не совладать с воинством Калмы!

Ильмо с ней не спорил — потому что возразить ему было нечего. Умом он был с ней полностью согласен. Но с некоторых пор его отношение к доводам разума переменилось. Возможно, он наконец научился не только слышать голос своих предчувствий, но и доверять ему. Всё чаще Ильмо казалось, что у него внутри звучит чья-то мудрая, успокаивающая речь, а если обернуться — то за спиной окажется… даже не один из богов, а нерушимая стена собственной правоты. Ильмо давно уже поверил в то, что его поход — не просто рисковая затея Вяйно, а нечто очень правильное и благое для всех, даже для самой Калмы — хоть она с ним, пожалуй, и не согласится. Эта вера придавала Ильмо силы идти вперед. Но всё же порой он сомневался. Особенно когда вспоминал, как обманулся тогда на границе, приняв Калму за добрую богиню и доверившись ее лживому обличью. Вот он и продолжал сомневаться — боясь снова совершить эту ошибку.

— Врата Хорна, надо же! — громко сказал Аке. — Вот, дружище Ахти, где бы пригодился твой Плачущий Меч! Ты — и полчища отборной нежити!

— Одни хийси знают, где сейчас этот проклятый меч, — мрачно сказал Ахти. — На озеро меня приволокли уже без него. Может, туны его где-то спрятали. Или он выпал по дороге. Или его заграбастали туны из гнездовья Сюэтар. В любом случае, он для меня потерян.

— Мы снова не о том, — сказал Ильмо. — Может, и не придется сражаться.

Аке хмыкнул.

— Будешь заговаривать зубы тварям из Хорна? А может, самой Калме?

— Сначала надо хорошенько разобраться в том, что там случилось, — убежденно сказал Ильмо и тут же принялся расспрашивать Ильму. Ведь она, оказывается, была самым что ни на есть непосредственным свидетелем катастрофы.

— Началось всё внезапно, — начала она. — Само собой. Полыхнуло пламя, гора треснула…

— Само ничего не случается! Где в это время была Лоухи?

— В отлучке. Она вернулась как раз в разгар этого кошмара, и мы с ней полетели прямо в хранилище, где она прятала сампо, чтобы забрать его оттуда, пока не обвалилась гора…

— Выходит, она знала, что дело в сампо?

— Я не знаю, — сказал Ильма. — Но она не ожидала увидеть то, во что оно превратилось.

— Когда случился взрыв?

— В самом конце лета — вскоре после того, как мы узнали о смерти Рауни. Если точнее… на третий день после его гибели. Мать безумно горевала. Она заперлась у себя и не выходила несколько дней, не пила и не ела. Мы все боялись за нее. Но однажды она вышла — веселая.

— Веселая? — изумился Ильмо. — Что могло ее развеселить?

— Эх ты, — встрял Аке. — Что еще может развеселить родичей убитого, как не добрая месть?

— Да, ты прав, — подтвердила Ильма. — Мать улетела на юг. И я как раз решила, что она полетела мстить за Рауни, и еще подумала, что это глупо с ее стороны, после того переполоха, который учинил Рауни в ваших землях. Я подумала, что мать совсем обезумела от горя — ее там наверняка поджидают, она вполне может и не вернуться…

— Ага, — ухмыльнулся Аке. — И Хозяйкой Похъёлы стала бы ты, верно?

Ильма надменно промолчала.

— Но мать вернулась довольно быстро, — хладнокровно продолжала она. — На второй день к вечеру. Как раз в разгар событий.

— Куда она могла летать? — спросил Ильмо.

Что такое могла затеять Лоухи, что сампо ответило на ее действие чудовищным превращением?

Но Ильма только пожала плечами.

Ахти в общих разговорах почти не участвовал. Он очень изменился после той последней битвы в гнездовье Сюэтар, словно вместе с мечом потерял и душу. А может быть, это случилось чуть раньше, а потеря меча была лишь последней каплей… Ильмо сначала думал, что его друга мучает болезненная рана на груди, но потом понял — не только в ране дело. Пару раз в Ахти просыпались прежняя жизнерадостность и болтливость, но потом он снова отставал и еле плелся, глядя себе под ноги, как будто надеясь прочитать там ответ на невысказанный вопрос…

— Неужели Калма коснулась его и вытянула жизненную силу? — вслух подумал Ильмо, дожидаясь друга на очередном подъеме.

— Нет, — ответила Ильма, которая как раз оказалась поблизости. — Он потерял себя, а найти не может. Бродит, как в потемках…

— Ну что ты спрашиваешь! — вмешался Аке. — Как будто не знаешь, кто виноват! Точнее, виновата.

Ильмо нахмурился. Он часто вспоминал Асгерд. Почему-то он был уверен, что она жива и невредима, и сердился на нее — за то, что поманила Ахти, позволила в себя влюбиться, а потом грубо оттолкнула — и сломала походя, как ненужную игрушку. Зачем она с ними шла? Куда исчезла? Ильмо всё яснее понимал, что она многое от них скрывала. Кто же она такая? Воительница? Колдунья? Отважная, насмешливая — но и холодная, безжалостная. Ильмо помнил, как она обошлась с Хиттавайненом. Оборотень сделал многое ради того, чтобы ее освободить, но не получил никакой награды, кроме презрения. Но если бы Асгерд поступила так, как он ее просил, они все уже были бы мертвы: этот заколдованный варг с черной душой, зверь не столько по внешности, сколько по натуре, убил бы их, как и собирался. И еще — почему-то Ильмо казалось, что Асгерд к нему присматривалась. Словно чего-то от него ждала — то ли чудес, то ли подвигов…

Впрочем, Ильма вела себя точно так же.

К вечеру они вышли на первый перевал. Начинало темнеть, понемногу поднимался ветер. Буря не буря — но в воздухе закружились, заплясали снежинки…