Среди волков

— …если только… нам необходимо…

— …закрыть на это… глаза…

Закрыть глаза? Закрыть глаза? Да как они могли произнести такие слова, обсуждая бешеного волка? Они не могли такого сказать. Мужчины в этой комнате всего лишь на волосок находились от того, чтобы не наброситься друг на друга в смертельной битве за доминирование. Этот Бешеный убивал на их территориях. Само его существование было вызовом для них, а альфы вызовов не терпели.

Альфы были сильными. Они охраняли покой своих Стай. Они отражали угрозы.

— …в обмен на это… желательно…

— Мы что, теперь с убийцами торговаться будем?

Голос у Каллума тихий, в отличие от Шея. Ему ничего не надо доказывать. Именно сила, а не громкость донесла его слова до меня. А Чейз съежился, прижавшись брюхом к земле при звуках этого голоса.

Каллум не был альфой для Чейза, в обычном смысле слова. Просто существовал инстинкт повиновения. Согнуться. Подчиниться власти его слов.

Шей не подчинился.

— Это твое последнее слово по этому вопросу, Каллум? — спросил он.

— Да. — Голос Каллума был тверд, как никогда.

На мгновение воцарилось молчание, а затем Шей заговорил снова:

— И что ты собираешься с этим делать?

С Каллумом никто так не разговаривал. Ни другие альфы. Ни его собственные волки. Даже я так с ним не говорила… в большинстве случаев.

Шей не бросал Каллуму вызов. Совсем нет. Он вынуждал Каллума бросить вызов остальным. Навязать им свою волю. Доказать, что он может это сделать.

Одна стая. Один альфа.

— У нас демократия или нет? — бросил перчатку Шей. — Мы голосуем или ты будешь решать сам?

Голосовать — по какому поводу? Решать — что? Что, будем торговаться? Или что, закроем на все глаза?

Брось им вызов, беззвучно закричала я Каллуму. Сделай это! Сделай их всех!

Он мог это сделать. Все мои «я», все мои воспоминания, все инстинкты, которыми я обладала, говорили мне, что Каллум мог остановить это. Он мог заставить всех подчиниться.

Но он этого не сделал.

— Мы приверженцы демократии, — сказал Каллум, и голос его был таким, как всегда, и мнение его не оспаривалось.

Плохо. Плохо… плохо… плохо… Демократия не для волков. Голосовать — это не для оборотней. Каллум был надежен. Каллум был решителен. Каллум просто обязан был что-то сделать.

А он — не сделал!

— Все — «за»?

Все «за» что? Я не услышала, как стих шум голосования, не услышала ничьих предложений, кроме предложения Каллума, но по тону его голоса я поняла, что он оказался в меньшинстве и что все остальные проголосовали за то, чтобы совершить нечто немыслимое.

Я попыталась привести свои мысли в порядок, но у меня это не очень-то получилось. Альфы не собирались охотиться на Бешеного. Они собирались заключить с ним сделку.

Глава

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Нет! — Я резко села на кровати, и вопль разорвал мою глотку.

На другом конце нашей связи в ярости метался Чейз, его волк жаждал крови и охоты. На кроликов. На оленя.

Чейзу нужно было убить кого-нибудь.

Я могла это понять. Мои ногти так впились в подушку, что я начала опасаться, как бы не разорвать ее в клочья. Как только я извлекла себя из сознания Чейза, я испытала сразу два приступа жесточайшего синдрома отмены. [37] Один был Чейза. Другой — мой, и они так идеально отражали друг друга, что в любое другое время я бы долго прокручивала эти чувства у себя в голове, вспоминая прикосновения его кожи, и как это все было, когда я находилась у него внутри, и как нам обоим стало больно, когда я покинула его тело, И как нас обоих только что предали. Снова!

Каллум мог бороться с другими альфами. Он мог бороться с ними, и он мог победить, но мы не стоили того, чтобы это делать. Чейз, мои родители, Мэдисон Кави и бог его знает сколько еще детей, которые были разорваны в клочья, — никто этого не стоил.

Я этого не стоила.

— Брин! — В комнату ворвалась Эли с ножом в руке.

Вид у нее был еще тот. Эли не была бойцом, а о себе я сама могла позаботиться.

Это меня Каллум учил драться, а не ее.

— С тобой все в порядке? — Глаза у Эли были дикие, и я в первый раз почувствовала, как ее связь со Стаей пересекается с тем, что осталось от связи моей.

Эли была Стаей, и я до смерти напугала ее.

— Я в порядке, — сказала я, очень благодарная тому, что Эли не обладала способностью обров чуять правду. — Сон страшный приснился.

Но это был совсем не сон. Это все было на самом деле. Бешеный был жив, и если Сенат будет действовать по-своему, перемен в его жизни в ближайшее время не предвиделось. И Каллум позволил всему этому случиться — во имя демократии.

Пошла она, эта демократия. И Каллум вместе с ней.

Эли села ко мне на кровать.

— Должно быть, очень страшный был сон, — сказала она, нежным жестом отводя у меня с глаз волосы.

Эли никогда бы не предала меня таким образом. Но Эли не была бойцом и никогда бы не поняла, что я должна драться. Если Сенат не собирался убивать Бешеного, это должна была сделать я.

Эли будет беспокоиться обо мне, она будет орать и запирать меня в моей комнате до тех пор, пока мне тридцатник не стукнет. И пока я буду там сидеть, другие люди будут погибать.

— На самом деле это был не такой уж страшный сон, — сказала я Эли, стараясь не выдать дрожь в голосе. — А температуры у меня больше нет.

— Да не было у тебя никакой температуры, — улыбнулась Эли. Тон ее голоса напомнил мне, что Эли была совсем не глупа, и овсянка или не овсянка, но, скорее всего, что моя «болезнь» не обманула ее, как мне этого хотелось. — Тебе нужно было побыть одной. Я поняла это.

И у меня появилось такое чувство, что, наверное, Эли это на самом деле поняла. Хотя ее слова только подтверждали тот факт, что она понятия не имела о том, что это не относилось ко мне и к событиям нескольких предшествующих дней, а было вызвано событиями нескольких последних минут. Эли не была виновата в том, что я не стала упоминать, что Чейз и я могли запрыгивать друг другу в мозги и выпрыгивать оттуда по собственному желанию. Конечно, придет время, когда мне придется пожалеть об этой маленькой оплошности. Но сейчас мне нужно было утаить от нее кое-что другое. Хотя бы тот факт, что монотонный рев в моей голове, приказывавший мне охотиться, убивать, защищать, стал просто неуправляемым.

На другой стороне связи я чувствовала одобрение Чейза, чувствовала, как он вгрызается в горло какого-то крупного животного с яростью, которая должна была бы испугать меня, но которая меня не пугала.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила Эли, прикладывая руку к моему лбу. — Ты на самом деле слегка горячая, да и выглядишь странно.

— Спасибо большое, — ответила я.

Я ведь не могла сказать: Ну, просто один оборотень, с которым я делю свои мозги, только что задрал оленя, и теперь мы вдвоем, словно дровосеки, собираемся начать охотиться на Большого Злого Волка.

Хм, подумала я, и мысли в мозгу так и запрыгали. Дровосеки! Как же, как же! И серебряный топор.

Если я собиралась охотиться на Бешеного, мне нужно было оружие, и мне нужно было выяснить, где на самом деле этот Бешеный скрывался. Я надеялась что-нибудь услышать на заседании Сената, но моя затея не сработала. Придется выяснять это самой. А что касается оружия…

— Я, пожалуй, пойду в ресторан, Лейк душу помотаю, — сказала я Эли. — Она сегодня официанткой работает, хочу посмотреть на нее в деле.

Я не стала объяснять, что под этим «в деле» подразумевалось, что мне бы очень хотелось увидеть Лейк живой и здоровой, а еще увидеть ее реакцию на мой вопрос, когда я спрошу ее, имеется ли у нее какое-нибудь другое оружие, кроме дробовика. Если другого оружия не имеется, она точно будет знать, где его найти, и с радостью это сделает. Уже за одно это я стану для нее кем-то вроде Санта-Клауса.