Пристрелочник (СИ)

Самород крепко ухватил свой нож за рукоятку, ошалело переводил взгляд с меня на ребят у двери.

— Дык… ну… не… да ну тебя! Какие поганые?! Нет же ж никого!

— А ты — вообрази. Типа: а вдруг? У меня, к примеру, сразу возникает вопрос. Вон к тем ребятам у входа. А чего ж вы, добры молодцы, поганых через порог пустили, во дворе не зарезали? Ведь на дворе-то, пожалуй, получше поганых резать, нежели в дому. Ты как думаешь, Самород?

— Эта… ну… воевода всеволжский… Ну! Тама — лучшее! Тама их надо! Цтобы и подойти к балагану не могли! Как увидел — так и режь! Всех их с… нах…!

Коллеги, помните об особенностях проведения умственных экспериментов в среде аборигенов: они с большим трудом представляют себе гипотетическую ситуацию. Но когда представили — начинают вести себя вполне по ней. «Вживаются в образ». Говорят слова, совершают движения… совершенно органически. Самород хоть клинок не вытаскивает. Но и рукоять не отпускает. «Актёрский зажим».

— Видишь, Самород, как всё просто: увидел врага — зарежь его. Ребята мои — парни правильные, режут хорошо. Ты им только покажи. Зачем для этого «покажи» — крепостную стену городить?

— Э… ну… воевода всеволжский… да… Дык сверху же — дальше видать-то! Они со стены глядь! — Вороги! И давай их…

— Согласен. Насчёт «давай их». А стена-то зачем? Залез человек на сосну и глядит. И много дальше, чем со стены.

Самород уже успокоился. Ему было стыдно, что он запереживался попусту, из-за — «вообрази». Неуверенно и несколько озлоблено посматривал на меня, на насмешливые, преимущественно молодые, безбородые лица вокруг. Но и остальным тоже надо напомнить. А то, может, и позабыли, чего хорошенького мы устроили в Рябиновской вотчине:

— На Угре мы поставили наблюдательные вышки вдоль реки. И просматривали вотчину насквозь. Ни один прохожий-проезжий без нашего ведома пройти не мог. На вышках люди два дела делали: на реку смотрели и сигналы передавали. И здесь сделаем также. Пользу эту вы вчера видели. Когда мурома поганая по Оке бежала.

Вспомнили? Как мы за два часа уже о врагах всё… ну — основное. Уже знали. И имели время подготовится.

— Фриц, это — первейшее. Дерева для опор выбирать — нынче. Ставить будем… высотой в сорок сажень. С них на двадцать вёрст видать. В эту сторону, по горам. На ту, на Заволжье да Заочье — вёрст за сорок. Первую — здесь, вторую — на самом верху Дятловых гор, третью — ниже островов на Волге. После — так и пойдём. Через двадцать вёрст — вышка. Но — с учётом местности.

Ну что ты так на меня глядишь, детка? Да не знал я — где мы вышки свои поставим! Вот, три первых места указал, а дальше — они сами. Никто в мире в тот день не знал. Оно — росло. Само. По своей логике, по нашей общей нужде.

Сторожевые вышки известны по всему миру с древности. Сидят в степном порубежье богатыри, смотрят — нет ли ворогов. Углядели — пук сырой соломы запалили, убежали. Дым — сигнал тревоги. Просто же!

Сидели евреи на горах, смотрели на Иерусалим. Как там полыхнуло, так и по всей стране огни побежали — Пейсах пришёл. Что тут не понять?!

Только мне того мало. Дым, огонь… Есть/нет… Один бит информации. Ты мне скажи: сколько врагов, да как вооружены, да откуда идут. Да и про иное скажи: лёг ли снег, сошла ли листва, нет ли пожара, не идут ли гости торговые?

Много чего полезного с вышки можно увидеть. А ещё можно увидеть соседнюю вышку, её сигналы, дальше их передать. Это уже «оптический телеграф» называется.

Я нагружал телеграфистов задачами наблюдения: погода, температура, отлёт птиц, кочёвка зверей… улучшал условия коммуникаций: параболические зеркала, мощные светильники, оптические трубы… старательно повышал уровень подготовки. По ходу дела мы перешли с флажковой азбуки на двоичную.

И мой «паучок», начавшийся с Т-образного перекрёстка, непрерывно рос. К Городцу — ближайшему русскому городу выше по Волге. К устью Клязьмы, к Мурому выше по Оке, по Клязьме к Боголюбову, по Волге к устьям Суры, Ветлуги, к Каме, в Булгар… во все стороны, переплетаясь ветвями… Вновь, как в Рябиновской вотчине, позволяя мне просматривать от края до края всю землю, Русскую и не-Русскую. Свою землю.

— К-куда пойдём? Э… господин Воевода Всеволжский.

Как мужичка-то прижало. Забывает, но вспоминает. Этак, глядишь, и, кроме моего титула, ещё чего полезного запомнит.

Я повернулся к своему рисунку на песке. Провёл кончиком дрючка по Т-образному перекрёстку.

— Куда пойдём? Туда. И туда. И туда. Далеко пойдём. И никто нас не остановит. Или ты, Самород, думаешь, что я свою задницу на эти Дятловы горы затащил да затих? Успокоился-пришипился? Двух вещей не жди от меня: покоя и милости. Службы, трудов тяжких, веселья, пота, крови, славы, дерьма… аж по самые ноздри. А вот чего — нет, того — нет. Вот и решай теперь: или ты со «Зверем Лютым» в одной упряжке потянешь, или… вон бог, вон порог. Твоя воля, мил человек, тебе решать.

Тут бы, по законам жанра, вся аудитория должна встать плечом к плечу и с одухотворёнными лица исполнить что нибудь… типа Интернационала или какого-нибудь гос. гимна. С вдохновенно солирующим внезапно прорезавшимся высоким альтом, восторженно-просветлившимся Самородом.

Но увы, Самород законов жанра не знал. В тоске от ощущаемой реальности приближающейся действительности предлагаемой виртуальности он истошно завопил:

— Дык! Пожгут же! Вышки-то — пожгут! Оно ж — торчит! Оно ж — видать! Оно всякому — глаза мозолит! Придёт мордва поганая — попалит всё нахрен!

Настоящее, искреннее волнение, звучавшее в его голосе, обрадовало меня.

«Тёплых — изблюю из уст моих» — верно сказано. Сонных, ленивых, равнодушных, «тёплых». А этот — огнём горит. Хоть и не в ту сторону «факел даёт», но — от души. Был бы жар, а сторону… и подправить можно:

— Смотри, Самород, получается трёхходовка. Первый ход — наш. Ставим вышку, на неё — сигнальщика. Паренёк на вышке сидит-смотрит. Видит — вороги идут. Сигнал подал, с вышки убежал, спрятался. Второй ход — их. Пришли враги, вышку сожгли, чего нашли — пограбили. Третий ход — снова мой. Какой?

— Эта… ну… новую вышку поставить. Дак не напасёшься! Они ж идут и идут, лезут и лезут! Вы ж пришлые, вы ж их не знаете, ведь что не поставь — изгадят да поломают…

— У меня — не поломают.

— Ой, так они тя и послушали! Ну, оно ж, конецно, воевода всеволжский! Сам! Итить ять! Ножкой топнул — они и спужалися.

— Всё сказал? Теперь слушай да запоминай. Не спужалися. Умерли. Все. Кто вышку жёг. Кто рядом стоял. Кто их в дом пустил, кто им кашу варил, мечи вострил, ублажал-обихаживал. Вышка — моя. Моё — ломать нельзя. Один раз — проходит, второго — не бывает. Кто не понял — не живёт.

Самород, похоже, бывал в этих местах, знаком с обычаями туземцев. Врождённое упрямство не позволяло «отдать верх» какому-то пришлому. Да ещё и отроку. Хоть бы и с титулом и со странной репутацией.

— Много ты за ними по лесам-то набегаешься! Они спалили да и в чащобы. А ты за ними вприпрыжку, а догнать — хрен!

Несколько мгновений я молча рассматривал его. Не хотелось бы так уж сразу… звон пойдёт… а с другой стороны…

То, что я высказал только что: «Моё — ломать нельзя. Кто не понял — не живёт» — пойдёт в народ. И это — хорошо. Прежде всего — чтобы свои знали. И уйдёт в леса. Через мурому, через мещеру, через мари… через здешних русских и полу-русских бродяг. Лучше предупредить заранее. Может, кому-то и поможет. Не совершить ошибки. Выжить.

— Я не буду за ними бегать. Я буду их убивать. Странно, ты, вроде, неглупый мужик, а очевидного не понимаешь. Мы только что говорили о том, что врага лучше резать во дворе, чем в дому. Лучше — на краю своей земли, чем в её середине. Неужто непонятно — лучше в его земле, чем в своей, лучше — в его дворе, лучше — на пороге его дома. А лучше всего — в его колыбели. Резать. Пока он не вырос.

Не только Самород — многие из присутствующих смотрели на меня растеряно, испугано. Мы же не степняки поганые, которые вырезают своих врагов полностью. «По ступицу колеса», «по четвёртое колено». Но я — прилежный ученик. Я учусь у всех аборигенов. Выбираю отовсюду самое полезное и нужное.